Новая, и еще красивее прежнего, но та, старая, была милее сердцу. Жаль, что нельзя зайти в церковь и обозреть ее изнутри. Но ведь и сюда тоже можно вернуться в воскресенье, тогда получится: одна дорога — два дела.
Киппелю и Паавелю от вида церкви ни жарко ни холодно, первый даже начинает проявлять беспокойство, поправляет свой заплечный мешок, скребет бороду и смотрит куда-то в сторону.
— А не пора ли нам двигаться? — обращается он к капитану. — Вы говорили, что дотуда, до Тыниссона, еще порядочное расстояние.
— Да, да, сейчас отправимся, — Паавель энергично кивает. И, обращаясь к школьным друзьям, спрашивает: — Может быть, господа и к Тыниссону пойдут вместе с нами?
Нет-нет, Леста и Тали отправляются теперь проведывать своих родителей. А с Тыниссоном повидаются и в Паунвере, у этого парня — хе-хе! — теперь, как видно, частенько возникает повод бывать в этой стороне. — Да и они тоже побудут здесь отнюдь не день или два, а гораздо дольше.
— Ну что ж, тогда с Богом! — отставной капитан жмет руку паунвересцам.
— Если мы не увидимся в Паунвере, то в Тарту — непременно.
Киппель тоже прощается, щелкнув каблуками своих шикарных бахил, и каждое его движение говорит о том, что теперь, наконец, они с Паавелем действительно отправляются в путь.
— Что ж, сегодняшним днем мы можем быть совершенно довольны, — говорит Тали Лесте, когда они выходят со двора церкви на улицу Кистера.
— И впрямь можем, — соглашается Леста. — Повидали и тех, и этих, и… Если бы только не омерзительная брань Кийра! Но забудем о нем, пусть его, как говорится. Побеседуем о чем-нибудь другом или… как бы это сказать… Все время вертелось у меня на языке… Хотел у тебя кое-что спросить.
— Отчего же не спрашиваешь?
— Хотел у тебя спросить… гм… какие чувства возбудила в тебе сегодняшняя встреча с раяской… нет, с госпожой Тоотс?
— Совершенно дружеские. Я мог бы с нею еще и еще разговаривать… все равно сколько времени… и вполне спокойно. Нет, я бы не только мог, я желал бы побеседовать с нею подольше. Сегодняшний разговор был… ну, так… весьма поверхностным. Немножко о том, немножко о сем. Но я же прекрасно понимаю, ты хотел спросить, покрылась ли уже ржавчиной моя старая любовь. Не так ли?
— Да, да.
— На эту старую любовь, на эту детскую мечту, детское увлечение теперь можно смотреть лишь с доброжелательной улыбкой. От нее сохранился только интерес к теперешней жизни раяской Тээле. Госпожа Тоотс тоже интересуется моей судьбой. Вот и все. И если к этому, на манер какой-нибудь старой тетушки, добавить еще, что я всем сердцем желаю Тээле всего доброго, то будет сказано даже чуточку более того, что ты хотел знать. Ох, если бы моя новая любовь разрешилась так же просто, как та, старая, о которой сейчас шла речь!
Возникает пауза. Друзья шагают по улице Кистера к дороге, ведущей на кладбище.
— Теперь ты придал моим мыслям совершенно иное направление, — произносит наконец Леста тихо, осторожно нащупывая почву для продолжения разговора.
— Да, я сделал это… даже и для себя неожиданно, — Тали улыбается. — Улавливаю направление твоих мыслей. Но, дорогой мой, мне уже и не припомнить, на какой именно ноте я прервал свою песню печали. И если я теперь продолжу разматывать клубок своих воспоминаний, то могу иной раз и назад вернуться, к известным тебе событиям и состояниям, стану повторяться. Однако, если ты не боишься умереть со скуки…
— Д-да, свадьба, свадьба… — Арно смотрит куда-то вдаль, словно бы в свое прошлое, — и Вирве захотела остаться в Тарту, у своей матери. Своеобразное начало семейной жизни, не правда ли?
Переживания переживаниями, но я не упрашивал и не умолял ее поехать со мной. Тем более, что отныне она была в известной степени за мною закреплена… если можно так выразиться. Я молча упаковал свои нехитрые пожитки и приготовился к отъезду — ведь меня ждала моя должность в Таллинне.
Но Вирве, по всей вероятности, получив откуда-то извне толчок — скорее всего от матери! — пришла и сказала:
«Я все-таки поеду с тобой».
«Как знаешь», — ответил я.
«Да, я должна поехать, представь, как бы это выглядело, если бы…»
Ты только вникни как следует, мой друг, в ее слова: «Я должна поехать, представь, как бы это выглядело, если бы…» Это означало, что она едет вовсе не ради меня, а только для того, чтобы люди не стали обсуждать ее странности. А теперь позволь мне закурить папиросу, я немного нервничаю. Хотя — когда было иначе? Я нервничал всю мою жизнь, то меньше, то больше, нервы мои были напряжены всегда… кроме разве некоторых редких моментов, которые можно чуть ли не по пальцам перечесть. Среди людей бывают такие, кто всю свою жизнь словно в горячей воде живут. Некоторым из них, правда, удается скрывать свою истинную суть, но тем тяжелее им приходится.
Хорошо же, переехали мы в Таллинн, где нас ожидала сравнительно удобно обставленная квартира и увядшие цветы. Вирве познакомилась со всеми помещениями, но не произнесла ни слова. А ведь я чуть ли не затаив дыхание ждал, когда же моя молодая жена заговорит о более целесообразном использовании комнат, о перестановке мебели и так далее. Но она вошла в квартиру как посторонняя, не испытывая ни малейшего интереса к внутреннему убранству своего временного пристанища.
«Ничего. — Она пожала плечами. — Довольно мило». Но нет ли у нее каких-нибудь особых пожеланий? «Особых пожеланий… — Она рассмеялась мне в лицо! — Какие же особые пожелания могут быть у меня, если это твоя квартира?» «Она вроде бы предназначается для нас обоих…» «Ну что ж, будет видно. Время терпит. Сейчас я желаю только одного: немного привести себя в порядок, а затем осмотреть город».
Хорошо же! Пошли осматривать город и осматривали его чуть ли не до полуночи.
Время от времени, разумеется, заходили в рестораны, ели и даже пили. Потом — кино, потом — снова какой-то ресторан, где играла музыка. Я не был ограничен во времени: занятия в школе начинались лишь через неделю-другую.
Так, стало быть, и прошли эти дни… в сплошном осмотре города, у себя дома мы находились лишь по ночам. Я мужественно разделял такой образ жизни, однако какая-то частица меня была начеку и начинала беспокоиться. Конечно, эта «частица» не требовала, чтобы Вирве немедленно взялась за поварешку и сковородку, но моя милая вообще ничего не делала: даже ее дорожные чемоданы стояли нераспакованными. Она жила, как истинная гостья, которая сегодня тут, а завтра там. У нас была приходящая прислуга, — что могла подумать эта женщина, прибирая нашу спальню?!
Настал день, когда я начал ходить на работу. Думал, теперь-то и Вирве будет немного шевелиться, но… с течением времени мне пришлось убедиться в том, что моя жена гнушается какой бы то ни было работы. Дома я ее заставал чрезвычайно редко. В таких случаях она лежала на диване, курила сигарету и читала книгу — по большей части какой-нибудь совершенно пустой любовный роман, который Бог знает где раздобыла. Она, как я заметил, любила читать, но не любила книги. Листы новых изданий она разрезала все равно каким предметом, лишь бы он мало-мальски мог для этого подойти. Карандашом, гребенкой… или же просто пальцем. Больно было смотреть на те книги, которые она, прочитав, бросала куда попало — то на диван, а то и на пол. А ведь разрезной нож всегда лежал тут же, на столе, в пределах ее протянутой руки!
Видишь, Микк, о каких великих событиях я тебе рассказываю. А ты, дурашка, верно, ожидал иного, чего-нибудь значительного, потрясающего, не так ли? Почему ты не смеешься?
— С чего это я должен смеяться? — спрашивает Леста тихо.
— Тогда хотя бы усмехнись, я ведь знаю, что ты сейчас обо мне думаешь. Ты уверен, что старик Арно Тали по известной причине впал в детство и рассказывает тебе всякую белиберду, которая к делу никак не относится.
— Гм! Если ты даже и ко мне проявляешь такое недоверие, — произносит Леста, — чего уж в таком случае говорить о других. Что же касается мелочей — разве не из них именно и состоит жизнь человека, так же, как и семейная жизнь?
— Хорошо же, — Тали закуривает новую папиросу, — я продолжу свой рассказ с той мерой добра и зла, какая мне доступна. Но общую картину моей супружеской жизни ты должен получить, пусть даже эта картина будет столь неясной и запутанной, сколь это вообще свойственно делам такого рода.
Так вот, я начал замечать, что у Вирве — два лица: одно — для меня, второе — для всех прочих.
Однажды я довольно случайно оказался в одном из кафе — у меня был свободный урок — и увидел там Вирве, сидящую в совершенно незнакомой мне компании… две дамы и два господина. Я занял столик в полутемном углу, заказал себе чашечку кофе и стал оттуда наблюдать… в первую очередь, конечно, за Вирве. О-о, она была достойна любви, была разговорчива и смеялась так зажигательно, что не было бы ничего удивительного, если бы и я заодно с нею засмеялся, сидя в своем углу. Это была далеко не та Вирве, которую я знал в моем обществе. Здесь — жизнерадостная, искрящаяся энергией, а для меня у нее находилась лишь какая-нибудь невыразительная фраза да изредка слабая и бледная улыбка — словно подачка.
Возникал вопрос: почему так? Откуда такая разница? Если я не нравился ей или даже возбуждал в ней чувство отвращения, зачем она вышла за меня замуж? Правда она видела, что я любил ее, мучился из-за нее, но мне еще не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь из мужчин или женщин вступил в брак только лишь под воздействием сочувствия.
Уже вечером того же дня я собирался спросить у нее о причине такого двоедушия, но, к счастью, она меня опередила,
«Видела тебя сегодня в кафе…» — сказала она как бы мимоходом.
«Да, я сегодня в кафе заходил. У меня было немного свободного времени».
«А меня ты разве не видел?»
И по выражению ее лица, и по всему ее поведению было ясно, что этот вопрос чрезвычайно ее интересовал, нет, даже более того: этот вопрос был для нее жгучим. Я мгновенно понял, что еще не время выкладывать сноп карты и о чем-нибудь спрашивать, поэтому соврал довольно непринужденно: «Не видел».
«Да, там ведь было столько посетителей… Я заметила тебя, лишь когда ты уходил». А одна ли она была?
«Нет, я сидела со знакомой дамой», — ответила Вирве просто, с видом полнейшего прямодушия.
Итак, мы с нею вполне сквитались; соврал я, и она тоже соврала. Разница была лишь в том, что от меня, как от начинающего, этот трюк потребовал все же известного напряжения, от нее — насколько я смог заметить — ни малейшего.
Затем я видел, как постепенно исчезало эфирное существо, которое я нарисовал в своем воображении и страстно желал в своих мечтах, видел, как взамен появлялся человек — из плоти и крови.
Вирве все же стала кое-что делать: поливала цветы, приводила в порядок свое платье и белье, ходила к портнихе и сделала некоторые покупки. Я наблюдал за этими действиями с удивлением и про себя шутил. «Милая Вирве собирается замуж, — объяснял я себе, — к чему же иначе эти хлопоты?»
Однако милая Вирве вовсе не собиралась выходить замуж, она просто-напросто готовилась к рождественской поездке в Тарту. Разговор об этом у нас уже заходил загодя, но время еще терпело. Тем более врасплох застигла меня новость, когда в один из вечеров жена, вернувшись из кино, села на диван, скрестила руки и сообщила, что завтра уедет.
«Уедешь? — Я оторопел. — Куда же это, смею спросить? «
«Да, спросить об этом ты вполне смеешь, дорогой Арно, — ответила она тоном издевки, покачивая носками своих лаковых туфель. — Я уеду, уеду, уеду…»
Произнеся это, она замолчала, конечно же, чтобы меня позлить.
Я долго ждал ее ответа, наконец ушел в свой кабинет, хотя какой из меня был работник после подобного сообщения! Выбить меня из колеи ничего ей не стоило.
«Я уеду, уеду, уеду…» — нараспев повторяла она в соседней комнате. Затем уже серьезно, с некоторой долей металла в голосе: «А разве ты сказал мне, куда уедешь, в тот раз, когда исчез из Тарту?»
«Тогда мы еще не 6ыли мужем и женой, — ответил я. — Тогда каждый из нас мог делать все, что ему заблагорассудится».
«Аг-га-а! Верно, верно! Тогда мы оба могли делать все, что заблагорассудится. Да, да — именно то, что могло когда-либо заблагорассудиться. И никто из нас не мог тогда, да и сейчас не может ни в чем упрекнуть другого, не так ли?»
Думаю, она выпила ликера, так как была в тот вечер необычайно разговорчива. К тому же с се приходом в квартире повеяло приторно-сладким запашком.
«Подойди поближе! — позвала она. — Зачем нам кричать из комнаты в комнату, когда мы в одной можем в одной поместиться?!»
Я вернулся к ней назад.
«Какой же ты странный, — сказала она со смехом. — Куда это я по-твоему могу поехать? Я ведь не такая, как ты, чтобы взять да и умчаться куда-нибудь туда… на край света. Что это вообще за вопрос: куда я поеду? Само собой разумеется, в Тарту».
Но мы же должны были ехать вместе, как договаривались?
«Верно, но разве это так важно? К тому же, в поездах накануне праздников страшная давка, чего я не люблю, кроме того, в Тарту я смогу помочь маме в праздничных приготовлениях».
Пусть поступает, как считает нужным.
«Но я вижу, это не нравится тебе».
Мало ли, что мне не нравится…
«Hy не будь таким обидчивым, милый Арно!» — Она сделалась нежной и внимательной, взяла меня за руку и притянула сесть с нею рядом. Успокоился и я и уже поверил было, что она без меня никак не уедет, что ее желание уехать было всего лишь мимолетным капризом…
Однако на следующий день, уже трезвая и холодная, она взяла свои чемоданы и отбыла. И отбыла…
Друзья поднимаются на горку, к воротам кладбища — Зайдем-ка, право, сюда, в царство мертвых, — Тали останавливается, — и посидим где-нибудь на скамейке, Я устал, не пойму отчего.
Они проходят по главной кладбищенской дорожка, словно бы отороченной лишь недавно бледно зазеленевшими деревьями и кустами. В воздухе разлит чуть слышный звон бесконечной жизнерадостности, им переполнено все поднебесье, нет ни границ, ни передышки. Здесь, наверху, вновь роится новая жизнь, тогда как там, внизу, парит тишина.
Тали опускается на ближайшую придорожную скамейку возле небольшого захоронения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40