Или был бы уже старейшиной, пил с купцами мед, ходил на охоту, тревожился о зерне и скоте? И теперь взялся бы за меч и попытался бы освободить родину от врагов?
Во всяком случае не оказался бы сейчас в этой лодке.
Птиц не было слышно, осенью птицы скорее смахивают на летучие тени. Некоторые уже улетели, другие собрались улетать и прилежно готовились к дальней дороге. Они как епископ Альберт, который каждую осень уезжал в Германию вербовать там новое войско. Разница лишь в том, что птицы прилетали, высиживали птенцов и снова всей семьей снимались с места, семья же епископа не собиралась стряхивать пыль здешних мест со своих ног, а садилась на шею ливам, латгальцам и эстонцам еще более тяжким бременем. Новый бог тяжелей, ведь он один вместо многих прежних. Чем выше подымались новые крепостные стены, тем яснее казался ход истории, тем больше писал о ливах Генрих, будто стены крепостей представляли собой некий источник света. Но когда свобода потеряна, какая польза от истории, что за радость, если повествует она о рабах.
Жители леса и небесные птицы теперь были Акке друзьями, они не таили на него зла. А если и таили, то не могли ему об этом сказать. Птицам он спокойно мог проповедовать о мире на земле, они летали высоко над лесом и водами, им, пожалуй, было все равно, что творится там на земле, они-то обрели самих себя в своих воздушных владеньях. С обитателями леса дело обстояло иначе, они жили на земле, война и разруха и у них отняли покой и заставили метаться из угла в угол. Весть о мире, конечно, утешила бы их, если бы они могли понять человеческий язык. Но что говорить о них, когда сами люди не могли или не хотели прислушаться к человеческому языку, а только убивали, грабили, разоряли.
Будто в подтверждение своих мыслей он услышал в небе курлыканье журавлей. Он вгляделся в обветренные лица своих провожатых, увидел на них безучастие, замкнутость, слепое упрямство. Он знал, что за ними скрывается, знал, чего им недостает. Их души — как семена на ветру. Шестьдесят один журавль! Семь по одну сторону и пятьдесят четыре — длинной извилистой цепочкой по другую. Никогда еще он не видел такой стаи. Может, это что-то значило, что-то предвещало? Напрягая память, он пытался вспомнить старые ливские приметы, но так ничего и не вспомнил насчет журавлей.
Койбас смотрел на журавлиный клин вверху и думал о девичьих глазах цвета моря.
Хибо и не подумал взглянуть кверху — что он, журавлей не видывал, какой с них прок?
Старый Уссо, загребая веслом, думал: скоро и моя душа вот так же отправится в челноке в подземное царство Тооне. Млечный Путь — это не что иное, как птичья небесная дорога, там и мой новый дом. В воротах уже поджидают два пса, в доме три сына и умершая от чумы жена, но там она молодая и красивая, от чумных волдырей нет и следа. Журавли напомнили старому рубаке, что смерть в его годы никакая не беда, худшая беда — это рабство. В жизни ему много пришлось убивать — защищая дом и добро, да и во время набегов. Его крепкая жилистая рука многих отправила на покой надежным шведским мечом; если б все они были живы, получилась бы небольшая деревня.
И покуда звучала песня, не исчезала надежда.
??
??

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20