– Вот именно. Вы всячески изводите меня. Одно утешение – я возмущаю все ваши предрассудки.
– Помилуйте! Какие предрассудки? У меня, к несчастью, нет ни единого предрассудка. Перед вами человек абсолютно нищий духом.
– Нашли чем хвастаться! У меня их тьма, и преприятнейших. Конечно, я мешаю вам флиртовать, или как это там у вас называется, с вашей кузиной. Но меня это мало трогает. Зато я оказываю ей добрую услугу – помогаю разобраться в вас до конца. Она увидит, как мало в вас содержания.
– Да-да, вы уж разберитесь во мне, прошу вас! – воскликнул Ральф. – Так мало желающих взять на себя столь тяжкий труд.
И, взявшись за этот труд, мисс Стэкпол не жалела усилий, прибегая, как только ей предоставлялась такая возможность, к наиболее естественному в таких случаях способу – к опросу. На следующий день погода испортилась, и Ральф, желая как-то развлечь гостью в пределах дома, предложил осмотреть картины. Генриетта расхаживала по длинной галереи, а сопровождавший ее Ральф указывал на все лучшее, что составляло коллекцию его отца, называя художников и разъясняя сюжеты. Мисс Стэкпол глядела на картины молча, никак не выражая своего мнения, и Ральф с благодарностью отметил про себя, что она не исторгает штампованных возгласов восхищения, которые так охотно расточали другие посетители Гарденкорта. Надо отдать справедливость молодой американке – она не была падка на трафаретные фразы; говорила вдумчиво и небанально, хотя порою напряженно и чуть выспренно, словно образованный человек, объясняющийся на чужом языке. Уже потом Ральф узнал, что когда-то она вела раздел по искусству в одном заокеанском журнале, однако, несмотря на это обстоятельство, в ее карманах не водилось разменной монеты восторгов. И вот, после того как он подвел ее к очаровательному пейзажу Констебля, она вдруг обернулась и принялась, словно картину, разглядывать его самого.
– Вот так вы и проводите время? – спросила она. – Я редко провожу его столь приятно.
– Оставьте. Вы знаете, о чем я говорю, – у вас нет постоянного занятия.
– Ах, – сказал Ральф, – перед вами самый большой в мире бездельник.
Мисс Стэкпол перевела взор на Констебля, и Ральф привлек ее внимание к висевшей тут же небольшой картине Ланкре, изображавшей юношу в алом камзоле, чулках и брыжах; прислонившись к пьедесталу, на котором стояла статуя нимфы, он играл на гитаре двум дамам, сидящим на траве.
– Вот мой идеал постоянного времяпрепровождения, – сказал Ральф.
Мисс Стэкпол снова обернулась, и, хотя глаза ее были устремлены на картину, Ральф заметил, что она не уловила, в чем смысл сюжета; она обдумывала куда более важный вопрос.
– Не понимаю, как вас не заест совесть.
– У меня нет совести, дорогая мисс Стэкпол.
– Советую ее обрести. Она вам понадобится, когда вы в следующий раз вздумаете поехать на родину.
– Мне, скорее всего, уже не придется туда поехать.
– Что, стыдно будет там показаться?
Ральф помедлил с ответом.
– У кого нет совести, – сказал он с мягкой улыбкой, – у того, надо полагать, нет и стыда.
– Ну и самомнение у вас, однако! – заявила Генриетта. – Вы считаете, что хорошо делаете, отказываясь от родной страны?
– От родной страны нельзя отказаться, как нельзя отказаться от родной бабушки. Ни ту ни другую не выбирают – они составляют неотъемлемую часть каждого из нас, и уничтожить их нельзя.
– То есть вы пытались, но у вас ничего не вышло? Интересно, как к вам относятся здесь.
– Англичане от меня в восторге.
– Потому что вы подделываетесь к ним.
– Ах, – вздохнул Ральф. – Согласитесь отнести мой успех, хоть частично, за счет врожденного обаяния.
– Не вижу у вас никакого врожденного обаяния. Если оно и есть, то заимствованное – по крайней мере, живя здесь, вы немало потрудились, чтобы его позаимствовать. Не скажу, что вам это удалось. Я, во всяком случае, не придаю такому обаянию цены. Займитесь чем-нибудь стоящим, вот тогда нам найдется, о чем поговорить.
– Превосходно. Только научите меня, что мне делать.
– Прежде всего вернуться на родину.
– Вернулся. А потом?
– И сразу найдите себе серьезное занятие.
– В какой области?
– Да в какой угодно. Лишь бы это было настоящее дело. Придумайте что-нибудь новое, возьмитесь за какую-нибудь большую работу.
– И ее так легко найти? – спросил Ральф.
– Конечно, если принять это близко к сердцу.
– Ах к сердцу, – сказал Ральф. – Значит, все зависит от моего сердца…
– А что, сердца у вас тоже нет?
– Было. Еще несколько дней назад. Но с тех пор его у меня похитили.
– В вас нет ни капли серьезности, – сказала мисс Стэкпол, – вот в чем ваша беда.
При всем том несколькими днями позже она снова позволила ему завладеть своим вниманием и на этот раз попыталась: объяснить его загадочные выверты новой причиной.
– Я поняла, в чем ваша беда, мистер Тачит, – сказала она. – Вы считаете, что слишком хороши для брака.
– Я считал так, мисс Стэкпол, пока не встретил вас. – отвечал Ральф. – С тех пор я стал считать иначе.
– Фу, – фыркнула Генриетта.
– Я стал считать, что недостаточно хорош, – закончил Ральф.
– Женитьба сделает вас другим человеком. Не говоря уж о том, что жениться – ваша обязанность.
– Ах, – воскликнул молодой человек, – в жизни столько обязанностей! Неужели и жениться нужно по обязанности?
– Конечно. Вы этого не знали? Все люди должны вступать в брак.
Ральф помолчал – неужели он обманулся? Некоторыми своими чертами мисс Стэкпол как раз начинала ему нравиться. Если она не была очаровательной женщиной, то по крайней мере «высокой пробы». Ей не хватало своеобразия, зато, как сказала Изабелла, ей нельзя было отказать в смелости. Она входила в клетки и, как заправский укротитель львов, взмахивала хлыстом. Она казалась ему неспособной на пошлые ухищрения, меж тем в этих последних ее словах прозвучала фальшивая нота. Когда незамужняя женщина принимается убеждать холостого мужчину в необходимости брака, сам собой напрашивается вывод, что побуждают ее к этому отнюдь не альтруистические мотивы.
– По этому поводу многое можно сказать, – ответил Ральф уклончиво.
– Можно, но суть останется та же. Должна сказать, ваше блестящее одиночество отдает чванством – вы, видимо, считаете, что ни одна женщина вам не пара. Думаете, вы лучше всех на свете? В Америке все женятся.
– Предположим, жениться – моя обязанность, – сказал Ральф. – Но в таком случае ваша, по аналогии, выйти замуж?
Зрачки мисс Стэкпол, не дрогнув, отразили солнце.
– Лелеете надежду найти в моих рассуждениях брешь? Разумеется, я так же, как все, вправе вступить в брак.
– Вот видите, – сказал Ральф. – И меня не возмущает, что вы незамужем. Напротив, радует.
– Да будьте же вы хоть сколько-нибудь серьезны. Нет, вы никогда не станете серьезны.
– Что вы! Неужели в тот день, когда я скажу вам, что хочу расстаться с одиночеством, вы не поверите в серьезность моих намерений?
Мисс Стэкпол посмотрела на него с таким видом, словно собиралась дать ответ, который на матримониальном языке именуется благосклонным. Но вдруг, к величайшему удивлению Ральфа, лицо ее выразило тревогу и даже негодование.
– Даже тогда, – бросила она. Повернулась и вышла.
– Увы, я не воспылал нежной страстью к вашей подруге, – сказал Ральф в тот же вечер Изабелле, – хотя мы с ней все утро толковали на эту тему.
– И вы сказали ей нечто весьма неучтивое.
Ральф пристально посмотрел на кузину.
– Она на меня жаловалась?
– Она сказала, что, по ее мнению, есть что-то очень уничижительное в тоне, каким европейцы разговаривают с женщинами.
– А я в ее представлении европеец?
– Да, и худший из худших. Она добавила, вы сказали ей нечто такое, чего ни один американец никогда не позволил бы себе сказать, и даже не повторила, что именно.
Ральф отвел душу взрывом веселого смеха.
– Она – редкостный набор свойств, ваша Генриетта. Неужели она думает, что я волочусь за ней?
– Нет, хотя в этом бывают повинны и американцы. Но она явно думает, что вы переиначили ее слова, истолковали их в дурную сторону.
– Просто я подумал, что она делает мне предложение и принял его. Разве это дурно?
– Дурно по отношению ко мне, – улыбнулась Изабелла. – Я вовсе не хочу, чтобы вы женились.
– Ах, дорогая кузина, как угодить вам обеим? – сказал Ральф. – Мисс Стэкпол заявляет мне, что жениться – мой первейший долг, а ее прямой долг – проследить, чтобы я не уклонялся от его выполнения.
– В ней очень сильно сознание долга, – сказала Изабелла серьезно. – Да, очень сильно, и все, что она говорит, подсказано им. За это я ее и люблю. Она считает недостойным вас – тратить такое богатство на себя одного. Больше она ничего не хотела сказать. Если же вам показалось, будто она пытается… завлечь вас, то вы ошиблись.
– Вы правы, я перемудрил, но мне и в самом деле показалось, будто она пытается завлечь меня. Простите – это все мое испорченное воображение.
– Вы страшно самонадеянны. Генриетта не имела на вас никаких видов, и ей в голову не могло прийти, что вы способны ее в этом заподозрить.
– Н-да, с такими женщинами, как она, надо быть тише воды, ниже травы, – смиренно сказал Ральф. – Поразительная особа. Она невероятно обидчива – особенно если учесть, что другие, по ее мнению, обижаться не должны. Она входит в чужие двери, не постучав.
– Да, – согласилась Изабелла, – она не хочет признавать дверные молоточки. Или, скорее всего, считает их излишней роскошью. Она считает, двери должны быть распахнуты настежь. Но я все равно люблю ее.
– А я все равно считаю крайне бесцеремонной, – откликнулся Ральф, естественно несколько смущенный тем, что дважды уже ошибся относительно мисс Стэкпол.
– Знаете, – улыбнулась Изабелла, – боюсь, она оттого мне так и нравится, что в ней есть что-то плебейское.
– Она была бы польщена, услышав ваши слова!
– Ну, ей я выразила бы это иначе. Я сказала бы – оттого, что в ней много от «народа».
– Народ? Что вы знаете о народе? Что она о нем знает, если уж на то пошло?
– Генриетта – очень много, а я достаточно, чтобы почувствовать, что она в какой-то степени порождение великой демократии, Америки, американской нации. Я не утверждаю, будто она воплощает все ее стороны, но этого нельзя и требовать. Тем не менее она ее выражает, дает о ней весьма живое представление.
– Значит, мисс Стэкпол нравится вам из патриотических соображений. Ну а у меня, боюсь, по тем же соображениям, вызывает решительный протест.
– Ах, – сказала Изабелла, как-то радостно вздыхая, – мне очень многое нравится: я принимаю все, что забирает меня за живое. Если бы это не звучало хвастливо, я, пожалуй, сказала бы, что у меня очень разносторонняя натура. Мне нравятся люди, во всем противоположные Генриетте, – хотя бы такие, как сестры лорда Уорбертона. Пока я смотрю на этих милых сестер Молинью, они кажутся мне чуть ли не идеалом. А потом появляется Генриетта, и сразу же побеждает меня, и не столько тем, что она есть, как всем тем, что стоит за нею.
– Вы хотите сказать, что вам нравится ее вид сзади, – вставил Ральф.
– А она все-таки права, – ответила ему кузина. – Вы никогда не станете серьезным человеком. Я люблю мою большую страну, раскинувшуюся через реки и прерии, цветущую, улыбающуюся, доходящую до зеленых волн Тихого океана. От нее исходит крепкий, душистый, свежий аромат. И от одежды Генриетты – простите мне это сравнение – веет тем же ароматом.
К концу этой речи Изабелла чуть зарделась, и румянец вместе с внезапным пылом, который она вложила в свои слова, был ей так к лицу, что, когда она кончила, Ральф еще несколько секунд стоял улыбаясь.
– Не знаю, зелены ли волны Тихого океана, – сказал он, – но у вас очень живое воображение. Что же касается вашей Генриетты, то от нее разит Будущим, и запах этот только что не валит с ног.
11
После этого случая Ральф принял решение не перетолковывать высказываний мисс Стэкпол, даже когда они будут прямым выпадом против него. Он напомнил себе, что люди в ее представлении простые, однородные организмы, он же, являясь образцом извращенной человеческой натуры, вообще не имеет права общаться с нею на равных. Решению своему он следовал с таким тактом, что, возобновив с ним беседы, эта юная американка получила возможность беспрепятственно упражнять на нем свой талант по части дотошных опросов, в которых главным образом и выражалось ее доверие к избранному лицу. Таким образом, если принять во внимание, что Изабелла, как мы видели, ценила Генриетту, сама же Генриетта высоко ценила свободную игру ума, свойственную, по ее мнению, им обеим, так же как вполне одобряла спокойное достоинство мистера Тачита и его благородный, употребляя ее собственное определение, тон, – итак, если принять все это во внимание, жизнь мисс Стэкпол в Гарденкорте была бы весьма отрадной, если бы она не ощущала острую неприязнь со стороны маленькой пожилой дамы, с которой, как она сразу поняла, ей придется «считаться», как с хозяйкой дома. Правда, Генриетта быстро обнаружила, что ее обязанности по отношению к ней будут необременительны: миссис Тачит нимало не заботило поведение гостьи. Она заявила Изабелле, что приятельница ее – авантюристка и к тому же скучна – авантюристки, как правило, куда занятнее, – и выразила удивление, что та подружилась с подобной особой, однако тут же добавила, что Изабелла вольна сама выбирать себе друзей и что она отнюдь не требует, чтобы они все ей нравились, так же как не собирается навязывать Изабелле тех, кто нравится ей.
– Если бы ты встречалась только с теми, кто мне по нраву, круг твоих знакомых был бы очень мал, – откровенно призналась миссис Тачит. – Мне редко кто нравится, во всяком случае не настолько, чтобы рекомендовать тебе кого-нибудь в друзья. Рекомендация – дело серьезное. А твоя мисс Стэкпол мне не по вкусу – мне все в ней претит: и говорит она излишне громко, и смотрит на вас так, словно вам приятно смотреть на нее, когда вам этого вовсе не хочется. Не сомневаюсь, она всю жизнь провела в меблированных комнатах и гостиницах, а я не выношу развязных манер и бесцеремонности подобных общежительств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112