Хотя ему еще никогда не платили таких денег, и он пока еще не создал драматического сюжета для Мэггсмена, он уже чувствовал особую острую боль в глазницах. Она ему была знакома – точно такая, какую он впервые испытал, увидев комический образ старого Капитана Крамли. Это была особая боль, как и особое чувство напряженности в сухожилиях рук. Когда ему удалось проникнуть в душу Джека Мэггса, то ощущение было таким, будто он вошел внутрь огромной, населенной призраками машины. И хотя он еще не осознавал, где именно он находится в ней и что о ней знает, он уже ощутил мощь встревоженного разума; все произошедшее было подобно порыву ветра, ворвавшегося в разбитое окно.
Рассвет успокоил его глаза мягкой зеленью Суссекса, но мысли Тобиаса Отса остались с ним. Он настолько был погружен в созерцание скрытого внутреннего ландшафта, что, пока меняли лошадей на почтовой станции, в его глазах, несмотря на раннее утро, были все те же дневные ясность, решимость и расчет.
Таким он продолжил свой путь далее, в Брайтон, и когда наконец остановился у гостиницы «Старый Корабль», вдруг понял, что все еще находится в состоянии творческого транса, который так и не покинул его. Он тут же кликнул кэб и отправился в похоронное бюро «Хоук и сыновья» на Гиббонс-лейн.
Если другие репортеры начинали сообщения о трагедии пожара с бесед с уцелевшими детишками в больнице, Тобиас предпочел прежде побывать в покойницкой. Почему, он и сам не смог бы объяснить, хотя, бесспорно, причина крылась где-то в привычке идти навстречу тому, чего больше всего боишься и что вскоре потихоньку должно заполнить нишу тем материалом, который так захватывал его в Джеке Мэггсе.
Смерть детей всегда глубоко ранила его. А если юные жертвы были детьми бедноты, то это вызывало в нем гнев, который редактор «Кроникл» резонно мог считать весьма полезным для его газеты. Тобиас был из бедной семьи и яростно защищал обиженных детей, особенно ревностно детей, страдающих от произвола владельцев фабрик и заводов.
В Брайтоне, где какой-то недобросовестный строитель по дешевке кое-как проложил газовые трубы, ставшие причиной несчастья, Тобиасу достаточно было коснуться руки владельца похоронного бюро, чтобы тот его понял, сам он тоже не скрывал своих чувств.
– Вы хотите посмотреть усопших? – спросил Отса мистер Хоук-младший. Это был высокий белокурый мужчина со скорбным ртом, выражавшим привычное неодобрение всему живущему. – Вы хотите видеть, в каком они состоянии?
– Да. Я оставляю газете «Тайме» описывать разрушения, причиненные пожаром, – объяснил Тобиас Отс. – Уверен, что, пока мы здесь говорим, их человек уже бродит по пепелищу. «Тайме» еще не был у вас, я полагаю?
– Не был, сэр. – А «Обзервер»?
– Вы первый, кто подумал зайти сюда.
– Я приехал, чтобы написать о детях, мистер Хоук. И полагаю, что буду единственным.
Пожилой джентльмен с большим медным ключом в руках подошел к нему, шаркая ногами, и мистер Хоук взял у него ключ. Не сказав Тобиасу ни слова, он тут же вышел. из конторы. Писателю понадобилось лишь мгновение, чтобы понять, что его приглашают на осмотр. И он последовал за сутулой фигурой мистера Хоука по дорожке, чтобы затем свернуть на другую, поуже, и, наконец, выйти на аллею. В воздухе пахло каким-то сладковатым дымком, но голая стена из красного кирпича была слишком высокой, и Тобиас не смог узнать, больница ли за стеной виновата в этом или это что-нибудь совсем невинное. Наконец они вошли в узкий тупик и направились к тяжелой двери, которая после недолгих усилий открылась. Далее они спускались вниз по стоптанным ступеням при слабом свете, вдыхая сырой, пахнущий землей воздух.
Наконец они очутились в небольшом, обшитом деревом вестибюле, а за ним и в просторном сводчатом подвале. Позднее Тобиас узнал, что это подземелье находилось под городской ратушей, тогда же ему показалось, что он попал в катакомбы. От того, что он там увидел, его охватило неимоверное волнение – крохотные, ровно расставленные гробики на кирпичном полу. Мистер Хоук склонился над первым из них.
– Вот. – Это все, что он смог сказать, но лицо, когда он повернулся к писателю, сильно изменилось от охвативших его чувств.
Тобиас нагнулся и встал на колени у гроба. В нем лежала маленькая девочка, ей было не более восьми лет, в руках она сжимала букетик синих колокольчиков.
– Удушье, – коротко сказал владелец похоронного бюро. Глаза умершей были закрыты, но мистер Хоук сумел сделать так, что на лице ребенка отражалась встревоженность взрослого человека.
– Вы не узнаете их, – угрюмо предупредил он Отса. – Они теперь совсем не похожи на тех, какими их сюда привезли и какими я их впервые увидел.
В свидетельстве коронера значилось, что девочку звали Мэвис Крофтс, она была сиротой; теперь же она лежит в своем маленьком гробике, торжественная и серьезная, как солидная матрона на причастии. Тобиас почувствовал боль в глазницах. Готовя себя к описанию этого сосредоточенного детского лица, он понял, что все скрытые чувства, все, что накипело в нем, пока он ехал в Брайтон, найдут свой выход именно здесь, в этой подземной покойницкой.
– Это убийство! – не выдержал он.
Мистер Хоук яростно закивал головой, а затем повернулся к гробу, единственному, который был покрыт тонкой белой тканью.
– А теперь пройдемте к Томасу Гриффу, сэр. Тобиас смотрел на белую кисею, точно такую же, как ночная рубашка Лиззи.
– Виноват не только дым, сэр.
– Поднимите покрывало, мистер Хоук.
– Вам не надо видеть это, мистер Отс, – прижав руки к груди, сказал мистер Хоук.
Тобиас протянул руку к покрывалу. На ощупь оно было таким же, как ночная рубашка на юном теле его свояченицы. Откинув край покрывала, он увидел нечто настолько неправдоподобное, что сначала не понял, на что смотрят его глаза. Да, это было человеческое тело, но мокрое, вздувшееся, похожее на кусок мяса с голубовато-бледными осколками костей, местами прорезавшими обгорелую в пузырях кожу.
– О Господи! – Потрясенный Тобиас отшатнулся, зажав рот рукой.
– Томас Грифф, – повторил имя мальчика мистер Хоук. – Подмастерье плотника. Старший брат в семье.
– Господи, помилуй нас, – прошептал Тобиас, прижавшись лбом к сырой холодной стене. – Прости их всех, добрый наш Господь.
Мистер Хоук опустил покрывало на гроб. Пройдя мимо Тобиаса, он открыл дверь на улицу.
– Вам следует прочитать письма в конторе.
– Письма?
– Директриса написала немало писем в контору фирмы об утечке газа. Начните со 2 января.
Тобиас Отс механически записал в своем блокноте дату: 2 января 1837 года, а у самого перед глазами был бедняга Томас Грифф – черная обгоревшая кожа, страшная голубоватая белизна костей. Он попрощался с владельцем похоронного бюро и, не раздумывая, зашагал к месту пожара. Там в обществе молодого констебля он уделил целый час осмотру газовых труб, а уж потом зашел в контору корпорации и познакомился с письмами директрисы. В три часа пополудни он вернулся на место пожара, на этот раз с президентом строительной фирмы, отвечающим за утечку газа. И все время пребывания на пепелище, когда он задавал вопросы строителю, его неотступно преследовало изуродованное тело Томаса Гриффа. Наконец у него и его спутника начали тлеть подошвы башмаков.
Потом Тобиас поговорил с усталыми заплаканными сестрами и узнал от них короткие истории погибших детей. Выжившим детям, которых эвакуировали в зал церкви Сент-Стивен, Тобиас принес сладости. Здесь для них он вынимал пенни из-за уха, вытаскивал шарф из их марлевых повязок. Он был добрым кудесником и задержался бы у них подольше, если бы не обратил внимание на молодого ординатора, который явно ждал, когда Тобиас освободится. Это был доктор Мак-Алпун, шотландец. Он был послан, чтобы передать Тобиасу приглашение больничных врачей поужинать вместе с ними.
Но Тобиас не слышал его. Он смотрел на молодого ординатора, а видел перед собой беднягу Томаса Гриффа.
Пусть Господь будет милостив к ним, но такой конец ждал и Джека Мэггса. Тобиас не знал, как он почуял это и почему такая страшная картина родилась в его мозгу.
– Несомненно, и для вас этот день был трудным днем, – промолвил ординатор и успокаивающе положил ему на плечо руку. И в это время что-то вспыхнуло, как огонь, в голове писателя. – Если, конечно, вы свободны от других обязательств, – закончил свое приглашение ординатор.
Крапчатые глаза Тобиаса смотрели на уговаривающего его врача, но видели перед собой чудовищную картину: Джек Мэггс, как в западне, в своем горящем доме; он один среди бушующего пламени.
– Нет, нет! – заикаясь, выкрикнул Тобиас. – Никак не могу.
Он отвернулся и увидел, как по горящему полу бегут во все стороны потревоженные жуки и пауки. Теперь он знал, каким будет конец его новой книги.
Глава 35
Читатель Тобиаса Отса не мог не заметить, какую роль играют врачи в его книгах: время от времени они предают его героев, покидают их, проявляют снобизм и привередливость, когда речь идет о помощи бедному люду.
Ничего из этого, естественно, не могло подготовить нас к тому, что Тобиас, узнав о приглашении на ужин, – и что эти известные и уважаемые врачи не только знают его имя, но в восторге от его комического романа, – тут же изменит свои планы и решит, что он слишком устал и лучше ему уехать в Лондон не сегодня, а завтра утром.
Конечно, это означало потерю по меньшей мере четырех рабочих часов, и если утром подобное решение казалось бы недопустимым, то сейчас для него это уже просто пустяк. Он уедет на рассвете почтовым дилижансом. А сейчас переночует в гостинице. Тобиас сам освежил воротничок, ополоснув его холодной водой, чтобы не давать чаевые горничной.
Весенний вечер был тихим и ясным. Пожалуй, неплохо было бы подышать озоном, прогулявшись по эспланаде, но вместо этого он сидел в своем номере и, свесив руки между колен, смотрел в окно на дорогу, мечтая о ждущем его неизменном успехе.
Опоздав на пять минут, Тобиас наконец стоял перед внушительного вида дверью Института Гиппократа. Его приветствовал швейцар, тут же передавший его лакею. Следуя за чрезмерно нарядным лакеем по широкой мраморной лестнице, Тобиас поймал свое отражение в зеркале и усомнился, не сделал ли он ошибки, приняв приглашение. Но он был бодр и уверен в себе, хотя в измятой одежде, наскоро починенной и еще не просохшей. Левая пола камзола обвисла из-за тяжелого блокнота в кармане.
Перед гостем открылись двери. Тобиас вошел в зал с арочными окнами, из которых было видно море, похожее на серый шелк.
Гостя встречали сидевшие за столом и уже ждавшие его восемь элегантно одетых джентльменов. Те, кто получил рыцарское звание, были при орденских ленточках.
Все они были выше его ростом. Питомцы Оксфорда и Кембриджа, они изучали греческий и латынь, Платона и Аристотеля. И несмотря на то, что им нравился роман их гостя, им все же было трудно примириться с тем, что именно этот неказистый на вид парень пользуется английским языком, словно лирой. Тобиас пожимал им руки, чувствуя их разочарование.
Сэр Стивен Уолл, позднее в своих мемуарах вспоминая этот вечер, особенно отметил, что «красногубый кокни», сев за стол, вытер свой прибор салфеткой. Сэр Стивен не преминул описать, как Тобиас все время менял местами свой стакан с вином и стакан с водой, вилки и ножи, «а это, с медицинской точки зрения, свидетельствовало о неврастеническом возбуждении».
Хотя Тобиас какое-то время чувствовал себя неуютно, пугаться он не собирался. С самым серьезным видом он смотрел на хирургов, задерживая взгляд то на одном, то на другом, словно ему было поручено изучить каждого из них. Пока он усаживался на свое место за столом, воцарилась неловкая пауза, но затем без всякого предисловия он стал рассказывать историю своей неожиданной встречи с мистером Теккереем. Рассказ был в значительной степени не в его пользу, но зато вскоре его слушатели весело смеялись.
Потом он познакомил их с Перси Баклом. Рассказал о жареной рыбе и его «Счастливой Фортуне», о мяукающих кошках, которые путаются за ужином в ногах у гостей, о паре его лакеев в желтых ливреях. Он поведал им в общих чертах, что собирается написать пьесу, которая впоследствии войдет в антологию. Ее название будет: «Бакалейщик с Грэйт-Куин-стрит».
К этому времени вино сделало свое дело, за столом стало шумно, как на студенческой пирушке в последний день семестра. Тобиас ел ростбиф, сочащийся кровью. Ростбиф был очень вкусный, и он похвалил его. Слово «вкусный» показалось ему просторечием, и он испугался, что этим выдал свое бедное детство с бутербродами, которые готовила мать из черного хлеба и остатков жира на сковороде. Однако заметив, что уже успел обворожить своих хозяев, Тобиас продолжил развлекать их в том же духе.
Когда лакеи обносили гостей тортом с заварным кремом, доктор Мак-Алпун рассказал обществу, как прошлой зимой, побывав в Лондоне, он посетил театр «Орфей» и видел Тобиаса Отса в роли такой нелепой личности, как костоправ сэр Спенсер Спенс.
Он даже вспомнил и процитировал несколько фраз, сказанных актером.
По случайности он выбрал те строки, которые не принадлежали ему, автору пьесы. Но, по сути, эта его пьеса и не была литературой, а всего лишь скетчем, некой пародией на поведение и манеры регентского хирурга сэра Герберта Кэтсуэйлера.
Сейчас, в Брайтоне, в конце этого беспокойного дня Тобиас был рад, что может отдаться вдохновению и вновь сыграть свою «роль» для собравшихся здесь врачей.
Сначала он изменил только голос, используя лишь ложку для пудинга и стакан портвейна, но вскоре образ напыщенного пустомели зажил собственной жизнью: он ходил вразвалочку по комнате и учинил сущий допрос хирургам, обзывая их «бесстыжими негодниками» и «болванами».
О Господи, все это заставляло их покатываться от смеха, и даже самый чопорный и спокойный из них, очень высокий, с землистого цвета лицом джентльмен по имени Пепперидж смеялся до слез, да так, что у него взмокла борода.
Целых три часа Тобиас был преуспевающим, умным, знаменитым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46