Ведь тогда вы могли бы вызывать ненависть или подозрения только у короля, – возразила молодая женщина. – Но подумайте сами, нет ли у вас в Сории другого врага, вашего личного врага?
Аженор явно смутился.
– Вы должны бы понимать, если это так, – продолжала донья Мария, – что ваш враг, одержимый злобой против вас, ничего не сказав королю, заманит вас в западню, чтобы отомстить вам, а король останется непричастным к этой мести. Это будет легко доказать вашим соотечественникам в том случае, если дело дойдет до объяснений. Поэтому, шевалье, помните, что здесь вы представляете не только ваши собственные интересы, но интересы дона Энрике де Трастамаре.
У Аженора вырвался тяжелый вздох.
– Ага! По-моему, вы меня поняли, – воскликнула Мария. – Ну хорошо, а если я избавлю вас от опасности, которая может вам угрожать при встрече с вашим врагом?
– Вы сохранили бы мне жизнь, мадам, что само по себе великое благо, но я даже не могу сказать, был бы я признателен вам за ваше великодушие.
– Почему же?
– Потому что мне не дорога моя жизнь.
– Вам не дорога ваша жизнь?
– Да, – сказал Аженор.
– Наверное, у вас большое горе, не так ли?
– Вы правы, мадам.
– А что если я знаю о вашем горе?
– Вы, знаете?
– А что если я покажу вам причину вашего горя?
– Вы? Неужели вы можете сказать мне… можете дать увидеть…
Мария Падилья подошла к террасе, которая была занавешена шелковыми шторами.
– Смотрите же! – сказала она, отдернув штору.
Внизу можно было увидеть другую террасу, которую от верхней отделял массив апельсинных, гранатовых деревьев и олеандров. На этой террасе, среди цветов, качалась в пурпурном гамаке женщина, озаренная золотыми лучами заходящего солнца.
– Видите? – спросила донья Мария.
– Аисса! – восторженно вскричал Молеон, сложив на груди руки.
– Да, дочь Мотриля, – подтвердила донья Мария.
– О, вы правы, мадам, это она, счастье моей жизни! – снова вскричал Молеон, пожирая глазами пространство, отделявшее его от Аиссы.
– Да, совсем близко и очень далеко, – усмехнулась донья Мария.
– Неужели вы смеетесь надо мной, сеньора? – с тревогой спросил Аженор.
– Господь меня сохрани, господин рыцарь! Я только говорю, что в эту минуту Аисса являет собой образ счастья. Нам часто кажется, что стоит лишь протянуть руку, чтобы его коснуться, а оказывается, мы отделены от него какой-то незримой, но непреодолимой преградой.
– Увы, я знаю это: за ней следят, ее держат под стражей.
– И она заперта, сеньор француз, за крепкими решетками с прочными замками.
– Ну как мне привлечь ее внимание, сделать так, чтобы она меня увидела? – воскликнул Аженор.
– И для вас даже это стало бы великим счастьем?
– Высшим!
– Хорошо, я вам его подарю. Донья Аисса вас не видела, если бы она вас увидела, ей стало бы еще больнее, потому что протягивать друг другу руки и посылать воздушные поцелуи – для влюбленных слабое утешение. Добейтесь большего, господин рыцарь.
– Но что же мне делать? Скажите, мадам, умоляю вас! Приказывайте мне или лучше дайте совет.
– Видите вон ту дверь? – спросила донья Мария, показывая на выход с террасы. – Вот ключ от нее, он самый большой из трех в этой связке. Вы спуститесь на этаж ниже, там длинный коридор – он похож на тот, которым вы шли сюда, – что выводит в соседний сад, где деревья достигают террасы доньи Аиссы. Ага, по-моему, вы уже догадываетесь…
– Да, да, – сказал Молеон, жадно впитывая каждое слово, слетающее с уст доньи Марии.
– Решетка сада заперта, но ключ от нее в связке, – продолжала она. – Проникнув в сад, вы окажетесь ближе к донье Аиссе, потому что сможете подойти к террасе, где она сейчас качается в гамаке, хотя влезть туда по отвесной стене нельзя. Но вы сможете окликнуть вашу возлюбленную и поговорить с ней.
– Благодарю, благодарю вас! – воскликнул Молеон.
– Я вижу, вы повеселели, это уже лучше! – сказала донья Мария. – Но тем не менее есть опасность, что вашу беседу на расстоянии могут подслушать. Я предупреждаю вас об этом, хотя Мотриля во дворце нет, он вместе с королем на смотре войск, что прибыли к нам из Африки, и вернется не раньше половины десятого – десяти, а сейчас только восемь.
– Целых полтора часа! О, мадам, прошу вас, умоляю, скорее дайте мне этот ключ!
– О, для того, кто потерял голову, времени не существует. Дайте угаснуть последнему лучу солнца, который еще золотит небо, – это будет через нескольких минут. И, кстати, если хотите, я вам еще кое-что скажу, – улыбнулась она.
– Скажите.
– Я думаю, отдать ли вам и третий ключ – Мотриль сделал его для короля дона Педро, – который я раздобыла с большим трудом.
– Для короля дона Педро! – содрогнулся Аженор.
– Да, – ответила Мария. – Вы знаете, это ключ от двери, которая выходит на очень удобную лестницу, что ведет прямо на террасу, где в эти мгновения Аисса, вероятно, мечтает о вас.
Аженор даже вскрикнул от радости.
– И как только за вами захлопнется дверь, – продолжала донья Мария, – вы сможете полтора часа беседовать наедине с дочерью Мотриля, не боясь, что вас застигнут врасплох. А если придут король с Мотрилем – попасть на террасу можно только через дом, – у вас будет надежный и свободный путь к отступлению.
Аженор упал на колени и осыпал поцелуями руку благодетельницы.
– Мадам, потребуйте от меня мою жизнь в ту минуту, когда она вам понадобится, и я отдам ее вам! – воскликнул он.
– Благодарю вас, но приберегите ее для вашей возлюбленной, сеньор Аженор. Солнце зашло, через несколько минут совсем стемнеет, у вас остается всего час. Ступайте и не выдавайте меня Мотрилю.
Аженор устремился на маленькую лестницу террасы и исчез.
– Сеньор француз, – закричала ему вслед донья Мария, – через час ваша заседланная лошадь будет стоять у дверей часовни, но Мотриль не должен ни о чем догадываться, а не то мы оба пропали!
– Я вернусь через час, обещаю вам, – послышался голос удалявшегося рыцаря.

XXII. Встреча

На нижней террасе дворца – она примыкала к покоям ее отца и комнатам девушки – в задумчивости сидела Аисса; томная и мечтательная, как истинная дочь Востока, она дышала вечерней прохладой, провожая взглядом последние отблески заката.
Когда солнце зашло, ее взгляд устремился на великолепные сады дворца, словно поверх стен и деревьев она хотела что-то отыскать за горизонтом, который когда-то еще открывался перед ней. Это было живое воспоминание, не подвластное ни пространству, ни времени, которое зовется любовью, иначе говоря, вечной надеждой.
Она мечтала о ярко-зеленых и обильных, благоуханных полях Франции, о роскошных садах Бордо, под спасительной сенью которых пережила самое сладостное событие в своей жизни; а так как во всем, над чем он задумывается, ум человеческий отыскивает печальное или радостное сходство, Аисса сразу же вспомнила сад в Севилье, где она впервые осталась наедине с Аженором, говорила с ним, сжимала его руку, которую сейчас ей страстно захотелось сжать снова.
Мысли влюбленных таят непостижимые загадки. Подобно тому как в голове безумцев крайности чередуются с бессвязной быстротой снов, так и улыбку любящей девушки сменяют иногда, словно улыбку Офелии, Офелия – героиня трагедии «Гамлет, принц датский» английского драматурга Уильяма Шекспира (1564–1616). Здесь имеются в виду сцены сумасшествия Офелии из IV акта трагедии.

горькие слезы или мучительные рыдания.
Захваченная воспоминаниями, Аисса улыбнулась, вздохнула и заплакала. Она, наверное, разрыдалась бы, если бы на каменной лестнице не послышались торопливые шаги.
Аисса подумала, что это вернулся Мотриль, который спешит – он изредка так делал – застигнуть ее врасплох за самыми нежными мечтаниями; у этого человека, проницательного до ясновидения, ум, подобный адскому факелу, пылал, освещая все окрест, и оставлял во мраке лишь его мысль, непостижимую, глубокую и всесильную.
И все-таки Аиссе показалось, что это не его походка, а шум доносится не с той стороны, откуда всегда появлялся Мотриль.
Тогда она, задрожав, вспомнила о короле, которого совсем перестала бояться, вернее, забыла после приезда доньи Марии. Ведь лестницу, откуда доносился шум, Мотриль устроил для своего суверена как потайной ход.
Поэтому Аисса поспешила – нет, не вытереть слезы: это было бы воспринято как пошлая скрытность, до которой не могла бы опуститься ее гордость, – но отогнать от себя слишком нежное воспоминание, чтобы его не заметил враг, что сейчас предстанет перед ней. Если это Мотриль, то ее оружием станет воля, если король – то кинжал.
И она с притворным равнодушием повернулась спиной к двери, как будто в отсутствие Аженора ничто – ни радость, ни угрозы – не могло ее взволновать; она готовилась выслушать суровые слова и заодно прислушивалась к зловещим шагам, что вызывали в ней трепет.
Вдруг она почувствовала, как ее шею обняли две железные руки; она закричала от гнева и отвращения, но к ее губам уже припали чьи-то жаждущие уста. Тогда, больше по трепетной дрожи, пробежавшей по ее жилам, чем по взгляду, который она бросила на него, Аисса узнала Аженора, на мраморном полу стоявшего на коленях у ее ног.
Аисса с трудом смогла подавить крик радости, который опять сорвался с ее уст, облегчая девушке душу. Она встала, не выпуская из объятий возлюбленного, и, сильная, словно молодая пантера, которая несет свою добычу в густые заросли Атласских гор, повлекла за собой, прямо-таки вынесла Аженора на лестницу, чей таинственный мрак скрыл счастливых любовников.
Комната Аиссы, окна которой были занавешены длинными шторами, находилась у подножия лестницы; Аисса бросилась в объятья возлюбленного. Свет небес не проникал сквозь плотные шторы, ни один звук не достигал сюда сквозь обитые коврами стены, и несколько минут были слышны лишь жадные поцелуи и пылкие вздохи. Длинные черные косы Аиссы, рассыпавшись в порыве любви, словно кисеей укрывали любовников.
Чуждая нашим европейским нравам, не ведающая искусства возбуждать желания кокетливым сопротивлением, Аисса отдалась своему любовнику так же, как, наверное, отдавалась первая женщина под властью врожденного чувства, с непосредственностью и тем восторгом счастья, который сам по себе есть высшее счастье.
– Ты! Ты! – в упоении шептала она. – Ты во дворце короля дона Педро! Ты весь во власти моей любви! О, как длинны дни в разлуке, хотя у Бога две меры времени: минуты с тобой пробегают словно тени; дни без тебя кажутся веками.
Потом их голоса умолкли, слившись в нежном и долгом поцелуе.
– О, теперь ты принадлежишь мне! – воскликнул Аженор. – Мне не страшна ненависть Мотриля, не страшна любовь короля! Я могу умереть.
– Умереть! Погибнуть! – воскликнула Аисса; ее глаза были полны слез, губы дрожали. – О нет, ты не умрешь, мой любимый. Я спасла тебя в Бордо, и здесь я снова спасу тебя. Ты говоришь о любви короля, но пойми, как мало мое сердце, что вздымает мою грудь. Неужели ты думаешь, что в этом сердце, которое все заполнено тобой и бьется лишь для тебя, найдется место хотя бы для тени другой любви?
– О! Храни меня Бог даже на миг помыслить, что моя Аисса может забыть меня! – воскликнул Аженор. – Но там, где не убеждают слова, иногда убеждает всемогущая сила. Разве ты не слышала о судьбе Леоноры де Хименес, которой грубое обхождение короля не оставило другого выхода, кроме монастыря.
– Леонора де Хименес, сеньор, не Аисса. И, клянусь, что я в монастырь не уйду.
– Ты сумеешь постоять за себя, я знаю, но, защищаясь, ты можешь погибнуть!
– Пускай! Разве ты не будешь любить меня сильнее, если я погибну, но не стану принадлежать другому.
– О да, буду! – вскричал молодой человек, прижимая Аиссу к сердцу. – Да, умри, если выхода не будет, но останься моей!
И он снова с таким неистовством обнял ее, что этот порыв любви внушал почти ужас.
Ночь, уже окрасившая в темный цвет стены дворца, все предметы в комнате превратила в бесформенные тени; в этой темноте, наполненной словами любви и горячим дыханием, нельзя было не обжечься тем огнем, что сжигает, не давая света, тем огнем, что подобен страшному пламени, что не гаснет даже под водой.
Довольно надолго тишина смерти, вернее молчание любви, воцарилась в комнате, где только что звучали два голоса и прижимались друг к другу бьющиеся в такт сердца.
Аженор первым очнулся от этого несказанного счастья; он перепоясал себя мечом, железные ножны которого со звоном ударились о мраморный пол.
– Что ты делаешь? – воскликнула девушка, хватая рыцаря за руку.
– Ты сказала, что у времени две меры – минуты для счастья и века для отчаяния, – ответил Аженор. – Я ухожу.
– Ты уходишь, но ведь ты возьмешь меня с собой, правда? Мы ведь уедем вместе?
Молодой человек со вздохом разомкнул объятья возлюбленной.
– Это невозможно, – сказал он.
– Почему?
– Потому что я приехал сюда, пользуясь неприкосновенностью посла, которая меня защищает. Я не могу оскорбить своего звания.
– А как же я? – воскликнула Аисса. – Нет, я не пущу тебя.
– Аисса, – сказал молодой человек, – я приехал по поручению славного коннетабля и Энрике де Трастамаре; один из них доверил мне блюсти интересы славы Франции, другой – защищать интересы кастильского трона. Что они скажут, когда узнают, что вместо исполнения этой двойной миссии я был занят только своей любовью?
– Кто им об этом расскажет? И кто мешает тебе никому меня не показывать?
– Мне нужно вернуться в Бургос. От Сории до Бургоса три дня пути.
– Я сильная и привыкла к быстрым переходам.
– Я знаю, ведь арабские всадники скачут быстро, гораздо быстрее нас. Но через час Мотриль заметит твое исчезновение, Аисса, и бросится за нами в погоню. Я не могу вернуться в Бургос беглецом.
– О, Боже мой, Боже! Нам опять предстоит разлука, – вздохнула Аисса.
– На этот раз разлука будет совсем недолгой, клянусь тебе. Дай мне исполнить мою миссию, вернуться в лагерь дона Энрике, дай мне освободиться от должности посла и вновь стать Аженором, французским рыцарем, который любит тебя, одну тебя, живет лишь ради тебя, и тогда, клянусь тебе, Аисса, я, переодевшись в кого угодно, даже в неверного, вернусь и, если ты не пожелаешь ехать со мной, увезу тебя насильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82