Атенаис покачала головой:
– Даже тогда у него не будет крупного состояния. Его семья слишком долго уединялась на своих землях, поэтому они не имеют ни высоких постов, ни пенсий, которые достаются тем, кто проводит жизнь, льстя монархам.
– Ему было бы тяжело получить отказ только потому, что он беден.
– Я не утверждаю, что отец откажет ему, но у него было бы больше шансов, будь он так же богат, как месье де Келюс.
– Этот мерзкий полукровка! – воскликнул Роджер. – Надеюсь, твой отец не собирается отдать тебя ему?
– Нет, Боже упаси! Думаю, я бы скорее убила себя, чем пошла бы к алтарю с таким человеком. Но не тревожься. Я подумала о нем только потому, что он самый богатый из всех известных мне титулованных особ. Впрочем, прошлой зимой мне предлагали недурные партии. Герцог де Вогюйон хочет женить на мне старшего сына, а граф де Порсен, который очень богат, не прочь заменить мною графиню, скончавшуюся два года назад. Не сомневаюсь, что к моему возвращению в Версаль отец получит немало других выгодных предложений. Если один из претендентов будет обладать столь же знатным происхождением, как месье де ла Тур д'Овернь, и при этом превосходить его состоянием, то бедному виконту придется искать другую невесту.
Роджер скорчил гримасу:
– Я в отчаянии, что ты должна так скоро покинуть Париж. Есть у меня хоть какая-нибудь надежда видеться с тобой, когда я буду привозить в Версаль бумаги для месье маркиза?
– Боюсь, очень слабая, – ответила Атенаис, пытаясь смягчить удар. – В моих апартаментах мадам Мари-Анже всегда будет рядом со мной, а выходить я буду в компании других дам. Но не печалься, любимый. Я часто буду возвращаться в Париж на несколько дней, чтобы заказать новую одежду и примерить ее. Служба моего отца королеве не имеет отношения ко мне, и можешь не сомневаться, что я буду так устраивать дела, чтобы в его отсутствие мои визиты сюда были как можно более частыми. Каждый раз, когда я буду приезжать в Париж, мы сможем в шесть вечера встречаться в этой комнате и проводить здесь наш час блаженства.
Утешившись, Роджер нежно обнял и поцеловал девушку. Никто из них не сомневался в горячем желании другого встречаться при каждой возможности. Атенаис клялась, что балы и приемы в Версале без Роджера будут для нее тоскливыми, а Роджер – что будет считать минуты, пока снова не почувствует запах ее волос. Вновь опечаленные почти до физической боли, они прижались друг к другу на последние несколько секунд, пока для Атенаис не пришло время спускаться к обеду, и Роджер, одурманенный крепким вином ее ласк, вылез в окно.
Месье де Рошамбо оставался в Версале дольше обычного, но, вернувшись 19 января, он пребывал в таком хорошем настроении, что даже его холодная и черствая натура не могла скрыть внутреннего ликования.
К 11-му числу месье де Верженн, измученный постоянным сражением с интригами и тоской по любимой жене, заболел настолько серьезно, что более не мог справляться с тяжелыми обязанностями министра иностранных дел. Король, не желая терять услуги честного и мудрого советника, упросил его остаться, но освободил от необходимости приглашать послов к обеду каждый вторник, поручив это барону де Бретейю.
Луи де Бретей был одним из ближайших друзей маркиза и, подобно ему, верил, что все надежды Франции связаны с экспансией, поэтому его назначение официальным хозяином на приемах дипломатического корпуса явилось великим триумфом французского империализма.
К 25 января здоровье месье де Верженна настолько ухудшилось, что король попросил де Бретейя присутствовать вместо него на заседаниях королевского совета, и придворные, почуяв, откуда дует ветер, бились об заклад, что он станет новым министром иностранных дел.
Если бы Роджер принадлежал к их обществу, то мог бы хорошо заработать на подобных пари, так как он знал, что де Бретей не жаждет этого поста, предпочитая оставаться министром Парижа и хранителем печатей.
К концу месяца в кабинете маркиза в особняке Рошамбо произошло несколько совещаний на высоком уровне. На них присутствовали де Бретей, де Кастри, де Полиньяк, де Сегюр и маркиз д'Адемар, слывший любовником герцогини де Полиньяк и вскоре ставший послом при Сент-Джеймсском дворе . После долгих дискуссий, по совету маркиза было решено, что в преемники месье де Верженна следует рекомендовать королю графа де Монморена . Граф служил послом в Испании, а позднее был губернатором Бретани. В последней должности он и стал известен маркизу как способный, но податливый человек, который, будучи лишенным семейных связей в высших сферах, был достаточно благоразумен, чтобы принимать советы тех, кто мог сохранить за ним высокий пост. 13 февраля месье де Верженн, друг всех миролюбивых политиков, скончался, а 14-го король назначил на его место месье де Монморена.
Это изменение не вызвало резонанса в обществе, чье внимание было сосредоточено на слухах о намерении короля созвать Собрание нотаблей и поручить ему управление кораблем государства. После многих отсрочек нерешительный монарх наконец заставил себя 22 февраля созвать Собрание, но манера, в которой он обратился к нему, вызвала разочарование всей нации. Вместо того чтобы попросить этот представительный орган рассмотреть отчаянную ситуацию в государстве и посоветовать ему, какие меры для спасения нужно предпринять, король попросту заявил, что его генеральный контролер финансов уже разработал подобные меры и что задача Собрания – единодушно выразить доверие министру.
Месье де Калонн произнес речь, длившуюся час с четвертью, к изумлению слушателей сделав volte-face от всех принципов, которым следовал в течение трех лет пребывания на министерском посту. Теперь он предлагал почти в полном объеме реформы, которые десять лет назад отстаивал Тюрго. Его революционная программа включала отмену межгосударственных таможенных барьеров, создание провинциальных, окружных и приходских законодательных собраний, замену ненавистной барщины оплачиваемым трудом, отказ от налога на соль и компенсацию потери десяти миллионов дохода с помощью гербового сбора, свободу продажи зерна для его производителей, отмену освобождения от налогов дворянства и духовенства и уплату земельного налога всеми землевладельцами, независимо от сословия.
На следующий день, дабы лучше ориентироваться в упомянутых вопросах, Собрание разделилось на семь комитетов, каждый состоял из двадцати двух членов и имел председателем принца крови. Утверждение реформ казалось делом решенным, все комитеты заседали каждый день, кроме воскресенья, но вскоре стало ясно, что оппозиция королевской воле возникает во всех слоях общества.
Духовенство и дворянство выказывали предельное возмущение намерением обложить налогом их земли, а архиепископ Нарбоннский повел на эту меру яростную атаку. Представители парламентов провинций бешено сопротивлялись созданию провинциальных законодательных собраний, боясь, что они узурпируют их функции. Торговые гильдии и все коммерсанты страны возвысили голос против гербового сбора, утверждая, что он разрушит их бизнес. Фактически, каждый класс, представленный в Собрании, имел причину противостоять новой программе, и все сошлись на требовании полного отчета о тратах национального дохода до принятия новой системы налогообложения.
Месье де Калонну пришлось признать, что дефицит текущего года достиг ста тринадцати миллионов, но он не вдавался в подробности. Принцы крови были вынуждены представить непокорную позицию своих комитетов королю, а один из них, принц де Конти, был настолько впечатлен аргументами возглавляемого им комитета, что отказался продолжать работу, покуда не получит прямой приказ монарха. Другой принц, герцог Орлеанский, самый непримиримый враг двора, ловко ускользнул от председательства под предлогом, что он не в состоянии высказать беспристрастное суждение об уменьшении налога на соль, так как это заодно уменьшит его годовой доход на тридцать тысяч ливров. Братья короля, граф де Прованс и граф д'Артуа, несмотря на обычные увлечения – у первого наукой, а у второго женщинами, – усердно работали со своими комитетами. Оба предлагали снизить стоимость своих конюшен на полмиллиона франков в год, но этот запоздалый жест остался почти незамеченным среди всеобщей тревоги по поводу ужасающего состояния финансов.
В середине марта граф де Мирабо опубликовал листовку, открыто атакующую администрацию, и 20-го числа было издано lettre de cachet , предписывающее его арест, но он был предупрежден и успел бежать в Англию. К началу апреля народный гнев против месье де Калонна достиг таких размеров, что король больше не мог поддерживать своего министра, и 9-го числа тот был уволен. 19 мая месье Неккер, бывший министр финансов, выпустил памфлет, клеймивший месье де Калонна за три года бездарного управления финансами, и король распорядился отправить швейцарского банкира в изгнание. 25 мая король наконец распустил Собрание нотаблей, которое, вместо того чтобы поддерживать его авторитет, выступало против каждой предлагаемой меры, спровоцировав общенациональное недовольство. Говорили, будто Людовик XVI поклялся до конца дней не созывать больше ни одного Собрания. Как бы то ни было, король вручил управление делами в руки нового министра Ломени де Бриенна, архиепископа Тулузского.
Тем временем месье де Рошамбо продолжал заниматься ситуацией в Соединенных провинциях. Положение штатгальтера было крайне затруднительным, так как Голландия обладала весьма либеральной конституцией, наделявшей его всего лишь правами наследственного магистрата. По совету британского министра сэра Джеймса Харриса он создавал себе личную охрану, но контролировал так мало войск, что не мог добиться повиновения. Со своей стороны Генеральные штаты тайно рекрутировали по всей стране добровольцев для поддержки своей независимости.
Трое послов – Гёртц, Харрис и Ренваль – продолжали свое посредничество и удерживали обе партии от открытого столкновения, но всю весну и начало лета Соединенные провинции оставались пороховой бочкой, которая могла взорвать половину Европы.
Роджер с интересом следил за развитием событий, но все еще не мог понять, какую игру ведет месье де Рошамбо. Ему казалось невероятным, что маркиз пытается развязать войну теперь, когда финансы Франции пребывают в таком плачевном состоянии, но он знал, что с начала года было сделано немало военных приготовлений.
Британская контрольная комиссия эвакуировала Дюнкерк после ратификации Версальского договора, и Франция тут же начала заново укреплять порт, осуществляя столь же солидную программу работ, как в Шербуре. Было также решено, что восемьдесят тысяч солдат должны собраться летом для «маневров» в Живе, во Фландрии. Флот тоже постепенно приводился в состояние готовности, и Роджер слышал, как маршал де Кастри упомянул в разговоре с маркизом, что вскоре шестьдесят четыре линейных корабля будут готовы к боевым действиям.
Став обладателем подобных секретов, Роджер чувствовал, что обязан сообщить их мистеру Гилберту Максвеллу, и с начала 1787 года начал посылать регулярные отчеты. Информация была бы куда более ценной, если бы Роджер мог сопровождать ее мнением о международной политике значительных лиц, с которыми он теперь встречался, но, не сознавая этого, он ограничивался фактами, которые, как ему казалось, имеют значение для подготовки к обороне.
В ответах мистера Максвелла обычно содержалось лишь подтверждение получения писем, хотя иногда он осторожными фразами просил Роджера о дополнительной информации. Однажды мистер Максвелл осведомился, не мог бы Роджер, не подвергая опасности свое положение, войти в контакт с мистером Дэниелом Хейлсом, поверенным в делах британского посольства в Париже, так как это может оказаться полезным, и добавил, что мистер Хейлс получил указания снабжать Роджера деньгами, если в них возникнет нужда.
Роджер все еще испытывал угрызения совести, предавая своего хозяина, даже ради своей страны, и мысль о продаже информации за деньги была ему отвратительна. Поэтому он кратко ответил, что не нуждается в деньгах и считает рискованным иметь какие-либо дела с британским посольством.
С первого же появления в Версале Атенаис оказалась вовлеченной в серию нескончаемых увеселений, на которые по-прежнему расходовал большую часть энергии беспечный двор, но раз в десять дней ей удавалось вырываться в Париж на одну ночь. Роджер был вне себя, что работа иногда не позволяла ему лететь на встречу с возлюбленной, но трудности лишь усиливали их нетерпение в ожидании новых тайных встреч.
Большая часть времени, проводимого ими в игровой комнате, была посвящена поцелуям, объятиям, вздохам и взаимным клятвам, но иногда они находили время и для разговоров о пребывании Атенаис в Версале. В середине мая девушка сказала Роджеру, что теперь она на короткой ноге с королевским окружением.
С приходом лета королева вновь открыла свою молочную ферму типа швейцарского шале у озера возле Малого Трианона . Раз или два в неделю королевская семья отправлялась туда на пикник с несколькими приближенными, к которым теперь принадлежала и Атенаис. Они носили простую одежду, доили коров, делали масло и сами готовили себе ужин.
Марии Антуанетте нравилось на несколько часов отбрасывать царственное достоинство, и она была весела и очаровательна со всеми. Атенаис говорила, что было приятно смотреть, как она изображает жену фермера и возится со своими детьми – юным дофином и маленькой принцессой. Даже грузный молчаливый король выбирался из своей раковины и присоединялся к игре в жмурки, если не слишком уставал после охоты и не засыпал в кресле.
Атенаис утверждала, что он далеко не так глуп, как считают. Она рассказывала, что король – знающий географ, искусный слесарь, хорошо говорит по-немецки и по-английски. Его беда заключалась в том, что в нем было куда больше от буржуа, чем от короля, и если бы не его простые вкусы, мягкость и робость, он был бы отличным монархом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73