– Я не обманула вас! Я ничем не была связана!
– Я это знаю, – сказал Каспар.
– Я вас прямо предупредила, что буду делать все, что мне будет угодно.
– Вы сказали, что, скорее всего, никогда не выйдете замуж, и сказали так, что я поверил.
Изабелла на секунду задумалась.
– Я сама больше всех удивлена своим решением.
– Вы сказали, – даже если я услышу, что вы выходите замуж, чтобы я этому не верил, – продолжал Каспар. – Я услышал это двадцать дней назад от вас самой. Я подумал, а может быть, здесь какая-то ошибка, потому отчасти и приехал.
– Если вы хотите услышать это из моих уст, что ж, я готова повторить. Во всяком случае, никакой ошибки здесь нет.
– Я понял это, как только вошел в комнату.
– Вам-то что за прок, если бы я никогда не вышла замуж? – спросила она с каким-то ожесточением.
– Все лучше, чем это.
– Я уже говорила вам, вы очень эгоистичны.
– Да, знаю. Эгоистичен, как железный истукан.
– Даже железо иногда плавится и мягчает. Если вы будете вести себя благоразумно, мы еще увидимся с вами.
– Разве теперь я веду себя не благоразумно?
– Не знаю, что вам и сказать, – проговорила она вдруг смиренно.
– Я не долго буду досаждать вам, – продолжал Каспар. Он сделал шаг к двери и остановился. – Другая причина, по которой я приехал, это желание услышать, как вы объясните то, что изменили свое решение.
От смирения ее вмиг не осталось и следа.
– Как объясню? Вы полагаете, я должна объяснять?
Он снова посмотрел на нее долгим молчаливым взглядом.
– Вы так твердо тогда сказали, что я поверил.
– Я тоже. Неужели вы думаете, я могла бы объяснить, даже если бы пожелала?
– Нет, не думаю. Что ж, – сказал он, – я сделал, что хотел. Повидал вас.
– Как легко вы переносите эти ужасные путешествия, – сказала она, понимая всю скудость своих слов.
– Если вы боитесь, что меня можно подобным образом сбить с ног, – пусть это вас не тревожит.
Он отвернулся, на этот раз окончательно, и направился к двери; так они и расстались, не обменявшись рукопожатием, не кивнув друг другу на прощание. Держась за ручку двери, он остановился.
– Завтра же я уеду из Флоренции, – проговорил он недрогнувшим голосом.
– Как я этому рада! – воскликнула она горячо.
Через пять минут после его ухода она разрыдалась.
33
Однако плакала Изабелла недолго, от ее слез не осталось и следа, когда час спустя она преподнесла свою великую новость тетушке. Сказав «преподнесла», я не оговорился. Изабелла знала наверное, что миссис Тачит будет недовольна; но не это удерживало ее, – она хотела сперва повидаться с мистером Гудвудом. По какой-то непонятной причине ей казалось неблагородным огласить свою помолвку прежде, чем она услышит, что скажет по этому поводу мистер Гудвуд. Он сказал меньше, чем она ожидала, и теперь она досадовала на то, что напрасно потеряла время. Но впредь она не намерена была терять ни минуты. Когда незадолго до второго завтрака миссис Тачит вошла в гостиную, Изабелла была уже там и сразу же обратилась к ней со словами:
– Тетя Лидия, мне надо сказать вам кое-что.
Миссис Тачит вздрогнула и посмотрела на нее чуть ли не с яростью – Можешь не говорить, я и без того знаю.
– Не знаку, каким образом вы могли это узнать.
– Таким же, как узнаю, что в комнате открыто окно – оттуда дует. Ты решила выйти замуж за этого человека.
– Кого вы имеете в виду? – спросила Изабелла с большим достоинством.
– Друга мадам Мерль – мистера Озмонда.
– Не знаю, почему вы называете его другом мадам Мерль. Разве это главное, чем он известен.
– Если он не ее друг, так должен им стать после того, что она для него сделала! – вскричала миссис Тачит. – Вот уж никак этого от нее не ожидала, я очень разочарована.
– Если вы хотите сказать, что мадам Мерль имеет какое-то отношение к моей помолвке, вы глубоко заблуждаетесь, – заявила с ледяной горячностью Изабелла.
– Ты хочешь сказать, что и без того достаточно привлекательна и этого господина не надо было подстегивать? Совершенно верно. Привлекательность твоя огромна, и он не смел бы о тебе и помыслить, если бы она его не надоумила. Он очень высокого о себе мнения, но затруднять себя не любит. За него потрудилась мадам Мерль.
– Он и сам потрудился немало, – воскликнула Изабелла, принужденно смеясь.
Бросив на нее острый взгляд, миссис Тачит кивнула.
– Надо думать, что ему пришлось в конце концов, раз он сумел так тебе понравиться.
– Мне казалось, что и вы к нему были расположены.
– Одно время была, оттого и сержусь на него.
– Сердитесь лучше на меня, а не на него.
– На тебя я сержусь постоянно, от этого мне не легче. Так вот ради чего ты отказала лорду Уорбертону?
– Прошу вас, не будем к этому возвращаться. Если мистер Озмонд нравился другим, почему бы ему не понравиться мне?
– Другим никогда не приходила в голову дикая мысль выйти за него замуж. Он ничего собой не представляет, – пояснила миссис Тачит.
– В таком случае я ничем не рискую.
– И ты воображаешь, что будешь счастлива? Никто еще не бывал счастлив, затеяв такое.
– Ну, так я заведу эту моду. Для чего люди вообще вступают в брак?
– Для чего это делаешь ты, одному богу известно. Люди обычно вступают в брак, как в деловое содружество, – чтобы создать домашний очаг. Но в твоем содружестве весь пай вносишь ты.
– Это вы о том, что мистер Озмонд небогат? Правильно я вас поняла?
– У него нет денег, нет имени, нет положения в обществе. Всему этому я придаю большое значение и имею мужество заявлять об этом вслух. Я считаю, что такие преимущества надо ценить. Многие люди считают точно так же и доказывают это на деле. Но выставляют другие причины.
Подумав немного, Изабелла сказала:
– Мне кажется, я умею ценить все, что имеет цену. Деньги, по-моему, прекрасная вещь, оттого я и хочу, чтобы у мистера Озмонда они были.
– Вот и дай их ему, а замуж выходи за другого.
– Меня вполне устраивает имя Озмонд, – продолжала Изабелла. – Оно очень приятно для слуха. И разве у меня самой такое уж громкое имя?
– Тем больше у тебя оснований попытаться изменить его на лучшее. В Америке всего-то и есть что десяток имен. Ты, что ж, выходишь за него замуж с благотворительной целью?
– Тетя Лидия, я считала долгом сообщить вам о своих намерениях, но не считаю долгом их объяснять. Да и не смогла бы, даже если бы хотела. Поэтому, пожалуйста, не нападайте на меня, я в невыгодном положении, я не могу защищаться.
– Никто на тебя не нападает, должна же я ответить тебе и как-то показать, что не лишена разума. Я ведь видела, к чему все клонится, и молчала. Я никогда не вмешиваюсь в чужие дела.
– Могу это подтвердить и очень вам за это благодарна. Вы были просто бесподобны.
– Не бесподобна, а удобна, – сказала миссис Тачит. – Но с мадам Мерль я еще поговорю.
– Не понимаю, почему вы все время ее примешиваете. Она была мне верным другом.
– Возможно. Зато мне никуда не годным.
– Чем она перед вами провинилась?
– Тем, что обманула меня. Она, можно сказать, обещала мне не допустить твоей помолвки.
– Ей это не удалось бы.
– Ей все удается, тем она мне и нравилась. Я всегда знала, что она способна играть любую роль, но думала – она играет их поочередно, и никак не предполагала, что она станет играть две роли сразу.
– Не знаю, какую роль она играла по отношению к вам, это ваше с ней дело. Мне она была добрым, искренним, преданным другом.
– Еще бы ей не быть! Она хотела, чтобы ты вышла замуж за ее кандидата. Мне она говорила, что не спускает с тебя глаз и в нужную минуту вмешается.
– Это говорилось только для того, чтобы вы были довольны, – сказала Изабелла, понимая всю неубедительность своих слов.
– Довольна ценой обмана? Не такого она низкого обо мне мнения. Разве сегодня я довольна?
– По-моему, вы почти никогда не бываете довольны, – вынуждена была ответить Изабелла. – Но если мадам Мерль понимала, что рано или поздно вы узнаете правду, что выиграла она своей неискренностью?
– Выиграла время – разве тебе не ясно? Пока я ждала, что она вмешается, ты быстро шагала к своей цели, а она между тем трубила в фанфары.
– Прекрасно, но, по вашим же собственным словам, вы тоже видели, куда я шагаю. И пусть бы она даже подала сигнал тревоги, вы все равно не попытались бы меня остановить.
– Я – нет, но кто-нибудь другой попытался бы.
– Кого вы имеете в виду? – спросила Изабелла, глядя на нее в упор.
Маленькие блестящие глазки миссис Тачит, такие всегда выразительные, на этот раз лишь выдержали взгляд, никак на него не ответив.
– Ну, а к Ральфу ты прислушалась бы?
– Если бы он ополчился на мистера Озмонда, – нет.
– Ральф не ополчается на людей, ты прекрасно это знаешь. Ты очень ему дорога.
– Знаю, – сказала Изабелла, – и сейчас смогу оценить его отношение ко мне в полной мере. Ральф знает, если я что-то делаю, значит у меня есть на то причины.
– Он никак не думал, что ты проделаешь такую штуку. Я говорила ему, что ты на это способна, а он спорил со мной и доказывал обратное.
– Он спорил из духа противоречия, – сказала Изабелла с улыбкой. – Его вы не обвиняете в том, что он обманул вас, почему же обвиняете мадам Мерль?
– Он никогда не обещал, что этого не допустит.
– Как я рада! – весело воскликнула Изабелла. – Мне очень хотелось бы, – тут же добавила она, – чтобы, когда он приедет, вы сразу ему сказали о моей помолвке.
– Можешь в этом не сомневаться, – ответила миссис Тачит. – Ты о ней больше не услышишь от меня ни слова, но предупреждаю, с другими я молчать ие намерена.
– Как вам угодно. Я только хотела сказать, что, пожалуй, лучше, если объявление о моей помолвке будет исходить не от меня, а от вас.
– Полностью с тобой согласна. Так будет куда приличнее!
После чего тетушка и племянница отправились завтракать, и миссис Тачит, верная своему обещанию, ни разу не упомянула Гилберта Озмонда. Несколько минут помолчав, она спросила Изабеллу, кто посетил ее за час до завтрака.
– Мой старый друг – американский джентльмен, – ответила, слегка покраснев, Изабелла.
– Ну, что он американский джентльмен, это очевидно. Кому еще придет в голову являться с визитом в десять часов утра.
– Не в десять, а в половине одиннадцатого, к тому же он очень спешил, он сегодня вечером уезжает.
– Почему он не нанес тебе визит вчера, в приличное время?
– Он только вчера приехал.
– И проведет во Флоренции всего сутки? – воскликнула миссис Тачит. – Вот уж истинный американский джентльмен.
– Вы правы, истинный, – сказала Изабелла, вопреки всякой логике восхищаясь в душе тем, на что он ради нее оказался способен.
Еще через два дня приехал Ральф, и, хотя Изабелла нисколько не сомневалась, что миссис Тачит поспешила поделиться с ним чрезвычайной новостью, первое время он никак не обнаруживал, что ему что-либо на этот счет известно. Неотложной темой было, естественно, состояние его здоровья; кроме того, Изабелла расспрашивала его о Корфу. Она успела уже забыть, как Ральф болен, и когда он вошел в комнату, была потрясена его видом. Несмотря на свое длительное пребывание на Корфу, в этот день он выглядел из рук вон плохо, и она не могла понять, действительно ли ему стало хуже, или просто она отвыкла видеть возле себя неизлечимо больного человека. По мере того как шли годы, бедный Ральф не становился, в общепринятом смысле этого слова, краше, и нынешняя, как видно, окончательная потеря здоровья вовсе не смягчила природное своеобразие его облика. Измученное, изможденное, хотя по-прежнему выразительное, по-прежнему ироническое лицо Ральфа было как залатанный бумагой зажженный фонарь в чьей-то дрожащей руке; редкие бакенбарды меланхолично обрамляли худые щеки; еще резче обозначался горбатый нос. Да и весь он был невозможно худой – худой, длинный, развинченный, словно составленный как попало из одних углов. Бархатная коричневая куртка стала его бессменным одеянием; руки почти не покидали карманов; он спотыкался, шаркал, волочил ноги, как бывает с людьми при полном бессилии. Пожалуй, причудливая походка больше, чем что бы то ни было, выдавала насмешливый нрав больного, который даже свои недуги рассматривал как часть извечной шутки. Возможно, недуги эти и явились главной причиной того, что он несерьезно воспринимал мир, где его собственное затянувшееся пребывание казалось неразрешимой загадкой. Изабелла постепенно прониклась нежностью к его безобразной наружности, полюбила его нескладность. И она совсем примирилась с ними, когда вдруг ей стало ясно: они-то и придают Ральфу такое очарование. Очарование настолько неотразимое, что до сих пор мысль о его болезни содержала в себе нечто успокоительное: то, что он слаб здоровьем, казалось не столько недостатком, сколько своего рода духовным преимуществом, так как, освобождая от всех должностных и общественных забот, давало ему счастливую возможность целиком сосредоточиться на вещах личного порядка. Выкристаллизовавшаяся в результате личность была восхитительна; Ральф отнюдь не погряз в своих недугах и, хоть вынужден был признать себя неизлечимо больным, не пожелал записаться в инвалиды. Таким представлялся Изабелле ее кузен, и если ей случалось жалеть его, то лишь по здравому размышлению. Но поскольку размышляла она немало, то и склонна была время от времени уделять ему крупицу сострадания – крупицу, не больше, потому что всегда боялась истощить запас сего драгоценного вещества, которое никому так не дорого, как дающему. Однако не надо было обладать особой чувствительностью, чтобы ощутить, что сейчас связь с жизнью у Ральфа совсем ослабела. Это был блестящий, независимый, благородный дух, это был светлый ум без тени педантизма, но, как ни прискорбно, дни этого человека были сочтены. В который раз Изабелла отметила про себя, что иным людям жизнь дается тяжело, и не без краски стыда тут же подумала, какой легкой обещает теперь стать ее собственная жизнь. Она допускала, конечно, что Ральф выразит недовольство ее помолвкой, но, несмотря на всю свою к нему привязанность, несклонна была допустить, чтобы это обстоятельство чему-либо помешало. Как, впрочем, несклонна была – или ей казалось, что несклонна, – вознегодовать, не встретив в Ральфе сочувствия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112