Чтобы наслаждаться красотами природы? Но разве в Паунвере природа не так же прекрасна, как и по дороге туда? Это, конечно, дело вкуса, но, что касается меня, завтра я, во всяком случае, не смогу отправиться вместе с вами ни так, ни этак, придется мне сначала уладить свои дела. Так. Вот, пожалуй, и все, что я собирался сказать. Теперь пусть говорит господин Киппель, он наверняка имеет сказать больше, чем я.
— Нет, позвольте, господа, — капитан поднимается, словно находится на каком-нибудь заседании, — разрешите мне сказать несколько слов еще прежде господина Киппеля, чтобы ответить господину Лесте. Вы позволите, господин Киппель?
— Ну, отчего же нет, всеконечно!
— Видите ли, господин Леста, ведь для нашей души и для нашего тела не так-то уж и обязательно отправляться в деревню пешком— это вовсе не какая-нибудь навязчивая идея. Это намерение возникло так… между прочим, под влиянием аффекта… если можно так выразиться. Я до того влюблен в хутор Пихлака вблизи Паунвере, который прежде был моим, что мне частенько представляется, будто находится он тут же, под боком, от Тарту — рукой подать, в часе-другом ходьбы. Каждый раз, когда я думаю об этом милом моему сердцу местечке или же разговариваю о нем, у меня исчезает какое бы то ни было ощущение пространства, в особенности сейчас, по весне. И тогда мне совершенно безразлично, каким образом я туда доберусь, но добраться должен. И вот сегодня утром совершенно случайно родилась мысль: а не пойти ли, право, пешком. Разговор же о предпринимательстве и о наслаждении природой — это в сравнении с моим — моим! — хутором Пихлака, так сказать, побочный продукт или же… или же, по меньшей мере, таким он мне в данный момент представляется.
— Почему же, в таком случае, вы покинули хутор Пихлака, если он был вам так дорог? — тихо спрашивает Тали.
— Меня выдернули оттуда, выгрызли, — капитан Паавель достает носовой платок и вытирает со лба пот. —Вы, господин Тали, и все другие тоже — приходилось ли вам слышать о том непреложном факте, что капля камень точит, если падает непрерывно и равномерно? Есть и другое выражение, особенно распространенное среди военных: прогрызть в голове дырку… Выбирайте из этих двух поговорок любую или же примите сразу обе, а я продолжу свой рапорт. И если я чересчур увлекусь, скажите мне, чтобы придержал язык.
Этот хутор Пихлака красив, словно куколка, и если мой друг Киппель во время нашего путешествия и впрямь, как предполагает господин Леста, оседлает Пегаса, пусть ни в коем случае не забудет направить эту животинку к упомянутому хутору.
— Гм! — произносит господин Киппель, но капитан не обращает на это ни малейшего внимания и продолжает:
— К сожалению, на этом хуторе кроме меня самого, батрака и служанки обитала еще некая особа, которую не вдруг-то сообразишь, как и назвать, чтобы это соответствовало ее манере вести дела. Во всяком случае, она считалась, точно само глумление, моей законной женой. Ну да, законной! Скорее всего эта ее законность и давала ей право стать каплей, которая точила меня, словно камень. «Продай эту дрянь — то бишь хутор! — переберемся в город!» — капало с утра до вечера на меня, на камень. «В городе у тебя будет жизнь полегче, там ты сможешь сделать карьеру».
Да, предполагалось, что будет, примерно, так: сегодня ты отправляешься в город, чуточку там оглядишься, сходишь разок в кафе, сыграешь партийку в шахматы и… и завтра ты уже — либо городской мэр, либо директор банка. А раз ты уже наверху и набрал темп, то можешь и еще подняться… все выше, выше… все вперед, вперед! А сама она, эта ядовитая капля, намеревалась открыть блестящий салон мод, куда стремглав сбегутся, рискуя поломать себе ножки, все модные дамы. Вот так… изо дня в день, из часа в час, пока я не почувствовал, что от этого капанья кровь моя начинает цепенеть в жилах, а спинной мозг — сохнуть. И в один трижды проклятый лень, когда мне впору было лезть на стену от жениной грызни, я взял да и продал отраду моего сердца, мой хутор Пихлака, портному Кийру.
— Портному Кийру?!.. — восклицают Тали и Леста в один голос. — Йорху Аадниелю?
— Да. Ох я, осел валаамов!
— Портному Кийру! — повторяет Леста, втягивая голову в плечи, и значительно смотрит в лицо своему школьному другу.
— Да-да, именно этому самому господину, — капитан кивает головой. — И теперь сам я сижу здесь, и не в качестве мэра города или директора банка, а китайского императора. Все выше, выше… все дальше, дальше! А эта капля-капелька, которая открыла салон мод, свой «золотой фонтан», не далее, как вчера, пополнила торговый запас своего заведения одним пестрым платьем и с оставшейся кругленькой суммой отправилась в кинотеатр «Иллюзион». Вот, стало быть, победа и конечный результат! Нет, я могу быть неплохим мужем войны, но чтобы я смог стать мужем жены, меня надо перелить заново. Похерила, похерила, бестия, мой дорогой хутор Пихлака! Но я хочу еще хотя бы разок увидеть свой ненаглядный хутор, пусть даже дорога туда будет утыкана острыми, как иглы, штыками. Да, так. Но я уже достаточно помолол языком, пора бы его и придержать, пусть теперь кто-нибудь другой скажет что-нибудь более путное.
— Н-да-а… — подает голос предприниматель Киппель, но вновь умолкает, поскольку Леста опережает его своим вопросом:
— Вполне ли вас устроит, господин Паавель, если я, не сойти мне с этого места, торжественно поклянусь отправиться вместе с вами в Пихлака?
— Да, меня это вполне устроит.
— Потому что моя душа не обретет покоя, пока я не увижу Йорха Аадниеля Кийра в роли хозяина хутора.
— И я даю такую же клятву! — Тали поднимает правую руку.
— Хорошо! Очень хорошо!
Старый же предприниматель Киппель ворчливо замечает, что ему не надо давать никакой клятвы, — он и без того разделит компанию. Вопрос лишь в том, когда и как отправляться.
На третий день после описанного выше обмена мнениями, которое происходило в квартире Лесты, на станции Каавере выходят из поезда четверо по-господски одетых мужчин и останавливаются на перроне, словно бы совещаясь между собою: что же теперь делать и куда же теперь направить стопы?
Начальник станции разглядывает их, разглядывает и… не знает, что и подумать. Может, это какая-нибудь комиссия… следует незнамо куда? Можно бы и спросить, нет ли у господ каких-нибудь пожеланий, но, гм… пожалуй, господа выразили бы свои пожелания сами, обратились бы к нему. Кроме того, увидим, куда они повернут. «Ах, — начальник мысленно машет рукой, — куда же им еще идти, если не в Паунвере».
Однако начальник станции и станционный служащим еще не успевают умереть от мук любопытства, как капитан Паавель обращается к своим спутникам со следующими словами:
— Нет, мои господа, пусть все остается так, как я уже говорил прежде: перво-наперво мы направимся в деревню Ныве, на хутор Пихлака. Он тут совсем рядом, километра три-четыре и, к тому же, по дороге к Паунвере. Маленький крюк, конечно, будет, но какое это имеет значение. А идти сначала в Паунвере, оттуда в Ныве и за тем вновь назад в Паунвере — просто-напросто смешно.
У господ Лесты и Тали там близкие, и после посещения Ныве и тот, и другой могут спокойно у них оставаться. Не правда ли, мои господа и благодетели?
— Господин Паавель! — произносит Леста с улыбкой. — С кем это вы, право, ведете тяжбу? Кто возражает против того, чтобы в Пихлака направиться в первую очередь?
— Вроде бы кто-то… — отставной капитан бросает быстрый взгляд в сторону, затем — себе за спину, но там не видно ни души. — Нет, прошу прощения! Может быть, это начинает подавать голос коньяк с тремя звездочками господина Киппеля? А теперь — в путь! Я пойду впереди, стану показывать дорогу, вы шагайте следом. Поглядите, мои господа, какое чудесное утро! Оно словно создано специально для нас. Не так ли?
После этого все общество начинает двигаться в направлении деревни Ныве, которая расположена слева от железнодорожной станции, тогда как дорога в Паунвере отходит от станции напрямик, ровная и белая, как выцветшее льняное полотнище. На обочинах большака и вблизи него трава и цветочки покрыты толстым слоем ныли, а поодаль зеленя и клеверные поля — в блестках росы, словно кто-то разбросал там ночью капельки расплавленного серебра.
— Смотри-ка, Юхан, — начальник станции всплескивает руками, после чего роняет их на свой кругленький животик, — они пошли вовсе не в Паунвере, они пошли… да, не возьму в толк, куда? Ты, Юхан, уроженец здешних мест, ну-ка, скажи, что именно расположено в той стороне, куда они направились?
— Там… — Юхан вычесывает свои знания из-за уха, — там поселенческие хутора на землях бывшей мызы. Нет, там и прежде было две маленьких деревеньки, но в последнее время поселенцы и еще домов понастроили. Одна называется Нюрпли, эту я знаю. Вторая… как же ее? Ах да — Ныве. Третья, самая новая… вот те на!.. У меня ведь никогда никаких дел в тех краях не было — выскочило из головы. Пилутси… Пильбатси… нет — Пильбасте!
— Да Бог с нею, а чего они там не видели?
— Не могу знать, господин начальник станции. Одного, того, на котором френч, мне вроде бы доводилось встречать и раньше, но где и когда — никак не вспомню.
— Был бы хоть один из них с портфелем, тогда бы еще куда ни шло — комиссия или вроде того, а то у двоих — чемоданы, у третьего, бородача, — заплечный мешок, а у того, который во френче, — руки в карманах… Какая же это комиссия? Я тут, в Каавере, в этой станционной будке, уже четвертый год, а такой подозрительной компании еще видеть не доводилось. Не сообщить ли, право, констеблю, как ты полагаешь, Юхан? Ты тоже старый солдат. Нет, если бы они направились в Паунвере, тогда бы еще ничего… Пусть бы себе шли! Но что за дела могут быть у них в Нюрпли, в Ныве или в Пильбутси?
— В Пильбасте.
— Какая разница. Главное — зачем они туда пошли? Начальник пожимает плечами, трясет головой и мысленно, словно бы против желания, скрывается в помещении железнодорожной станции.
А те четверо бодро шагают вперед, не имея ни малейшего понятия, что уготовили начальнику станции Каавере такие душевные муки. Предприниматель Киппель и капитан Паавель идут впереди, Леста и Тали — следом за ними.
— В этих краях мне еще не доводилось бывать, — произносит Леста, обведя взглядом округу.
— Я тоже не бывал, — отвечает его школьный друг, — местность довольно безрадостная. Летом-то можно жить всюду, в особенности, если поблизости есть железная дорога, но каково здешним жителям приходится зимою!
— Деревня Нюрпли! — Капитан оглядывается на двух приятелей и указывает рукой вперед, где виднеются маленькие, будто из досок сбитые домишки, горе-постройки. — Теперь с полчасика ходьбы, и мы — в Ныве, a тем самым и на хуторе Пихлака. Ой, господа, я готов лететь на крыльях!
— Знаешь, Арно, — Леста наклоняется к уху друга, — сдается мне, человек этот не вполне нормальный.
— Ну вообще-то он, конечно, преувеличивает, и коньяк Киппеля тоже этому способствует, но чтобы он… Люди и предметы иной раз становятся любимыми именно после того, как мы их потеряем.
Путники минуют поселенческую деревню Нюрпли; ее впору было бы посчитать за оставленную жителями, когда бы не дети и старушки на порогах и во дворах некоторых домиков. Да и куры тут и там копаются, и возвышает свой голос петух с куцым хвостом. Где-то поодаль даже тявкает собака.
Нет, деревня отнюдь не покинута. Народ в поле, потому что время страды. И Бог даст, через несколько лет появятся тут, на месте этих хибар, вполне добротные жилые дома с дворовыми постройками. Все может быть. Все зависит от Божьей милости да людского усердия.
Лишь капитан Паавель ничего не видит и не слышит, он так и рвется вперед, словно находится на поле брани…
— Смотрите, Ныве! — восклицает он вдруг. — А вот и хутор Пихлака! — Капитан протягивает вперед руку, он только что не кидается бегом к своей земле обетованной. — Господин Киппель, — Произносит он, порывисто дыша, — протяните мне бутылку Сараджева, иначе сердце мое не выдержит!
Паавель шумно пьет, проводит рукавом френча по усам, извергает какое-то слово команды, оглядывается на спутников и велит им петь.
— Гм, — произносит Леста. — Слышишь, Арно, тебе приказано петь.
— Почему бы и нет. Начинай!
По полевой меже идет какой-то высокий, заросший бородой сатана, в одной рубашке, на ногах штаны в репьях, в руке — дымящаяся «собачья ножка».
— Ой! — он застывает, словно путевой столб. — Господин капитан!
— Что? Как? — Капитан Паавель вперяет в него взгляд. Ты ли это, Март?!
— Так точно, господин капитан! — встречный человек принимает стойку «смирно».
— Ой, черт возьми, кого мне довелось снова увидеть! —Старый воин подбегает к нему. — Здравствуй, Март! — Хватает его за обе руки: — Ты все еще жив и здоров? — И обращаясь к спутникам: — Поглядите, мои господа, это мой верный сотоварищ как во время войны, так и в дни мира! Вместе мы колотили врагов, вместе мы выкладывались на лугу и в поле… и всегда — рука об руку. Ох, мои дорогой Март! Дай Бог тебе здоровья! Как идут твои дела? Ты еще все там же, в Пихлака?
— Нет, я не в Пихлака, — Март мотает головой, — я теперь тут, в Овисте.
— Ну а Пихлака-то еще цел?
— Не без того, господин капитан. Небось, увидите сами. Посаженные вами рябинки целы. Цветут.
— Прекрасно! А этот чертов портной Кийр тоже цел?
— А как же — целехонек.
— В таком случае, Март, пошли с нами, оторвем ему башку: зачем он, дьявол, выманил у меня обманным путем мой прекрасный хутор!
— Чего ему, паршивцу, башку отрывать, у него и так дела неважнецкие.
— Как так — неважнецкие?
— Ну, все из-за того человека из Пильбасте, которого он на дороге заставил догола раздеться, а тот взял да и помер. Кийр — под судом ходит.
— Да, да, знаю. Действительно, зачем нам отрывать ему голову… я просто так… Айда с нами! Почему ты ушел и Пихлака?
— Там такой… странный народ. Я не могу их понять. Чтобы они плохими были, этого нет, но… никогда не скажут прямо, чего они вообще-то хотят. Вечно одно брюзжание или как это назвать…
— Ладно! — Капитан возвышает голос. — Айда вперед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40