Нарезая лимончик тоненькими ломтиками собственным, абсолютно острым ножом, Сергеев, уже основательно раскатал губу, ожидая восторг превентивного лечения. Вдруг, боковым зрением он заметил улыбающуюся рожу Аркашки, у которого радость в сочетании с огромным, типично еврейским, шнобелем превращалась в нечто особое, напоминающее лик героя старинного романа «Человек, который смеется». Эту особенность еще в морском училище собратья по клану в шутку называли «национальным достоянием». Впрочем, никогда не уточнялось о какой национальности идет речь: русской или еврейской. По своим бойцовским качествам и человеческим достоинствам Аркашка мог дать фору тысяче тех типов, которые гордо именуют себя истинными славянами, а еще хуже, – арийцами.
Сергеев не показал виду, что заметил приятеля, с которым не виделся лет двадцать, – надо выдержать паузу, дать старому диверсанту продемонстрировать умение подкрасться и совершить силовое задержание. За Аркашкой двигался сопровождающий – крупный молодой парень, военно-спортивного вида. Когда счастливый удачей Аркашка собирался скомандовать «руки на голову, лицом к стене, паршивец», Сергеев выхватил из стойки на столе свободный фужер и выставил его перед диверсантом:
– Выпить подано, господин генерал! Команда заждалась! – молвил он, искренне радуясь встрече и тому, что ловко подыграл старому «питону». Так в нахимовском училище называли воспитанников старших курсов, младших окликали «сосами». У суворовцев было другое обозначение: старшие – «кадеты», младшие – «щенки». Кликухи – наиважнейший атрибут жизни всех закрытых коллективов. В академии питоны с кадетами соседствовали, тесно взаимодействовали, выручая друг друга. Это было нелишним, ибо серые армейцы, по понятным причинам, недолюбливали «выскочек», которым все давалось легко и просто: учеба, строевой шаг, спортивные рекорды, красивые девушки.
– Узнаю опытного диверсанта, ты где и когда меня вычислил? – обнимая Сергеева, загоготал Магазанник. У него и в молодости гогот был особым: не поймешь кто его издает – сидящий внутри разгневанный петух, или – приятно рыкающий леопард. Теперь же, с возрастом, появились в голосе модальности, явно бандитские.
– Голыми руками не возьмешь старого воина. Как ты здесь оказался, куда путь держишь? Но для долгих дружеских разговоров, пожалуй, нам стоит уединиться у меня в купе. Ты, я вижу уже на правильном пути, сейчас мы усилим свои позиции дополнительными заготовками и двинем ко мне. Нет возражений, господа офицеры?!
Какие могли быть возражения у Сергеева, если при его состоянии встреча с затерявшимся в пучине времени другом… – была истинным подарком судьбы. Нагрузились дополнительной провизией и бутылями, – отправились в обратный путь по вагонам. Оказывается ехали в соседних вагонах, – сопровождающие (их оказалось двое, – второй стерег купе шефа) быстро договорились с проводниками, перетащили вещи.
Сергеев заметил серьезность охраны: один парень оставался «прогуливать» коридор, блокируя дверь хозяйских «хоромов», другой – пока дремал в пол-глаза в соседнем купе.
Магазанник успел поведать о причинах своего исчезновения из поля зрения, – его, не понятно в силу каких грехов, потрясла судьба основательно. Рассказ его был горяч, но подавался с неизменной улыбкой:
– Сан (так звали Сергеева «боевые товарищи»), ты помнишь, что в Военно-медицинскую академию из «питонии» мы с тобой двинули только вдвоем, за что заслужили от начальников остракизм и ковыряние в душах. По их разумению, все нахимовцы должны обязательно идти в подплав – училище имени Ленинского комсомола. Либо в другую «систему», но только принадлежащую кухне ВМФ.
– Мы же с тобой изменили Военно-морскому флоту, а значит оказались откровенным педагогическим браком. Мы – явные придурки, решившие чудо техники – подводную лодку поменять на клистирный кабинет, а общение с межконтинентальной баллистической ракетой с ядерной боеголовкой – на владение поганым скальпелем и пинцетом. То, что бывшие командиры – наши отцы родные – читали на наших лицах признаки явной дебильности, было очевидно уже при получении выходного пособия, документов об окончании ЛНУ ВМФ.
– Помнишь, каким менторским тоном нам объясняли, что зачисление в высшее военно-морское училище идет для нахимовца автоматом, а в медицинской академии придется сдавать экзамены на общих основаниях? Ребята торжественно принимали присягу на старушке «Авроре», там, где мы прожили почти четыре года, драили деревянную палубу, стояли дневальными, мерзли по ночам в кубриках, когда придурок-капраз отключал отопление. – Он, пидор контуженный, видите ли, осуществлял политику вытеснения Нахимовского училища из стен будущего Военно-морского музея.
– Помнится, в минуты недолгих угрызений совести, он исповедался на полубаке питонам, – «Ребята, вы не сердитесь на меня, – я в войну был контужен, выброшен взрывной волной за борт; – теперь не всегда правильно оцениваю обстановку». Лучше бы мы тогда вышвырнули этот куль с дерьмом за борт и врубили бы отопление на полную мощность.
Сергеев подхватил разговор, ударился тоже в воспоминания:
– Помнится, летом он давал пар в радиаторы как раз на полную мощность и мы всей братией с матрасами и подушками выбирались отсыпаться на полубак под легендарную пушку, давшую якобы выстрел по Зимнему. Мне всегда не верилось, что такой выстрел боевым снарядом возможет: даже очень пьяные матросы и безмозглые комиссары не могли не очароваться красотой Петрограда!
– Мы с тобой, Аркаша, устраивались у самого якорного клюза по правому боту. То была, практически, самая высокая точка на корабле.
– Зато какие замечательные, волшебные белые ночи мы встречали на верхней палубе старушки Авроры. Тогда уже зацветала сирень и пели птицы. Парочки влюбленных бродили по Петровской набережной, совращая своим примером загадочных моряков. Но мы-то знали, что еще возьмем свое, – надо только закончить успешно «систему»!
– Где-то, около четырех-пяти утра нас будили первые лучи солнца, блестел вдалеке, впереди, пузатый купол Исаакиевского Собора, левее – игла Адмиралтейства, а справа – шпиль Петропавловской крепости. Медленно из тени выступал голубоватый фасад нашей питонии с грустными корабельными пушками у главного входа.
– Но, самое главное, – душа и тело были переполнены молодостью, азартом, страстью и уверенностью в то, что нас ждет замечательная, интереснейшая жизнь. А все самые замечательные женщины мира обязательно,… без всякого сомнения, распахнут нам объятья!
– Сама жизнь провоцировала нас на неуставные выходки – например, самоволку к любимым феям. Помнится, Аркаша, мы срывались в ночные рейды с тобой вдвоем, но от памятника «Стерегущему» расходились в разные стороны. – уточнил Сергеев. – Дух индивидуализма и здесь разводил нас по разным дорогам!
– Но Бог нас миловал, – у нас хватило ума сдать выпускные в Нахимовском училище, а затем вступительные во ВМОЛА им. С.М.Кирова экзамены на отлично, – и мы выбрали медицину воздушного десанта. Какая может быть медицина у диверсантов? Никто не позволит оставлять следы. Может быть, только в исключительных случаях – замаскированные трупы «своих» и брошенные – «чужие».
Магазанник продолжал:
– После первой спецстажировки, – попрыгав с аэроплана с парашютом, я заболел романтикой и реальностью ВДВ. Уже теперь – зимой, осенью, весной, летом – профессионально занимался парашютными прыжками, «рукопашкой», стрельбой. Анатомия, физиология и прочие медицинские премудрости интересовали меня лишь вторично. Необходимо было делать окончательный выбор. Ты, мне помнится, ушел на гражданку со второго курса, а я месяцем позже написал рапорт: попросил о переводе в Рязанское высшее воздушно-десантное училище. Многие предметы мне перезачли, так что по времени я ничего, практически, не потерял. Думаю, все было сделано правильно, – о чем я никогда потом не жалел.
Но наша служба и опасно и вредна, как поется в песне: уже будучи капитаном, командиром разведроты, на ночных учениях при неудачном приземлении я сломал обе ноги. Бог опять выручил меня: была вакансия и я поступил в Академию тыла и транспорта, закончил ее, – дослужился до подполковника.
– Аркаша, не гони лошадей. – перебил друга Сергеев, – кто-то из питонов говорил, что во время службы в ВДВ у тебя были заморочки с каким-то шпаком, – чуть ли ни жизни ты его решил?
– Здесь вкрались маленькие ошибки. – пояснил Аркаша. – Их стоит устранить в самом вначале. Разберем ситуацию подробнее, ибо она поучительна, хотя и не очень приятна для воспоминаний.
Сергеев поймал себя на том, что исподволь фиксирует особенности языка, скорее, сленга, используемого Магазанником. Человек он, безусловно, в большей мере военный, чем Сергеев, и разговор ведет иначе, чем принято в медицинских кругах. Но чувствуется, что первичная медицинская затравка у него не пропала, – он, видимо, продолжает подчитывать специальную литературу, да и многое с академических времен застряло в даровитом уме друга.
– Сан, ты, конечно, помнишь, что я никогда не скрывал, что по отцу и матери являюсь чистокровным евреем. Больше того, – я горжусь этим! В нахимовское я попал только потому, что в прежние времена мой отец, состоящий в разводе с моей матушкой, решил заняться моим воспитанием опосредованно. Написано в Торе: «И кто злословит отца своего или мать свою, того должно предать смерти» (Шемот 21-22: 17). Не буду потому судить родителей, – полагаю, что все они сделали правильно, поручив воспитание своего единственного сына государству.
– Однако до сих пор не могу понять откуда у меня, у истинного еврея, взялась страсть к воинской службе. Отец мой, – безусловно, хороший и умный человек, но интеллигент до мозга костей. Его от той интеллигентности и потянуло на молоденькую актрису на старости лет.
– Он работал заместителем министра лесного хозяйства СССР, – должность, как ты понимаешь, достаточно большая для того, чтобы меня определить в ЛНУ ВМФ. Так, помнится, официально означалась наша питония.
– Наверное, я хорош был бы в израильской армии, но Бог сподобил служить в России. Существует, видимо, такая порода людей, которым необходимо служить, заниматься воинским ремеслом. Они служат не вообще идее, не идеологическому ее наполнению, а корпоративным ценностям, – я составная часть офицерской касты. Вот в чем состоит их идейная опора.
– Так можно назвать это свойство. Все остальное лишь относится к разряду – уметь выполнить приказ. Национальность здесь не имеет значение. Но живут на свете и другие люди, с иными понятиями.
– Уверен, что чистота индивидуального генофонда определяет и чистоту помыслов, поведение человека, какой бы национальности он не был. Однако, особенно это привязано к избранному Богом народу.
– Прописано в Ветхом Завете, а особенно в Торе, что нельзя добропорядочному еврею вступать в брак с иноверцами. Словно в наказание за такие отступления, Бог награждает путаников генофонда особым статусом – «жидовством».
– Я чистокровный еврей и потому спокойно рассуждаю на щекотливые темы: отличительной чертой жида являются непомерные амбиции и азарт самоутверждения через хвастовство, громкие, показушные эскапады. Такие истероидные персоны, словно, пытаются компенсировать дефекты еврейства за счет чрезмерной гордыни, задираясь при этом даже на чистокровные особи.
– Вот таких чудаков на букву "М" я и встретил в бытность мою подполковником, заместителем начальника тыла дивизии. Все в моей военной карьере тогда складывалось великолепно, но бес попутал.
– Дело было на отдыхе, в Сочах. Я случайно залетел на гражданский курорт, – конечно, гулял без формы. Маленький, толтопузый жиденыш – явный истерик – донимал меня своими выкрутасами: он раскопал где-то сведения о моей военной карьере и пытался острословить на сей счет. Ему ассистировали два толстозадых жида, не помню (не интересовался), кто они были по профессии (по моему, что-то близкое к миру искусств).
– Ты же знаешь, Сан, как трудно живется человеку, которого долгое время натаскивали на действия по формуле: «Если враг не сдается – его уничтожают»! Я часто ловил себя на мысли, что труднее всего профессионалу дается не скоротечный рукопашный бой по «нашим правилам», а выбор как раз бережливого способа вразумления клиента. Просто теряешься в выборе решения. Видимо, для таких случаев и был придуман в старые добрые времена эффектный жест, – швыряние перчаток в рожу противнику. После чего полагалась дуэль, но не мордобой.
– Мы сидели на веранде, в комнате отдыха: толстопузик со своими двумя ассистентами заболтался на счет ВДВ (тогда шли с известным скрипом Афганские события). Они забавляли женскую аудиторию и основательно переступили грань.
– Момент старта даже не помню, – сплошные рефлексы. Словно кто-то изнутри подал мне команду – «Вперед, круши»!
– Первым я вышиб из кресла пигмея молниеносным ударом ноги – «йоко гери». Вошедшая в плоть и кровь техника удара повела ногу в точно выверенном направлении, – в область сердца. Чудом этот придурок остался жив, – в последний момент я все же смягчил удар, придержал ногу.
– Однако, наружным ребром ботинка были сломаны ребра и наступила остановка сердца. Второй словоохотливый толстяк получил ногой по затылку и правой височной области, по совокупности, хлестким «маваси, слева». Третья жирная жопа пыталась подняться с кресла, но я вернул его туда обратно ударом «кагэто». Хорошо, что при этом не вколотил ему голову в туловище, – коварный удар, если себя не ограничивать. Ну, ты и сам все знаешь.
– Результаты плачевные: пришлось реанимировать удалого кретина – пузанчика. Он никак не хотел начинать дышать. Очухался только после закрытого массажа сердца и искусственного дыхания «рот в рот». Так что мы с ним слились в экстазе, как любящие братья. К несчастью, он остался инвалидом, правда на укороченную жизнь. О чем я, конечно, искренне сожалею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56