Баронесса распрощалась с Себастьяном и посеменила к двери. Боэм, который слышал последние слова мамаши, едва дождавшись, пока она удалится, воскликнул:– Дорогой друг, надеюсь, моя маменька не оскорбила вас своими россказнями! Вы же понимаете, в ее возрасте…– Вовсе нет. У нее острый ум и несомненный талант рассказчика. Она изрядно меня развлекла и поведала много интересного, – успокоил Боэма Себастьян.
Болтовня вдовствующей баронессы отвлекла Себастьяна от его невеселых мыслей. Ложась спать, он думал об этом не без приятности, но уже на следующее утро – с неудовольствием и даже досадой. Себастьян хотел бы узнать больше о том, что именно о нем говорили, но вряд ли барон Боэм, напуганный бестактностью мамаши, еще когда-нибудь устроит им встречу.Несомненно одно. Его образ, который сложился в Европе, был столь же «лестным», что и образ какого-нибудь Нейхофа, Казановы или Пёльница; над ними потешались в кругах, где не было нужды в людях подобного толка, и, без сомнения, даже в тех, где без зазрения совести прибегали к их услугам.Себастьян вспомнил вечер, проведенный у Фридриха II, и то, с какой настойчивостью тот пытался узнать о миссии в Гааге, а также интерес монарха к опытам Себастьяна по превращению металлов в золото и попыткам создать эликсир молодости. Он припомнил свои ответы и еще раз похвалил себя за благоразумие, но не смог справиться с приступом досады. Выходит, Фридрих считал его слугой, как выразилась баронесса Боэм.Возможно, то же самое можно было сказать про императрицу Елизавету. Про Петра III. Про Екатерину. Про братьев Орловых. И даже про баронессу Вестерхоф.Но с Людовиком XV все совсем по-другому: миссия, которую Сен-Жермену доверил король, была огромной значимости. И Себастьян пожалел, что дурно отзывался о монархе.Эти размышления вылились в сдержанный и запоздалый гнев. Себастьян вновь задумался о том, как непорядочно повел себя Казанова в истории с бриллиантами. Сен-Жермен сожалел, что согласился принять этого пройдоху.Во всяком случае, из всего этого следовало извлечь урок: он должен самым решительным образом размежеваться с этими авантюристами и отныне стараться избегать поступков, которые могли бы быть неверно истолкованы и дать пищу для пересудов. Организация красильной мануфактуры, затеянная совместно с Кобенцлем, оказалась весьма кстати. Отныне личность Сен-Жермена должна ассоциироваться только с хорошим, он должен восприниматься всеми как человек, посвятивший себя промышленности и коммерции. Поскольку Себастьян как можно дольше хотел не трогать деньги Засыпкина, доходы, которые он собирался получить с фабрики, должны были дополнить те, что он уже имел от Амстердамского банка. Таким образом, станет понятно, почему граф Сен-Жермен позволяет себе такой образ жизни, поскольку людей раздражает, если у кого-то имеются непонятно откуда взявшиеся средства.Итак, Себастьян стал трудиться, чтобы как можно быстрее сделать фабрику прибыльной, и одновременно тайно ввез большое количество иоахимштальской земли, ведь только благодаря ей цвета во время протравы ткани достигали такой яркости и насыщенности. Тем временем граф написал Александру, о котором давно уже не имел никаких известий. Он сообщил князю, что собирается удалиться в Хюберг, поместье, недавно приобретенное в Соединенных провинциях, в Гельдерне, О приобретении этого поместья у графа Велдерна свидетельствует письмо посла д'Афри герцогу Шуазелю, министру Людовика XV (Архивы замков Блуа и Шамбора). Покупка была сделана в марте или апреле 1762 г. при посредничестве амстердамского коммерсанта по имени Нобле – д'Афри был убежден, что это псевдоним Сен-Жермена, – с выплатой аванса в размере 30 000 французских франков, суммы довольно значительной, между тем как д'Афри, в своей неудержимой ненависти к Сен-Жермену, заявляет, что умеренная цена свидетельствует о финансовых затруднениях Сен-Жермена. Можно задаться вопросом, хорошо ли был информирован д'Афри или правильно ли он воспринял информацию: имя Велдерн весьма похоже на Вельдон, псевдоним, под которым Сен-Жермен был известен в Соединенных провинциях. Представляется весьма вероятным, что под именем Вельдона Сен-Жермен и приобрел дом Нобле… Таким образом, у дипломатов тоже не всегда имелись достойные доверия источники. (Прим. автора.)

которым до сих пор ему было заняться недосуг. 25. НЕВЕДОМАЯ ВЕТВЬ Александр прибыл, когда в Гельдерне и Соединенных провинциях бушевало половодье летних красок. Себастьян почувствовал, как у него сжимается сердце, когда увидел, что сын спускается из почтовой кареты и направляется к нему, залитый утренними лучами июньского солнца, по тропинке между квадратных клумб красных и желтых тюльпанов, расцветших перед домом стараниями садовника и Франца. Сен-Жермен смотрел, как навстречу себе идет он сам, только образ был отмыт от грязных потеков прошлого, страданий, убийств и унижений, словно все это унесла река времени.В очередной раз Себастьян почувствовал, что смертен.Они не виделись с того дня, когда расстались в Санкт-Петербурге. Отец и сын обнялись.Первые минуты встречи прошли довольно суетливо, новоприбывшему показывали комнаты, переносили в дом багаж; путешественник ополоснул лицо и отправился осматривать дом… Здание было довольно крепким, но пришлось приложить множество усилий, чтобы оживить его душу, которую Себастьян непременно хотел сохранить: дом казался одновременно и радостным, и строгим. Никакой жеманной позолоты и больших зеркал, которые производили фурор в Соединенных провинциях. Из украшений здесь имелся лишь клавесин и «Мадонна с четками» Мурильо; Множество свидетельств подтверждают, что у Сен-Жермена, заядлого коллекционера, действительно имелось это полотно. Сейчас оно находится в музее Прадо. (Прим. автора.)

эту картину Себастьян приобрел в Брюсселе у одного разорившегося сеньора, жаждавшего как можно скорее забыть испанское влияние.По-настоящему отец и сын встретились только за ужином.– Насколько я понял, вы так и не попрощались с баронессой Вестерхоф, – сказал Себастьян.– Наша последняя встреча отбила у меня это желание. Дама заявила, что знает одну лишь вещь на свете, ради которой хочет жить, – это трон. Я вовсе не ожидал, что она скажет, будто этой вещью являюсь я, но ее пламенные речи об отечестве затуманили мне ум. Я признаю, что, когда мы с ней были близки, я демонстрировал не слишком много страсти и предвидел, что очередная наша встреча будет не лучше.Себастьян улыбнулся.– Я сожалею, что взвалил вам на плечи подобное наследство, – заметил он.– Меня утешает то, что я избавил от этого бремени вас. Не знаю ничего хуже, чем болтливая женщина. Впрочем, не уверен, что продолжение этой истории можно назвать счастливым.– Что вы имеете в виду?– Баронесса Вестерхоф забеременела.– Вот как? И что же?– Она умерла родами, но до этого дала распоряжение, чтобы в случае чего меня поставили в известность.– Вас?– Я оставил свой адрес, «Граф де Сен-Жермен, Блю-Хедж-Холл, Лондон».Повисла тягостная тишина.– А ребенок?– Родился мальчик. Мне неизвестно, кто его забрал. И я не желаю этого знать. Я был бы готов взять на себя воспитание ребенка, если бы это было дитя любви, а не плод двойного недоразумения.Себастьян тяжело вздохнул. «Двойное недоразумение», именно так и он мог бы назвать порыв баронессы Вестерхоф. Но более всего его поразила необычность этой истории: женщина, исступленно преданная короне, дала жизнь ребенку от мужчины, которому не было никакого дела до престола Романовых.– В этом-то и кроется причина моего долгого молчания, – продолжал Александр. – От всех этих событий я впал в меланхолию. Каждый мужчина желает, чтобы его семя произрастало в единении двух душ. А вышло не так.Себастьян задумался: разве его краткая, как вспышка молнии, связь с матерью Александра Данаей не представляла собой то же самое? Можно ли эту неистовую, исступленную страсть двух молодых людей той ночью в Констанце назвать любовью, связавшей две души? Скорее, это было стихийное бедствие, удар молнии о влажную землю…Александр неотрывно смотрел на отца, словно догадываясь, о чем тот думает.– Мне известно, какие чувства питает к вам моя мать, – с улыбкой произнес он. – И я также знаю, что, сложись ваша жизнь по-другому, вы могли бы жить рядом.– Это все-таки ваш сын, – заметил Себастьян, – и даже если у вас появятся другие, это ничего не изменит. Я хорошо понимаю вашу строгость, понимаю также, какую вам нанесли обиду. Но когда горечь немного рассеется, вы станете смотреть на все по-другому. За что этот ребенок обречен нести бремя иллюзий своей матери? Меня вовсе не обрадует, если его отдадут кормилице, подбросят кому-нибудь, как приблудного щенка, а он даже не будет подозревать о той несправедливости, которая сделала из него подкидыша.Александр надолго задумался.– Как я смогу воспитать ребенка без матери?– Это не столь уж и редкий случай. Любовь одного из родителей стоит больше, чем отсутствие всякой любви.Александр, казалось, был потрясен.– Вы правы, отец, и мне стыдно. Я бессердечный отец.– Ну так разыщите его, пока он не достиг сознательного возраста и не понял, что его бросили. Сколько ему сейчас?– Думаю, около трех месяцев.– Он – ваше продолжение.– Как и я – ваше?– Вы станете им, только если сами захотите. Разве я вас когда-либо принуждал?– Нет. Поначалу вы меня поразили. Затем очаровали. Ваша отстраненность от всего и вся, от людей, от обстоятельств, от неприятностей… Я видел вас опечаленным только после смерти Соломона Бриджмена. И мне захотелось стать вами.Себастьян удивленно приподнял брови.– Какая разница, кем мы являемся. Личность – всего лишь плод досужего воображения. Мне хочется надеяться, что если вы что-то и хотите приобрести, так это мои достоинства. Ведь Себастьяна де Сен-Жермена просто-напросто не существует. Ни под этим именем, ни под каким-либо другим.В первый раз он позволил себе этот намек. Александр был сбит с толку.– Вы?..– Страдания, наслаждения, удивление, любопытство… Вот из чего состоит обычная жизнь. Вы полагаете, этого достаточно, чтобы создать человека? Страдание вас разрушает, удовольствие разлагает. Любопытство достойно одобрения, поскольку это свидетельство вашей пустоты. Истинная простота и скромность человека – это его любопытство, свидетельство его невежества. Только дурак нелюбопытен.– Как вы можете жить, подвергая себя таким лишениям? – Александр был ошеломлен.Себастьян рассмеялся и взял ягодку клубники из вазы на столе.– Не путайте лишения с убожеством. Мне уже за пятьдесят, и я отнюдь не считаю себя несчастным.– А что вы делали в России? Все эти потрясения, смутные отголоски которых я застал, должно быть, показались вам совсем ничтожными?– Я бы скорее назвал их жалкими… Битва диких зверей в ночи.– И что же?– Необходимо было любой ценой помешать Петру Третьему править дальше. Он был как камешек, попавший в шестерню. Он мог все сломать. Он достоин был править, только если бы способствовал гармонии и процветанию своей страны. Но это было далеко не так. Вступив в союз с Фридрихом, они бы учинили немыслимые бедствия своими войнами. Я способствовал его устранению. Полагаю, что я все сделал правильно. Я всего лишь служил гармонии.– Вы человек просвещенный. Существует ли иная преемственность, кроме преемственности плоти?– Нет, существует лишь ваше бессмертие.Это утверждение совершенно сбило Александра с толку.– Я вас не понимаю.– Если слиться с природой, вы продолжите жить и по окончании вашего земного существования, потому что познаете потусторонний мир еще при вашей жизни.– Вы хотите сказать, что, слившись с Богом…Себастьян покачал головой.– Я этого не говорил. Я сказал «природа», или мир, если вам угодно.– Но почему не Бог? – допытывался Александр.– Потому что я не могу употребить слово, значения которого не знаю.Было видно, что ответ привел Александра в замешательство.– Но как могу я слиться с природой?– Это, если угодно, вопрос дисциплины. Как именно? Путем самоограничения. Погасив пламя своих страстей.– Я не настолько себя знаю.– Счастливый! Но уверяю вас, то, что вы принимаете за безразличие, на самом деле не имеет ничего общего с равнодушием или скукой.– В чем же состоит порок страстей?– Это пламя. Человек полагает, будто оно согревает, на самом же деле оно только обжигает.– А скука?– Это могила чувств.Александр рассмеялся.– Жаль, что мы видимся так редко, – произнес он. – Вы согреваете мне сердце и душу, но – будьте покойны – не обжигаете их.– Вы же знаете, мои дома – это ваши дома, и незачем дожидаться получения наследства.Александр покачал головой, затем, оглядев стол, заметил:– Я вижу, что вы питаетесь обычной едой. Между тем о вас ходит легенда, во всяком случае в Лондоне, будто вы сыты одним лишь чистым воздухом.– Я и в самом деле отнюдь не отдаю должное кухням господ. В России и Германии блюда подают невозможно переперченными. С помощью перца, гвоздики, муската, шафрана и бог знает чего еще повара пытаются заглушить неприятный привкус дичи, которую подстрелили их хозяева. Я не пробовал ничего более гадкого на вкус, чем жаркое у немецкого принца. К нему не притронулся бы даже дикарь. Мало того, эти люди невероятно много пьют, и однажды, когда я попросил воды в доме герцога Вильгельма Гессен-Кассельского, мне сказали, что эта жидкость недостойна гостиной герцога. А в результате уже к третьей перемене блюд большинство гостей смертельно пьяны, а в пятьдесят лет все страдают подагрой и водянкой, печень увеличена, желудок разваливается, кишечник вздулся, кожа морщинистая. Что же касается простого народа, он бывает слишком счастлив, когда ему удается пожевать что-нибудь посущественней корешков, а если он и пьет, так только грязную воду. Но поскольку у простолюдинов нет возможности предаваться излишествам, они все же выглядят более здоровыми.– Я понимаю, почему у вас такой хороший цвет лица, – заметил сын. – Сознаюсь, что беру пример с вас, в Лондоне я создал себе репутацию человека, напрочь лишенного аппетита, правда, все полагают, что это всего лишь поза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51