Его брови, тоже рыжие, сурово нависали над утратившими блеск глазами и словно давили на них – они были главенствующей чертой этого старого лица.
На докторе была старая изношенная одежда: просторное пальто с обтрепанными подолом и рукавами. Мери Отс, тоже успевшая разглядеть доктора, стала такого же цвета, как восковая свеча у нее в руке.
– Это доктор Хардуик, дорогая, – представил его Тобиас.
У его жены брызнули слезы из глаз, и она убежала в кухню. Спустя несколько минут доктор и ее муж нашли ее там, в отчаянии прижимавшую к себе плачущего ребенка.
Непритязательного вида доктор вошел в кухню, как в собственный дом. Бросив саквояж на стол, он потребовал воды, чтобы вымыть руки.
Скребя щеткой свои большие, усеянные веснушками руки, он повернулся к миссис Отс, которая, забившись в угол, качала сына и что-то нашептывала ему.
– Итак, мадам, – обратился к ней доктор, – прошу дать мне моего пациента.
Мери Отс со страхом смотрела на мужа, но он повторил слова доктора. Хозяин дома, глядя на то, как его сын переходит из рук матери в руки старого доктора, тут же вспомнил случай с доктором Снайпсом из Уэппинга, убившем трех вдов, своих пациенток, и скормивших их своему фокстерьеру. Ему захотелось закричать: остановитесь! Хватит! Но он лишь молча следил за тем, как посторонний человек, сняв с его драгоценного сына пеленку, сжимает ему живот своими узловатыми пальцами.
– Подержите его. Нет, не вы, мадам. Вы, сэр.
Тобиас послушно сделал, как было приказано: он держал своего сына, прижав его к столу. Доктор, вынув из саквояжа небольшую спиртовку, зажег ее, и Тоби на мгновение отвернулся. Когда он снова посмотрел, старый доктор проводил лезвием пинцета по голубому язычку пламени спиртовки.
– Держите его крепко, сэр. Мадам, отвернитесь.
Тобиас Отс глянул на трех женщин, сбившихся в кучку, в углу у посудомойки, его жена посередине. У обеих сестер было одинаковое выражение лица – широко раскрытые от ужаса глаза и рты.
Тобиас Отс быстро отвернулся.
– Папа с тобой, – прошептал он, чувствуя себя лжецом и полным дураком. – Папа с тобой, мой дорогой сыночек.
По мере того как скальпель приближался к тельцу ребенка, глаза Тобиаса наполнялись слезами. А когда скальпель коснулся нарыва и широкой струей выплеснулся ГНОЙ, лицо ребенка свела судорога боли, и маленькое существо издало отчаянный крик протеста. Тобиас Отс тоже закричал. Ему было все равно, что подумают о нем те, кто видит его в эту минуту. Его отец так и остался глубоко в нем, и, глядя на гной, текущий из раны невинного младенца, он понял, что это течет его собственный яд.
Глава 53
Когда рана была зашита и старый доктор обильно смазал всю грудь маленького Джона какой-то яростно-красной жидкостью, отчаянный плач маленького пациента стал стихать, вся женская половина домочадцев поспешно удалилась с ним в детскую, доктор убрал хирургический нож и спиртовку в свой огромный саквояж и громко защелкнул его. Затем его слезящиеся глаза под табачно-рыжими бровями остановились на Тобиасе Отсе.
– А теперь… – начал он.
Ему не пришлось продолжать, ибо Тобиас знал, что последует за этим, и поспешил предупредить:
– Я жду ваш счет, – сказал он доктору.
Тут вся заботливость, внимание и доброта, с какими старые пальцы доктора касались детского тельца, исчезли. Тобиас Отс видел перед собой голову старика, втянутую в плечи по уши, как будто кожа сжалась на его костях.
Доктор Хардуик сложил руки на своем выцветшем жилете, а его кустистые брови опустились так низко, что почти закрыли глаза.
– Я не выписываю счетов, – холодно сказал он. – Я не держатель гостиницы. Мне нужны мои пять шиллингов, сэр, я ясно дал вам это понять, когда вы меня вытащили из дома, прервав мой ужин.
– Прошу, не ставьте меня в неловкое положение… – начал было Тобиас.
– Прошу, не злите меня, – прервал его доктор, понизив голос.
Он быстро схватил саквояж и свое обтрепанное пальто. Тобиас облегченно вздохнул, решив, что мучительная для него сцена на этом и закончится. Он прошел вслед за доктором в холл, но тут оказалось, что этот посторонний ему человек не только не уходит, но намерен гораздо глубже познакомиться с жизнью его семьи.
Доктор Хардуик, вынув свечу из настенного канделябра, направился в гостиную и стал осматривать все, что стояло на столах и висело на стенах.
– Вы недавно въехали в этот дом? – спросил он тоном покупателя на аукционе, а не гостя в чужом доме.
Вопрос показался Тобиасу настолько нахальным, что он вначале не счел нужным на него отвечать, но, вспомнив, в каком двусмысленном положении находится при своем полном безденежье, все же сказал:
– Всего несколько месяцев.
– Какая у вас профессия, сэр?
– Я литератор, сэр.
Доктор внял с каминной доски какую-то фаянсовую безделушку, повертел ее в руках и поставил обратно.
– Вам следовало бы немного погодить с женитьбой. До того времени, пока у вас не появился хотя бы небольшой капитал.
Тобиас попытался рассмеяться.
– Что вы знаете о моем капитале?
Доктор держал в руке голубое расписное блюдо, которое Мери с гордостью всегда всем показывала, – оно стояло в центре каминной доски.
– Знаю только то, что вижу. И это говорит мне об обратном.
Лишь потом, когда доктор ушел, Тобиас Отс осознал, каким грубым и невоспитанным он был, как временами откровенно оскорблял его; он был подобен человеку, который издалека наблюдает, как кто-то бросается с моста Ватерлоо, однако едва верит тому, чему является свидетелем. Когда в конце этого нравоучительного разговора вошла Лиззи, сообщая, что мальчик наконец уснул, ничто в поведении Тобиаса не говорило о том, что здесь было сказано нечто для него неприятное и даже недопустимое. Тобиас сделал вид, будто все хорошо.
– Я только что сказал доктору Хардуику, что мы переехали на Лембс-Кондуит-стрит совсем недавно.
– Да, – оживленно подтвердила Лиззи. – Мы до этого жили на Фарнивал-Инн.
Доктор высоко поднял свечу.
– Ив Фарнивал-Инн вы получили такой подарок, как ваше ожерелье?
– О! – Рука Лиззи невольно дотронулась до ожерелья на шее, небольшого, старинного, из серебра и маленьких голубых камней. – Да, это было в Фарнивал-Инн, хотя это и печальный подарок. Оно было завещано мне моей бабушкой, дорогим мне человеком, которого я очень любила.
– Дайте его сюда, – сказал доктор. Лиззи смешалась.
– Нет необходимости снимать его, – поспешил вмешаться Тобиас, протянув руку за свечой. – Я подержу свечу, пока доктор Хардуик рассмотрит ожерелье.
– Нет, нет, – доктор пристально посмотрел на молодую женщину, – будьте так добры, снимите колье.
– Нет! – воскликнул Тобиас. – Не надо снимать.
Он угадал намерения доктора, но, когда Лиззи, легонько упрекнув своего зятя, подняла свои красивые маленькие руки к замочку колье, Тобиас понял, что если он попробует еще раз запретить ей делать это, то не выдержит и окончательно сорвется. В полном отчаянии он смотрел, как она отдает драгоценное колье, которым больше всего в мире дорожила, в эти чужие, веснушчатые руки.
Доктор Хардуик рассматривал драгоценность, чуть склонив голову, – так, показалось Тобиасу, смотрит ворона на кучу мусора. Но потом, когда он еще раз взглянул на колье, глаза его оживились.
– Очень красивое, – сказал он.
– Спасибо, – ответила Лиззи, зардевшись от удовольствия. – Не думаю, что до этого мой зять когда-либо его замечал.
– Элизабет!
– Оно стоит гораздо больше, чем пять шиллингов, – заметил доктор.
– Да, конечно, – воскликнула Лиззи, – еврей-ювелир в Хай-Холборне предложил мне за него две гинеи, хотя я не просила его оценивать колье.
– Значит, оно стоит все четыре гинеи, – сказал доктор. – Вы позволите мне, если я пообещаю вам быть очень осторожным с ним, одолжить его у вас на день или два?
Лиззи в замешательстве смотрела на неприятного старого джентльмена. Он улыбнулся ей. Она покраснела и повернулась к Тобиасу, который – об этом она потом много думала – совсем не помогал ей.
– Я уверен, что верну колье юной леди не позднее среды. Что вы скажете на это, мистер Отс?
– Тобиас?..
– Я понадоблюсь вам, – продолжал доктор, – думаю, еще раз в среду или в четверг, если не снизится температура. В любом случае, я уверен, вы будете рады видеть меня.
– Вы дадите нам расписку, надеюсь, – спросил Тобиас.
– Если у вас есть перо н бумага, – обратился доктор к Лиззи, – и если вы будете настолько любезны и сами дадите точное описание колье, я подпишу расписку.
– Я могу только написать то, что это колье моей бабушки, сэр, но зачем это вам?
– Я студент, – ответил старый доктор, опуская колье в бездонный карман своего грязного пальто, – студент, изучающий человеческое тело и его натуру, а также любые произведения искусства.
– Тобиас? – Лиззи обратилась к своему зятю.
Но Тобиас Отс снова сделал вид, будто не слышит ее. У маленького столика у окна он занимался тем, что со скрупулезной точностью описывал колье и его замочек. Пока он писал эти сто слов, его взбудораженные мысли уже перекинулись на деньги, как их найти, да побыстрее, чтобы без ущерба вернуть колье домой.
Глава 54
Пока ее зять провожал этого странного старого доктора, Элизабет Уоринер стояла у окна и сквозь кружевную занавеску смотрела на залитую лунным светом улицу.
Хотя потеря колье и беспокоила ее, эта утрата была всего лишь крохотной каплей дождя в той буре, которая невидимо сотрясала ее хрупкую фигурку. Проводя глазами мелькнувшего за окном доктора, она повернулась, чтобы увидеть перед собой того, кто занимал все ее мысли, чье дорогое ей лицо так хорошо можно было разглядеть при свете луны.
– Лучше зажечь свечу, – шепотом сказал он.
– Она уже легла спать,
– А миссис Джонс? Ей покажется очень странным, если она увидит нас в темноте.
– Миссис Джонс спит в детской возле маленького Джона. – Лиззи взяла из рук Тоби незажженную свечу в надежде, что теперь он обнимет ее. – Она уже спит, – убеждала его она.
Лиззи видела, как у него кривились губы и дрожал подбородок.
– Мне так жаль, – сказал он. Она приложила палец к его губам.
– О Тоби, какой ты глупый.
Лиззи обняла его, но его тело словно застыло от свалившихся бед, поэтому, услышав скрип половиц наверху, он мгновенно отшатнулся от нее.
– Мы должны зажечь свечу, – настаивал он. Когда Лиззи взяла его за руку, он судорожно ухватился
за нее.
– Извини меня за колье, – промолвил он. – Завтра ты получишь его обратно.
– Тобиас, мне плевать на это глупое колье.
– Милая, дорогая Элизабет. – На этот раз он обнял ее по-настоящему, прижав к себе так крепко, словно хотел почувствовать, что же так тревожит ее сердечко. – Милая, прелестная Элизабет, ведь это единственное твое украшение. Что ты говорила жене Клостера о камешках? Ведь я слышал. Разве ты не говорила, какую радость тебе доставляет просто смотреть на них в оправе?
– Теперь это не так важно.
– Не так важно, потому что я совершенно по-идиотски позволил украсть их у тебя?
– Тоби, ты же не считаешь это кражей.
– Ты получишь колье обратно завтра к полудню, обещаю тебе.
– Даже если бы его украли, мне было бы все равно. Другие события поважнее этого,
– Маленький Джон, кажется, скоро поправится. Лиззи посмотрела в лицо Тоби и поняла, что он совершенно не замечает ее взволнованного состояния.
– Малыш вел себя храбро, – осторожно сказала Лиззи. – Я хочу поговорить с тобой о важном вопросе, дорогой Тоби.
Лицо его стало серьезным.
– Говори, дорогая.
– Что говорить, дорогой Брат?
– То, что хочешь сказать.
– Муж, – произнесла она, и он, услышав это запретное для них слово, снова обнял ее и покрыл ее лицо поцелуями.
– Ты любишь меня, мой Муж?
– Ты же знаешь, что люблю. Ты хорошо это знаешь.
– И любишь все, что во мне?
– Все до остриженных кусочков твоих прелестных ноготков.
– И…
– Дай я поцелую тебя за все твои мысли.
Она высвободилась из его объятий.
– Боюсь, милый, что мои мысли не понравятся тебе.
– О Лиззи, – шутливо упрекнул он ее. – Как ты можешь такое говорить обо мне?
– Потому что мои мысли о нашем ребенке.
– Детка, этого не может быть!
– Нет, Тоби, может и уже случилось. Он отпрянул от нее.
– Господи, Лиззи, что ты говоришь?
– Я знала, что мои мысли не понравятся тебе. Не надо было меня расспрашивать.
– Лиззи, не шути надо мной.
– Я не шучу, мой Муж.
– Это твое воображение.
– Воображение? – Она повысила голос. – Никакого воображения. Ничего, во всяком случае не более того, что ты и сам мог бы предвидеть, когда взялся мне помогать складывать тяжелое покрывало.
Так приглушенными и взволнованными голосами переговаривались они в темной гостиной, пока не заметили мерцающий огонек на лестничной площадке, который приближался, скользя, как некий дух, а за ним вскоре можно было разглядеть округлую фигуру в белой ночной рубашке.
В дверях гостиной показалась Мери. Ее свеча осветила сестру, все еще стоявшую в темноте у окна. Тобиас был у камина, но когда Мери вошла в гостиную, он сдвинулся с места и протянул свою незажженную свечу, чтобы зажечь ее от той, что была в руке жены.
– Тобиас? Ты ссоришься с Лиззи?
– Нет, ничего подобного, дорогая.
– Но, Лиззи, почему ты плачешь?
И правда, увидев свою добрую непримечательной внешности сестру с искренней заботой на лице, Лиззи поняла, что ей не удержаться от слез.
Мери обняла ее своей пухлой рукой.
– Что с тобой, милая малютка Лиззи?
– Мое колье, – плакала навзрыд Лиззи.
– Что случилось с ее колье, Тобиас?
– Он позволил оборванцу доктору украсть его. Он позволил ему положить колье себе в карман. Он не остановил его, ему было безразлично.
– Мне не было безразлично, – воскликнул задетый Тобиас. – Мне совсем не безразлично.
– Ему было все равно, – рыдала Лиззи. – Он думает только о собственных удовольствиях.
Последнее обвинение вызвало долгую и странную паузу.
– Тобиас, это правда? – наконец спросила Мери.
– Доктор взял колье только в залог, пока не получит деньги за визит.
– Это был ужасный старик, – заключила Мери. – Я очень серьезно поговорю с доктором Гривсом, когда увижу его в следующий раз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46