– Вы на редкость хорошо выглядите.
– По-моему, я всегда одинаково выгляжу, – ответила мадам Мерль.
– Да, вы всегда одинаковая. Вы не меняетесь. Вы – удивительная женщина.
– Да, по-моему, тоже.
– Но иногда вы меняете ваши намерения. Вы сказали мне, когда вернулись из Англии, что не станете выезжать из Рима в ближайшее время.
– И вы это запомнили! Как приятно! Да, я не собиралась выезжать. Но приехала сюда, чтобы повидать друзей, которые недавно прибыли. Тогда я еще не знала, какие у них дальнейшие планы.
– Весьма характерная для вас причина: вы всегда что-нибудь делаете для друзей.
Мадам Мерль посмотрела в глаза хозяину дома и улыбнулась:
– Ваше замечание еще характернее – кстати, оно весьма неискренне. Впрочем, не стану попрекать вас, – добавила она. – Вы сами не верите своим словам, потому что им нельзя верить. Я не гублю себя ради друзей и не заслуживаю ваших похвал. Я достаточно пекусь о собственной персоне.
– Вот именно. Только ваша собственная персона включает множество других персон – всех и вся. Я не знаю человека, чья жизнь так тесно переплеталась бы с чужими жизнями.
– А что вы понимаете под словом «жизнь»? – спросила мадам M ерль. – Заботы о собственной внешности? Путешествия? Дела? Знакомства?
– Ваша жизнь – это ваши честолюбивые помыслы.
Мадам Мерль посмотрела на Пэнси.
– Она понимает, о чем мы говорим, – сказала она, понизив голос.
– Видите – ей нельзя оставаться с нами! – И отец Пэнси безрадостно улыбнулся. – Пойди в сад, mignonne, и сорви там несколько роз для мадам Мерль, – сказал он по-французски.
– Я и сама хотела. – Сказав это, Пэнси вскочила и бесшумно вышла.
Отец проводил ее до открытой двери, постоял недолго на пороге, наблюдая за дочерью, и вернулся в комнату, но так и не сел, предпочитая стоять или, вернее, ходить взад и вперед, словно это давало ему чувство. свободы, которого в другом положении ему, по-видимому, не хватало.
– Мои честолюбивые помыслы в основном касаются вас, – сказала мадам Мерль, не без вызова устремляя на него взгляд.
– Вот-вот! Именно об этом я и говорил. Я – часть вашей жизни, я и множество других. Вы не эгоистичны – в этом вас не обвинишь. Если вы эгоистичны, тогда что же я такое? Каким словом я должен определить себя?
– Вы – ленивы. Это худшее ваше свойство, на мой взгляд.
– Скорее уж лучшее, если на то пошло.
– Вы ко всему безразличны, – с грустью сказала мадам Мерль.
– Да, пожалуй, мне и вправду все более или менее безразлично. Как вы назвали этот мой изъян? Во всяком случае, я не поехал в Рим по причине своей лени, но не только по этой причине.
– Неважно почему – для меня по крайней мере; хотя я была бы рада видеть вас. Я еще более рада тому, что вы сейчас не в Риме, где могли бы быть и, верно, были бы, если бы поехали туда месяц назад. В настоящий момент я хотела бы, чтобы вы занялись кое-чем здесь, во Флоренции.
– Занялся? Вы изволили забыть о моей лени.
– Нет, не забыла, но вас прошу забыть. Вы обретете сразу и добродетель, и вознаграждение за нее. Для вас это не составит большого труда, а интерес, возможно, огромный. Как давно вы не заводили новых знакомств?
– Кажется, с тех пор, как познакомился с вами.
– Пора познакомиться с кем-нибудь еще. Я хочу представить вас одной моей приятельнице.
Мистер Озмонд, не перестававший шагать по комнате, тут подошел к открытой двери и, остановившись, устремил взгляд в сад, где под палящим солнцем бродила его дочь.
– Какой мне от этого будет прок? – бросил он с грубоватой снисходительностью.
Мадам Мерль ответила не сразу.
– Это вас развлечет, – сказала она. В ее ответе не было и намека на грубость; он был тщательно обдуман.
– Ну, если вы так говорите, как не поверить, – сказал Озмонд, направляясь теперь к ней. – В некоторых вещах на вас вполне можно положиться. Например, я точно знаю, что вы всегда отличите хорошее общество от дурного.
– Хорошего общества не существует.
– Прошу прощения, я не имел в виду прописных истин. Ваши знания приобретены другим путем, единственно верным, – путем опыта: у вас было множество случаев сравнивать между собой более или менее несносных людей.
– Вот я и предлагаю вам извлечь пользу из моего опыта.
– Извлечь пользу? И вы уверены, что я в этом преуспею?
– Я очень на это рассчитываю. Все зависит от вас. Если бы я только могла подвигнуть вас на небольшое усилие.
– Ах вот оно что! Я так и знал – все сведется к чему-нибудь обременительному. Что на свете – особенно в здешних местах – стоит усилий?
Мадам Мерль вспыхнула, словно ее оскорбили в лучших намерениях.
– Не дурите, Озмонд. Кто-кто, а вы прекрасно понимаете, что на свете стоит усилий. Мы ведь не первый день знакомы!
– Ну, кое-что я признаю. Только в этой жалкой жизни все равно вряд ли оно достижимо.
– Под лежачий камень вода не течет, – заметила мадам Мерль.
– Доля истины в этом есть. Кто же она, ваша приятельница?
– Девушка, ради которой я и приехала во Флоренцию. Она приходится племянницей миссис Тачит – ее-то, я полагаю, вы помните.
– Племянницей? Слово «племянница» вызывает представление о чем-то юном и несмышленом. Мне ясно, к чему вы клоните.
– Да, она молода, ей двадцать три года. Мы с ней большие друзья. Я познакомилась с ней в Англии несколько месяцев назад, и мы близко сошлись. Мне она очень нравится, и, что редко со мной случается, я просто в восторге от нее. Вы, несомненно, тоже будете от нее в восторге.
– Ну нет, этого я постараюсь избежать.
– Охотно верю, но вам вряд ли удастся.
– Что ж, если она красива, умна, богата, обворожительна, обладает широким кругозором и беспримерно добродетельна – на таких условиях я, пожалуй, согласен познакомиться с ней. Я, как вы знаете, уже однажды просил вас не навязывать мне лиц, не соответствующих всем этим условиям. Вокруг меня достаточно бесцветных людей, и я вовсе не склонен увеличивать круг такого рода знакомств.
– Мисс Арчер вовсе не бесцветна; она – ярка, как утренний свет. И соответствует всем вашим условиям. Я потому и хочу познакомить вас с ней, что она отвечает вашим требованиям.
– Более или менее, разумеется.
– Нет, полностью. Она красива, образованна, великодушна и хорошего происхождения – для американки. К тому же она умна и очень привлекательна, а сверх того обладает порядочным состоянием.
Озмонд выслушал этот перечень молча, не отрывая глаз от собеседницы и, очевидно, взвешивая его в уме.
Что же вы намерены делать с ней? – спросил он наконец.
– Вы же слышали – свести с вами.
– Неужели она не предназначена для чего-нибудь лучшего?
– Я не берусь предугадывать, кто для чего предназначен, – сказала мадам Мерль. – С меня достаточно знать, как я могу распорядиться человеком.
– Мне жаль эту вашу мисс Арчер! – воскликнул Озмонд. Мадам Мерль встала.
– Если это означает, что вы заинтересовались ею – что ж, я удовлетворена.
Они стояли лицом к лицу; она оправляла мантилью и, казалось, вся ушла в это занятие.
– Вы превосходно выглядите, – повторил Озмонд свой комплимент, еще менее к месту, чем прежде. – У вас появилась новая идея. А когда у вас появляются идеи, вы сразу хорошеете. Они вам очень к лицу.
Когда бы и где ни сходились эти двое, поначалу в их тоне и поведении, особенно если при этом кто-нибудь присутствовал, возникала какая-то принужденность и настороженность, словно они встретились, того не желая, и заговорили по необходимости. Казалось, каждый, смутившись, усиливал этим смущение другого. Разумеется, из них двоих мадам Мерль удавалось лучше справиться с замешательством, но сейчас даже мадам Мерль не сумела вести себя так, как ей бы хотелось, – с тем полным самообладанием, какое она старалась сохранить, беседуя с хозяином дома. Нельзя не указать, однако, что в какие-то моменты этого поединка владевшее ими чувство – какова бы ни была его природа – исчезало, оставляя их лицом к лицу так близко, как никогда не случалось с ними ни перед кем иным. Именно это и произошло сейчас. Они стояли друг против друга, и каждый, видя другого насквозь, искал в этом удовлетворение, полагая хотя бы таким путем возместить себе те или иные неудобства, которые возникают, когда вас видят насквозь.
– Жаль, что вы так черствы душой, – тихо произнесла мадам Мерль. – Ваша черствость всегда оборачивается против вас и сейчас тоже обернется против вас.
– Я вовсе не так уж черств, как вы думаете. Иногда и мою душу кое-что трогает: например, слова о том, что ваши честолюбивые помыслы касаются меня. Мне это непонятно; не знаю, как и почему они могут меня касаться. Но все равно, я тронут.
– Боюсь, в дальнейшем вам это станет еще непонятнее. Есть вещи, которые вам не дано понять. Да в этом и нет нужды.
– Что ни говори, а вы удивительная женщина, – сказал Озмонд. – В вас скрыто столько всего, как ни в ком другом. Не понимаю, почему вы считаете, что племянница миссис Тачит будет много значить для меня, когда… когда… – и он осекся.
– Когда я сама значила для вас так мало.
– Я, разумеется, не то хотел сказать. Когда я имел возможность узнать и оценить такую женщину, как вы.
– Изабелла Арчер лучше меня, – сказала мадам Мерль.
Ее собеседник рассмеялся.
– Невысокого же вы мнения о ней, если так говорите!
– Вы полагаете, я способна ревновать? Ответьте, прошу вас.
– Ревновать меня? В общем, не думаю.
– В таком случае я жду вас через два дня. Я остановилась у миссис Тачит – в палаццо Кресчентини. Ее племянница живет там же.
– Зачем же вы говорили мне о ней? Почему просто не попросили меня прийти? – спросил Озмонд. – Ведь она все равно никуда бы не делась.
Мадам Мерль взглянула на него с видом женщины, которую ни один его вопрос не может поставить в тупик.
– Хотите знать почему? Да потому, что я говорила с ней о вас. Озмонд, нахмурившись, отвернулся.
– Я предпочел бы об этом не знать. – Секунду спустя он спросил, указывая на мольберт: – Вы обратили внимание на то, что здесь стоит, – на мою последнюю?
Мадам Мерль подошла и посмотрела на акварель:
– Венецианские Альпы – один из ваших прошлогодних эскизов!
– Да. Удивительно, как вы все схватываете!
Она еще немного посмотрела на акварель и отвернулась.
– Вы же знаете – я спокойно отношусь к вашим картинам.
– Знаю и тем не менее всегда удивляюсь почему. Они намного лучше, чем то, что обычно выставляют.
– Вполне возможно. Но притом, что других занятий у вас нет… – право, это слишком мало. Я хотела бы для вас куда большего: в этом и заключались мои честолюбивые помыслы.
– Да, я уже много раз слышал это от вас. Вы хотели того, что было невозможно.
– Хотела того, что было невозможно, – повторила мадам Мерль и затем прибавила уже совершенно иным тоном: – Сами по себе ваши пейзажи очень недурны. – Она оглядела комнату: старинные шкатулки, картины, шпалеры, выцветшие шелка занавесей. – А вот комнаты ваши – великолепны. Я не устаю любоваться ими всякий раз, когда здесь бываю. Ничего подобного я ни у кого не видела. В такого рода вещах вы понимаете как никто другой. У вас восхитительный вкус.
– Надоел мне этот мой восхитительный вкус! – сказал Гилберт Озмонд.
– И тем не менее пригласите сюда мисс Арчер – пусть посмотрит. Я уже рассказывала ей обо всем этом.
– Я готов показывать мое собрание любому – если только он не полный кретин.
– Вы очень мило это делаете. Роль чичероне в собственном музее вас очень красит.
В ответ на этот комплимент мистер Озмонд только еще холоднее и Пристальнее взглянул на нее.
– Вы сказали, она богата.
– У нее семьдесят тысяч фунтов.
– En ?cus bien compt?s?
– По поводу ее состояния можете не сомневаться. Я, так сказать видела его собственными глазами.
– Какая женщина! Вы, разумеется. А ее матушку я там тоже встречу?
– У нее нет матери – и отца тоже нет.
– В таком случае тетушку – как бишь ее – миссис Тачит?
– Могу без труда удалить ее на это время.
– Я против нее ничего не имею, – сказал Озмонд. – Миссис Тачит мне даже нравится. Она женщина этакой старомодной складки – таких теперь и не встретишь; яркая особа. А эта долговязая образина, ее сынок, – он тоже там?
– Да, там, но он вам не помешает.
– Редкостный осел.
– Вы ошибаетесь. Он очень умен. Но он не любит бывать в этом доме одновременно со мной: я не пришлась ему по вкусу.
– И после этого он не осел? Вы сказали, она недурна собой? – продолжал Озмонд.
– И весьма. Но я не стану вам ее расписывать, чтобы вы не разочаровались при встрече. Словом, приходите, нужно положить начало – вот все, чего я жду от вас.
– Начало? Чему? Последовала пауза.
– Я, разумеется, хочу, чтобы вы женились на ней.
– Стало быть, начало конца? Ладно, я сам решу. Вы ей это тоже сказали?
– За кого вы меня принимаете? Она не столь грубой выделки – и я тоже.
– Да, – сказал Озмонд, – мне не понять ваших честолюбивых помыслов.
– Поймете, когда познакомитесь с мисс Арчер. Повремените делать выводы. – С этими словами мадам Мерль направилась к двери, ведущей в сад, и, остановившись возле нее, поискала глазами девочку. – Пэнси и в самом деле стала очень хорошенькой, – вдруг сказала она.
– Да, и мне так кажется.
– Право, довольно держать ее в монастыре.
– Не знаю, – сказал Озмонд. – Мне нравится, как ее там воспитали. Она очень мило держится.
– Монастырь здесь ни при чем. Она такая от природы.
– Не скажите – тут сочетание того и другого. Она чиста, как алмаз.
– Что ж она не несет мне цветы? – спросила мадам Мерль. – Она не торопится.
– Мы можем выйти и взять ваш букет.
– Не по душе я ей, – пробормотала гостья, раскрывая зонтик, и они пошли в сад.
23
Мадам Мерль, приехавшая во Флоренцию вслед за миссис Тачит по приглашению этой леди – миссис Тачит предложила ей погостить месяц в палаццо Кресчентини, – умнейшая мадам Мерль не преминула, разговаривая с Изабеллой, упомянуть Гилберта Озмонда и выразила надежду, что теперь мисс Арчер сможет с ним познакомиться, хотя и не проявила особой настойчивости, с которой, как мы помним, рекомендовала нашу героиню вниманию Озмонда. Причиной этому, надо полагать, было то обстоятельство, что Изабелла нисколько не противилась ее предложению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112