https://wodolei.ru/catalog/mebel/komplekty/
Человеку подобного склада сердце заменяет честолюбие, для которого любая рана смертельна.
Обсуждение заняло всего несколько минут; затем воцарилась глубокая тишина, и к коннетаблю подошел Гуго де Каверлэ.
– Многоуважаемый сеньор Бертран Дюгеклен, – начал он, – славный воин, брат и боевой товарищ, вы, кто сегодня служит зерцалом рыцарства, можете быть уверены, что мы, зная вашу храбрость и вашу честность, готовы служить вам. Вы будете нашим предводителем, а не нашим союзником, будете нашим полководцем, а не просто одним из нас. Во всех невзгодах и боях мы будем с вами, мы пойдем за вами на край света. Будь это мавры, сарацины или испанцы, скажите только слово, и мы пойдем на них. Правда, среди нас много английских рыцарей, которые верны королю Эдуарду III, Эдуард III (1312–1377) – король Англии, который начал Столетнюю войну (1337–1453) с Францией.
и его сыну, принцу Уэльскому Эдуард (1330–1376), старший сын Эдуарда Ш; полководец, прославившийся победами в битвах при Креси и Пуатье. Носил латы черного цвета и поэтому получил прозвище Черный принц. В описываемое в романе время был правителем Гиени, принадлежавшей толщ Англии.
поэтому они будут сражаться против всех, кроме своих сюзеренов. Устраивает ли это вас, славный воин?
Коннетабль поклонился, выказывая командирам все знаки глубокой признательности, и сказал еще несколько слов, чтобы поблагодарить за честь, которую столь доблестные воины пожелали ему оказать, и при этом Бертран нисколько не кривил душой. Подобное почтение, оказанное его высокой должности, льстило мужчине четырнадцатого века, вся жизнь которого была жизнью солдата.
Новость о решении командиров вызвала в лагере неописуемый восторг. Ведь наемники, действительно, вели изнурительную жизнь, отбиваясь от объединившихся против них крестьян, воюя против изгородей и оврагов, голодая среди изобилия, испытывая тоску от своих побед. Жить в другой, почти неведомой стране, на почти нетронутой земле, под ласковым небом, сменить вина и женщин, захватить у испанцев, мавров и сарацинов богатую добычу – такова была их мечта, которая прекрасно согласовывалась с той действительностью, что предводителем у них будет зерцало европейского рыцарства, как назвал коннетабля мессир Гуго де Каверлэ.
Поэтому Бертран Дюгеклен был принят с неистовым восторгом, и в палатку, приготовленную ему на самом видном и высоком месте лагеря, он прошел под сводом из копий, скрещенных над его головой наемниками, которые склонились не перед знаменем Франции, но перед человеком, принесшим это знамя.
– Сеньор, вы должны быть довольны, самое трудное дело позади, – сказал Бертран Энрике де Трастамаре, когда они вошли в палатку (в это время Гуго де Каверлэ и Смельчак поздравляли Аженора с возвращением, особенно с теми обстоятельствами, какими оно сопровождалось). – Мы все тоже довольны. Эти наемники, словно жаждущие крови мухи, облепят мавров, сарацинов, испанцев и будут больно их жалить. Устраивая свои дела, они устроят и ваши; обогащаясь, они посадят вас на трон. Чтобы уничтожить половину этих бандитов, я рассчитываю на андалусскую лихорадку, горные пропасти, переправы через реки, чье стремительное течение уносит лошадей и всадников, на их пьянство и разврат. Другая половина, я надеюсь, погибнет под ударами сарацинов, мавров и испанцев, которые послужат добрыми молотами для этих наковален. Поэтому в любом случае победителями окажемся мы. Я посажу вас на трон Кастилии и, к великому удовольствию доброго короля Карла, вернусь во Францию вместе с моими солдатами, которых сохраню, принеся в жертву этих знаменитых негодяев.
– Разумеется, мессир, – заметил глубоко задумавшийся Энрике де Трастамаре. – Но не опасаетесь ли вы какого-нибудь неожиданного решения короля дона Педро? Это умелый полководец и изобретательный ум.
– Я так далеко не заглядываю, сеньор, – ответил Дюгеклен. – Чем труднее нам будет, тем больше мы добудем славы, а также оставим побольше всяких каверлэ и смельчаков в славной кастильской земле. Меня тревожит только вступление в Испанию: ведь это означает войну с королем доном Педро, с его сарацинами и маврами. Но нельзя вести войну с объединенными провинциями Испании: пятисот наемных отрядов для этого не хватит, и прокормить армию в Испании куда труднее, чем во Франции.
– Поэтому я поеду вперед и предупрежу моего друга короля Арагона, который из любви ко мне и из ненависти к королю дону Педро позволит вам беспрепятственно пройти через свои владения, оказав помощь пропитанием, людьми и деньгами, – предложил Энрике. – Так что, если нас вдруг разобьют в Кастилии, мы будем иметь надежный путь к отступлению.
– Сразу видно, сеньор, что вы были вскормлены и воспитаны у доброго короля Карла, который одаряет мудростью всех, кто его окружает, – обрадовался коннетабль. – Ваш совет исполнен осмотрительности. Поезжайте, но остерегайтесь попасть в плен, не то война закончится, так и не начавшись, ибо, если я не ошибаюсь, мы сражаемся за то, чтобы свергнуть одного короля, а не за что-либо еще.
– Ах, мессир, – сказал Энрике, уязвленный проницательностью человека, которого он считал неотесанным воякой, – разве вы, когда король дон Педро будет свергнут, не будете счастливы заменить его верным другом Франции?
– Поверьте мне, ваша милость, король дон Педро был бы верным другом Франции, если бы Франция хоть чуть-чуть хотела быть другом короля дона Педро. Но суть спора не в этом, и вопрос решен в вашу пользу. Этот нечестивый убийца, этот христианский король, который позорит христианство, должен быть наказан, и вы, так же как и любой другой, годитесь на то, чтобы сыграть роль Божьего суда. А теперь, ваша милость, раз между нами все договорено и решено, немедленно поезжайте, потому что мне не терпится вместе с наемными отрядами быть в Испании раньше, чем король дон Педро успеет развязать свой кошелек и, как вы изволили заметить, выкинет какую-либо штуку, на что он большой мастак.
Энрике промолчал, чувствуя себя до глубины души оскорбленным этим покровительством, которое ему было необходимо сносить от простого дворянина из-за страха потерпеть неудачу в своей затее завладеть троном. Но корона, которая мерещилась ему в честолюбивых мечтах о будущем, служила утешением за мимолетное унижение.
Поэтому, когда Бертран повез главных командиров наемных отрядов в Париж, где король, осыпая их почестями и щедрыми подарками, склонял к тому, чтобы они с готовностью гибли за него на королевской службе, Энрике вместе с Аженором – с ним был его верный Мюзарон – отправились назад в Испанию, избегая двигаться по дороге, по какой они ехали во Францию, из-за опасений, что их опознают люди, которые могли бы доставить им неприятности, хотя у них были надежные охранные грамоты, выданные капитаном Гуго де Каверлэ и мессиром Бертраном Дюгекленом.
Они свернули вправо, что, кстати было самым коротким путем в Беарн, откуда можно было проехать в Арагон. Следовательно, они обогнули Овернь, проследовали берегом реки Везер и в Кастийоне переправились через Дордонь.
Энрике, почти уверенный в том, что никто его не узнает в скромных доспехах и под видом никому не ведомого рыцаря, хотел лично убедиться, как относятся к нему англичане, и попытаться, если возможно, привлечь на свою сторону принца Уэльского. Ему казалось, что этого вполне можно было добиться, если учесть, с какой охотой капитаны последовали за Бертраном Дюгекленом, хотя их поспешность указывала, что принц Уэльский еще не принял решения, к кому ему примкнуть. Иметь союзником сына Эдуарда III (еще ребенком принц Уэльский заработал себе шпоры в битве при Креси, молодым человеком разбил короля Иоанна при Пуатье) означало не только удвоить моральную силу дела дона Энрике, но и бросить на Кастилию еще пять-шесть тысяч копий, ибо столько солдат мог выставить принц Уэльский, не ослабляя своих гарнизонов в Гиени.
Принц Уэльский держал свой лагерь, или, вернее, двор, в Бордо. Поэтому, поскольку с Францией мир не был заключен, а было установлено перемирие, оба рыцаря без труда проникли в город; правда, был вечер праздничного дня, и по причине суматохи на них не обратили внимания.
Аженор предложил графу Энрике де Трастамаре остановиться вместе с ним у своего опекуна, мессира Эрнотона де Сент-Коломба, имевшего в городе дом; но, опасаясь, что Молеон недостаточно твердо будет хранить его инкогнито, граф сначала отверг это предложение; они даже условились: для большей безопасности Молеон проедет Бордо, не повидавшись с опекуном, что Молеон и обещал, хотя ему трудно далось быть совсем рядом с благородным покровителем, заменившим ему отца, и не обнять его. Но, после того как они объездили весь город, обивая пороги постоялых дворов, и убедились, что устроиться в них невозможно ввиду большого наплыва гостей, граф был вынужден вернуться к предложению, сделанному Аженором; поэтому они отправились к жилищу мессира Эрнотона в пригороде Бордо и торжественно поклялись друг другу, что имя графа названо не будет: представят его как простого рыцаря, друга и боевого товарища Аженора.
Впрочем, случай чудесным образом помог нашим путникам. Мессир Эрнотон де Сент-Коломб в это время уехал в Молеон, где имел замок и кое-какие угодья. В Бордо оставалось лишь трое слуг, которые встретили молодого человека так, словно он был не воспитанником, а сыном старого рыцаря.
Путников радушно принял старый верный слуга, на глазах которого родился Аженор. Кстати, за те четыре года, что Молеон не был в Бордо, дом сильно изменился. Огромный сад, который представлял собой убежище, куда не могли проникнуть солнечные лучи и людские взоры, теперь отделяла от дома высокая стена; казалось, что сад превратился в отдельное жилище.
Аженор расспросил старого слугу и узнал, что сад, где он под сенью ясеней и платанов провел свое беспечное детство, продан опекуном принцу Уэльскому, который выстроил там роскошный дом; в нем он селил тех гостей, кого не мог или не хотел открыто принимать в своем дворце. Ведь к сыну Эдуарда III приезжали придворные из всех стран и посланцы всех королей, потому что он, не потерпев ни единого поражения, у всех пользовался репутацией победителя.
Граф попросил Аженора повторить ему во всех деталях рассказ слуги, поскольку, напомним, он приехал в Бордо с намерением встретиться с Черным принцем и в надежде стать его другом; однако было уже поздно, день был трудным, путники устали, граф приказал своим слугам приготовить ему комнату и сразу после ужина удалился к себе. Аженор последовал его примеру и пошел в свою расположенную на втором этаже комнату, окнами выходившую в прекрасный сад; для него было праздником отправиться в этот сад и срывать там, словно цветы прошлого, чудесные воспоминания своей юности.
Поэтому, вместо того чтобы лечь спать, как это сделал граф, он сел у окна и, глядя со всей нежностью своих двадцати лет на дивные деревья, сквозь кроны которых едва пробивался свет луны, устремился вверх по берегам реки жизни, что обычно покрыты цветами тем больше, чем ближе мы к детству. Небо было чистым, воздух ласковым и тихим; вдалеке, словно серебряная чешуя огромной змеи, поблескивала река; но, благодаря то ли капризу воображения, то ли схожести пейзажей, то ли ароматам апельсинных деревьев Гиени, что сильно напоминают ароматы Португалии и Андалусии, – его мысль на крыльях воображения перенеслась через горы и опустилась к подножью Серра – Да-Эштрела, на берег маленькой речушки, что впадает в Тахо; на другом берегу этой реки он, привлеченный звуками гузлы, впервые сказал о своей любви прекрасной мавританке.
Вдруг в этой упоительной ночи сквозь листву, словно звезда, блеснул огонек, светящийся в таинственном доме; потом – о необъяснимое чудо! – рыцарю показалось, будто ему слышатся звуки гузлы, которые он принял за обман слуха. Трепеща, он вслушивался в эти аккорды, что были лишь прелюдией, но затем чистый, мелодичный голос, который нельзя было забыть, если хоть раз слышал, запел по-кастильски старый романс:
Был на ловле кабальеро,
Возвращаться собирался.
Гончие его устали,
Сокол в чаще затерялся.
Подъезжает рыцарь к дубу –
И в лесу такие редки, –
Видит юную инфанту
Там, на самой верхней ветке.
Ее волосы завесой
Ствол огромный прикрывают.
«Нет здесь чуда, кабальеро,
Пусть ничто вас не пугает.
Я инфанта, дочь кастильских
Короля и королевы.
Когда я была малюткой.
Мне судили феи-девы.
Что одна должна в чащобе
Семь годов я оставаться.
Семь годов прошли, и нынче
Мне пора освобождаться.
Вы меня с собой возьмите,
И за это вам воздастся.
Буду вам, сеньор, женою
Иль подругой – как хотите». Перевод с испанского Д. Самойлова
Аженор больше не слушал; он вскочил, словно хотел стряхнуть с себя свои видения, и, вперив в платаны сада жадный взгляд, зашептал с лихорадочной надеждой:
– Аисса! Аисса!
XVII. Как Аженор нашел ту, которую искал, а граф Энрике – того, кого не искал
Аженор, твердо уверовав в то, что он слышал голос Аиссы, и поддавшись первому порыву, столь естественному для двадцатилетнего юноши, взял меч, накинул плащ и приготовился выбраться в сад. Но в тот момент, когда он уже перекинул ногу через подоконник, Аженор почувствовал на плече чью-то руку; он обернулся и увидел своего оруженосца.
– Сеньор, я всегда обращал внимание на то, – сказал Мюзарон, – что некоторые глупости, совершающиеся в этом мире, делаются тогда, когда люди выходят из дверей, но все остальные, то есть подавляющее большинство глупостей, делаются тогда, когда люди выскакивают из окон.
Аженор рванулся вперед; Мюзарон почтительно, но крепко, удержал его.
– Пусти меня! – приказал молодой человек.
– Ваша милость, я прошу у вас пять минут, – сказал Мюзарон. – Через пять минут вы будете вольны совершать все глупости, какие ни пожелаете.
– Ты знаешь, куда я иду? – спросил Молеон.
– Догадываюсь.
– А тебе известно, кто находится в саду?
– Мавританка.
– Там Аисса, как ты сам сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
Обсуждение заняло всего несколько минут; затем воцарилась глубокая тишина, и к коннетаблю подошел Гуго де Каверлэ.
– Многоуважаемый сеньор Бертран Дюгеклен, – начал он, – славный воин, брат и боевой товарищ, вы, кто сегодня служит зерцалом рыцарства, можете быть уверены, что мы, зная вашу храбрость и вашу честность, готовы служить вам. Вы будете нашим предводителем, а не нашим союзником, будете нашим полководцем, а не просто одним из нас. Во всех невзгодах и боях мы будем с вами, мы пойдем за вами на край света. Будь это мавры, сарацины или испанцы, скажите только слово, и мы пойдем на них. Правда, среди нас много английских рыцарей, которые верны королю Эдуарду III, Эдуард III (1312–1377) – король Англии, который начал Столетнюю войну (1337–1453) с Францией.
и его сыну, принцу Уэльскому Эдуард (1330–1376), старший сын Эдуарда Ш; полководец, прославившийся победами в битвах при Креси и Пуатье. Носил латы черного цвета и поэтому получил прозвище Черный принц. В описываемое в романе время был правителем Гиени, принадлежавшей толщ Англии.
поэтому они будут сражаться против всех, кроме своих сюзеренов. Устраивает ли это вас, славный воин?
Коннетабль поклонился, выказывая командирам все знаки глубокой признательности, и сказал еще несколько слов, чтобы поблагодарить за честь, которую столь доблестные воины пожелали ему оказать, и при этом Бертран нисколько не кривил душой. Подобное почтение, оказанное его высокой должности, льстило мужчине четырнадцатого века, вся жизнь которого была жизнью солдата.
Новость о решении командиров вызвала в лагере неописуемый восторг. Ведь наемники, действительно, вели изнурительную жизнь, отбиваясь от объединившихся против них крестьян, воюя против изгородей и оврагов, голодая среди изобилия, испытывая тоску от своих побед. Жить в другой, почти неведомой стране, на почти нетронутой земле, под ласковым небом, сменить вина и женщин, захватить у испанцев, мавров и сарацинов богатую добычу – такова была их мечта, которая прекрасно согласовывалась с той действительностью, что предводителем у них будет зерцало европейского рыцарства, как назвал коннетабля мессир Гуго де Каверлэ.
Поэтому Бертран Дюгеклен был принят с неистовым восторгом, и в палатку, приготовленную ему на самом видном и высоком месте лагеря, он прошел под сводом из копий, скрещенных над его головой наемниками, которые склонились не перед знаменем Франции, но перед человеком, принесшим это знамя.
– Сеньор, вы должны быть довольны, самое трудное дело позади, – сказал Бертран Энрике де Трастамаре, когда они вошли в палатку (в это время Гуго де Каверлэ и Смельчак поздравляли Аженора с возвращением, особенно с теми обстоятельствами, какими оно сопровождалось). – Мы все тоже довольны. Эти наемники, словно жаждущие крови мухи, облепят мавров, сарацинов, испанцев и будут больно их жалить. Устраивая свои дела, они устроят и ваши; обогащаясь, они посадят вас на трон. Чтобы уничтожить половину этих бандитов, я рассчитываю на андалусскую лихорадку, горные пропасти, переправы через реки, чье стремительное течение уносит лошадей и всадников, на их пьянство и разврат. Другая половина, я надеюсь, погибнет под ударами сарацинов, мавров и испанцев, которые послужат добрыми молотами для этих наковален. Поэтому в любом случае победителями окажемся мы. Я посажу вас на трон Кастилии и, к великому удовольствию доброго короля Карла, вернусь во Францию вместе с моими солдатами, которых сохраню, принеся в жертву этих знаменитых негодяев.
– Разумеется, мессир, – заметил глубоко задумавшийся Энрике де Трастамаре. – Но не опасаетесь ли вы какого-нибудь неожиданного решения короля дона Педро? Это умелый полководец и изобретательный ум.
– Я так далеко не заглядываю, сеньор, – ответил Дюгеклен. – Чем труднее нам будет, тем больше мы добудем славы, а также оставим побольше всяких каверлэ и смельчаков в славной кастильской земле. Меня тревожит только вступление в Испанию: ведь это означает войну с королем доном Педро, с его сарацинами и маврами. Но нельзя вести войну с объединенными провинциями Испании: пятисот наемных отрядов для этого не хватит, и прокормить армию в Испании куда труднее, чем во Франции.
– Поэтому я поеду вперед и предупрежу моего друга короля Арагона, который из любви ко мне и из ненависти к королю дону Педро позволит вам беспрепятственно пройти через свои владения, оказав помощь пропитанием, людьми и деньгами, – предложил Энрике. – Так что, если нас вдруг разобьют в Кастилии, мы будем иметь надежный путь к отступлению.
– Сразу видно, сеньор, что вы были вскормлены и воспитаны у доброго короля Карла, который одаряет мудростью всех, кто его окружает, – обрадовался коннетабль. – Ваш совет исполнен осмотрительности. Поезжайте, но остерегайтесь попасть в плен, не то война закончится, так и не начавшись, ибо, если я не ошибаюсь, мы сражаемся за то, чтобы свергнуть одного короля, а не за что-либо еще.
– Ах, мессир, – сказал Энрике, уязвленный проницательностью человека, которого он считал неотесанным воякой, – разве вы, когда король дон Педро будет свергнут, не будете счастливы заменить его верным другом Франции?
– Поверьте мне, ваша милость, король дон Педро был бы верным другом Франции, если бы Франция хоть чуть-чуть хотела быть другом короля дона Педро. Но суть спора не в этом, и вопрос решен в вашу пользу. Этот нечестивый убийца, этот христианский король, который позорит христианство, должен быть наказан, и вы, так же как и любой другой, годитесь на то, чтобы сыграть роль Божьего суда. А теперь, ваша милость, раз между нами все договорено и решено, немедленно поезжайте, потому что мне не терпится вместе с наемными отрядами быть в Испании раньше, чем король дон Педро успеет развязать свой кошелек и, как вы изволили заметить, выкинет какую-либо штуку, на что он большой мастак.
Энрике промолчал, чувствуя себя до глубины души оскорбленным этим покровительством, которое ему было необходимо сносить от простого дворянина из-за страха потерпеть неудачу в своей затее завладеть троном. Но корона, которая мерещилась ему в честолюбивых мечтах о будущем, служила утешением за мимолетное унижение.
Поэтому, когда Бертран повез главных командиров наемных отрядов в Париж, где король, осыпая их почестями и щедрыми подарками, склонял к тому, чтобы они с готовностью гибли за него на королевской службе, Энрике вместе с Аженором – с ним был его верный Мюзарон – отправились назад в Испанию, избегая двигаться по дороге, по какой они ехали во Францию, из-за опасений, что их опознают люди, которые могли бы доставить им неприятности, хотя у них были надежные охранные грамоты, выданные капитаном Гуго де Каверлэ и мессиром Бертраном Дюгекленом.
Они свернули вправо, что, кстати было самым коротким путем в Беарн, откуда можно было проехать в Арагон. Следовательно, они обогнули Овернь, проследовали берегом реки Везер и в Кастийоне переправились через Дордонь.
Энрике, почти уверенный в том, что никто его не узнает в скромных доспехах и под видом никому не ведомого рыцаря, хотел лично убедиться, как относятся к нему англичане, и попытаться, если возможно, привлечь на свою сторону принца Уэльского. Ему казалось, что этого вполне можно было добиться, если учесть, с какой охотой капитаны последовали за Бертраном Дюгекленом, хотя их поспешность указывала, что принц Уэльский еще не принял решения, к кому ему примкнуть. Иметь союзником сына Эдуарда III (еще ребенком принц Уэльский заработал себе шпоры в битве при Креси, молодым человеком разбил короля Иоанна при Пуатье) означало не только удвоить моральную силу дела дона Энрике, но и бросить на Кастилию еще пять-шесть тысяч копий, ибо столько солдат мог выставить принц Уэльский, не ослабляя своих гарнизонов в Гиени.
Принц Уэльский держал свой лагерь, или, вернее, двор, в Бордо. Поэтому, поскольку с Францией мир не был заключен, а было установлено перемирие, оба рыцаря без труда проникли в город; правда, был вечер праздничного дня, и по причине суматохи на них не обратили внимания.
Аженор предложил графу Энрике де Трастамаре остановиться вместе с ним у своего опекуна, мессира Эрнотона де Сент-Коломба, имевшего в городе дом; но, опасаясь, что Молеон недостаточно твердо будет хранить его инкогнито, граф сначала отверг это предложение; они даже условились: для большей безопасности Молеон проедет Бордо, не повидавшись с опекуном, что Молеон и обещал, хотя ему трудно далось быть совсем рядом с благородным покровителем, заменившим ему отца, и не обнять его. Но, после того как они объездили весь город, обивая пороги постоялых дворов, и убедились, что устроиться в них невозможно ввиду большого наплыва гостей, граф был вынужден вернуться к предложению, сделанному Аженором; поэтому они отправились к жилищу мессира Эрнотона в пригороде Бордо и торжественно поклялись друг другу, что имя графа названо не будет: представят его как простого рыцаря, друга и боевого товарища Аженора.
Впрочем, случай чудесным образом помог нашим путникам. Мессир Эрнотон де Сент-Коломб в это время уехал в Молеон, где имел замок и кое-какие угодья. В Бордо оставалось лишь трое слуг, которые встретили молодого человека так, словно он был не воспитанником, а сыном старого рыцаря.
Путников радушно принял старый верный слуга, на глазах которого родился Аженор. Кстати, за те четыре года, что Молеон не был в Бордо, дом сильно изменился. Огромный сад, который представлял собой убежище, куда не могли проникнуть солнечные лучи и людские взоры, теперь отделяла от дома высокая стена; казалось, что сад превратился в отдельное жилище.
Аженор расспросил старого слугу и узнал, что сад, где он под сенью ясеней и платанов провел свое беспечное детство, продан опекуном принцу Уэльскому, который выстроил там роскошный дом; в нем он селил тех гостей, кого не мог или не хотел открыто принимать в своем дворце. Ведь к сыну Эдуарда III приезжали придворные из всех стран и посланцы всех королей, потому что он, не потерпев ни единого поражения, у всех пользовался репутацией победителя.
Граф попросил Аженора повторить ему во всех деталях рассказ слуги, поскольку, напомним, он приехал в Бордо с намерением встретиться с Черным принцем и в надежде стать его другом; однако было уже поздно, день был трудным, путники устали, граф приказал своим слугам приготовить ему комнату и сразу после ужина удалился к себе. Аженор последовал его примеру и пошел в свою расположенную на втором этаже комнату, окнами выходившую в прекрасный сад; для него было праздником отправиться в этот сад и срывать там, словно цветы прошлого, чудесные воспоминания своей юности.
Поэтому, вместо того чтобы лечь спать, как это сделал граф, он сел у окна и, глядя со всей нежностью своих двадцати лет на дивные деревья, сквозь кроны которых едва пробивался свет луны, устремился вверх по берегам реки жизни, что обычно покрыты цветами тем больше, чем ближе мы к детству. Небо было чистым, воздух ласковым и тихим; вдалеке, словно серебряная чешуя огромной змеи, поблескивала река; но, благодаря то ли капризу воображения, то ли схожести пейзажей, то ли ароматам апельсинных деревьев Гиени, что сильно напоминают ароматы Португалии и Андалусии, – его мысль на крыльях воображения перенеслась через горы и опустилась к подножью Серра – Да-Эштрела, на берег маленькой речушки, что впадает в Тахо; на другом берегу этой реки он, привлеченный звуками гузлы, впервые сказал о своей любви прекрасной мавританке.
Вдруг в этой упоительной ночи сквозь листву, словно звезда, блеснул огонек, светящийся в таинственном доме; потом – о необъяснимое чудо! – рыцарю показалось, будто ему слышатся звуки гузлы, которые он принял за обман слуха. Трепеща, он вслушивался в эти аккорды, что были лишь прелюдией, но затем чистый, мелодичный голос, который нельзя было забыть, если хоть раз слышал, запел по-кастильски старый романс:
Был на ловле кабальеро,
Возвращаться собирался.
Гончие его устали,
Сокол в чаще затерялся.
Подъезжает рыцарь к дубу –
И в лесу такие редки, –
Видит юную инфанту
Там, на самой верхней ветке.
Ее волосы завесой
Ствол огромный прикрывают.
«Нет здесь чуда, кабальеро,
Пусть ничто вас не пугает.
Я инфанта, дочь кастильских
Короля и королевы.
Когда я была малюткой.
Мне судили феи-девы.
Что одна должна в чащобе
Семь годов я оставаться.
Семь годов прошли, и нынче
Мне пора освобождаться.
Вы меня с собой возьмите,
И за это вам воздастся.
Буду вам, сеньор, женою
Иль подругой – как хотите». Перевод с испанского Д. Самойлова
Аженор больше не слушал; он вскочил, словно хотел стряхнуть с себя свои видения, и, вперив в платаны сада жадный взгляд, зашептал с лихорадочной надеждой:
– Аисса! Аисса!
XVII. Как Аженор нашел ту, которую искал, а граф Энрике – того, кого не искал
Аженор, твердо уверовав в то, что он слышал голос Аиссы, и поддавшись первому порыву, столь естественному для двадцатилетнего юноши, взял меч, накинул плащ и приготовился выбраться в сад. Но в тот момент, когда он уже перекинул ногу через подоконник, Аженор почувствовал на плече чью-то руку; он обернулся и увидел своего оруженосца.
– Сеньор, я всегда обращал внимание на то, – сказал Мюзарон, – что некоторые глупости, совершающиеся в этом мире, делаются тогда, когда люди выходят из дверей, но все остальные, то есть подавляющее большинство глупостей, делаются тогда, когда люди выскакивают из окон.
Аженор рванулся вперед; Мюзарон почтительно, но крепко, удержал его.
– Пусти меня! – приказал молодой человек.
– Ваша милость, я прошу у вас пять минут, – сказал Мюзарон. – Через пять минут вы будете вольны совершать все глупости, какие ни пожелаете.
– Ты знаешь, куда я иду? – спросил Молеон.
– Догадываюсь.
– А тебе известно, кто находится в саду?
– Мавританка.
– Там Аисса, как ты сам сказал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82