— Это наш колокольчик, из дому принес,— объяснил Йоханнес.— А то еще не явится кто, будет потом отпираться.
— Заседателей пока не видать, — сказал директор, оглядев зал.
— Эльфрида домой побежала, ребенок болен,— ответил агроном. — Вармо идет. Сейчас начнем.
Занавески на окнах были задернуты. Сквозь ткань просвечивало солнце, отбрасывая желтоватые полосы на пол, скамейки, на рассаживающихся в зале людей; был солнечный полуденный час.
Народу в зале прибавилось. Все места были заняты, многие стояли вдоль стен. Вармо Тайм, тот самый, кого директор отрекомендовал строителем и непременным участником всех викторин, занял свое место за столом. Сложив на столе могучие руки, он уставился взглядом в стол прямо перед собой. Может, вспоминал, в каком году родился Нострадамус или где находится самый длинный в мире мост.
Директор снова сел рядом с Ра.
Появилась запыхавшаяся, раскрасневшаяся Эльфрида Аганик, экономист, сорвала с головы шерстяной платок, сложила его и стояла в раздумье, не зная, куда его деть. На стол выложить — получится вроде как справку предъявить, а платок не справка все-таки. Ящиков у стола не было, не подумали об этом на мебельной фабрике, не учли, что у члена товарищеского суда может платок быть. Эльфрида зло поджала губы. Она уж готова была этот злосчастный платок агроному на голову нахлобучить, но сдержалась. Вот бы он забарахтался, как рыба в сачке! Ее суровое лицо пошло глубокими морщинами. Но делать было нечего, она набросила платок себе на плечи. Там ему и было место: ее печеночного цвета платье получило добавочный буроватый оттенок, а лицо засветилось слегка, чего как раз ему и не хватало.
Калыо Тыниссаар хрипло откашлялся, горло прочистил для дачи показаний — для этого и доставили его с пилорамы.
Был он хорошо под градусом, лицо усталое, помятое, глаза воспалены.
— Продолжаем заседание,— строго объявил агроном.— До перерыва, как известно, мы обсуждали вопрос о примирении. Надеюсь, настроения изменились... в положительном направлении.— Он оглядел первые ряды, встретился с выжидающим взглядом директора, умолк. Народ тоже молчал, все напряженно ждали.
Ра оглядел присутствующих. Ничего нового в них не было заметно. Обычные люди в обычной обстановке. Все в их жизни было слишком обыденно, а суд был спектаклем, особенно интересным потому, что обсуждали на нем знакомых людей.
Пожалуй, так же напряженно ждали ливы, что им скажет Акке. Но они не услышали от него того, чего ожидали. Слова проповедника были слишком высоки, слишком далеки, они ждали чего-то попроще, поближе к ним. Странно и непонятно звучал для них призыв стать самим собой, в то время как епископ из Германии призывал все новых железных воинов, чтобы всех их запрячь в ярмо.
Помедлив, агроном задал вопрос:
— Калью Тыниссаар, почему вы в коровнике били свою жену?
— Когда это? — поднял тот воспаленные глаза.
— Часто, видать, бьете, если не помните, когда били в последний раз, — вставила Эльфрида Аганик.
— Сейчас скажу когда... — агронохм полистал бумаги.— Четырнадцатого марта утром в коровнике Вийги.
Зал целиком обратился в слух.
Скотник молчал. Суд дал ему время на раздумье.
С воли вдруг донеслась звонкая, страстная песня влюбленного скворца.
В зале заулыбались. Усмехнулся и Йоханнес.
Когда птичье соло утихло, он спросил:
— Ну как, готов ответ?
— Какой ответ? — пробурчал Калью Тыниссаар.
Агроном повторил вопрос.
— Это, слышь, личное у нас дело.
— А если жену покалечите, тоже, по-вашему, личное дело? — Эльфрида Аганик была настроена воинственно.
— Не калечил я.
— По-вашему, Хельге мало еще получила? Добавить надо было?
— И то правда, что не убил еще! — вмешалась Сильви Хаиметс.— Вон дома Хельге как избил, ей в город к врачу
ехать пришлось. Автобус остановился как раз, я еще говорю: «Хельге, скорей, успеешь!» А она бросилась совсем в другую сторону, так избил, что не соображала даже, где автобус стоит. Хорошо еще, водитель увидел, подождал, пока я ее до автобуса довела. Вот какое личное дело! Да это же преступление форменное!
— Калью Тыниссаар и животных бьет! — крикнула, разволновавшись, девушка-бригадир.— Да где это видано, что же это такое! — Ийви Сярак так разволновалась, что не могла говорить.— Осенью корове, хорошей дойной корове, голову разбил!.. Так стукнул, что мозги брызнули!.. Да я такого в жизнь не видала. Всю голову размозжил! А потом: корова виновата! Она ему брюки замарала. Сам с пьяных глаз сунулся. Когда зоотехник прибыл, корова околела уже, женщины подойти боялись, такой ведь и человеку голову размозжит.
— Чего опять вспомнила, выплатил я за корову, сама знаешь.
— Знать-то знаю! — отрезала бригадир.
— Калью больной человек,— вступилась Хельге за мужа.
— Пускай лечится, если больной,— сказала Эльфрида Аганик.— Два раза находился на излечении, а что толку. Чертей с перепою видеть стал. Вот было — прибегает в дом, кричит: в сарае волосатых полно! Ружье схватил, палить начал. Мальчишка дрова в сарае колол, так его в ногу ранил, подумать только!
— Получил боевое крещение! — оскалился скотник.
— На Калью как найдет, тут уж держись, на шкуре своей испытаешь, только попадись ему! — сказала Сильви Хариметс.— По моему мнению, он все дурней становится. И работы никакой. Все через пень-колоду, разве только утром часок- другой, а вечером он опять за выпивку. Коровник навозом завален, ничего не вывезено. В таком месте и работать не хочется. Разговоры, склоки, ругань, матерщина, не знаю, как в кабаке каком, где одни подонки. Я ухожу, проработала там семнадцать лет, конец моему терпенью. Выходной редко когда получишь, как раб на галере к коровам привязана. Тут тут говорила и бригадир тоже, с какой это стати нам тут пропадать! Калью этому слова не скажи! Вот было, в марте месяце, мороз на дворе, а он вывалил силосу воз, тот так замерз, аж звенит! Как корове такой силос давать, у нее ведь желудок не плавильная печь. Я ему говорю, ты чего же тут силос скинул, а он, ни слова не говоря, вожжой меня вытянул.
— Да не вытянул, погрозил только, слышь,— уточнил Тыниссаар.— Ты дорогу загородила, сани не разворотить. А к
саням близко подходить, слышь ты, запрещено по технике безопасности! — Калью хрипло засмеялся.
— Не ври, вожжами вытянул! У меня и сейчас на боку синяк, могу показать.
— А может, твой же старик тебя и вытянул!
— Да? Мой, значит?.. Вот так и идет у нас. Все заткнулись, дело замяли, а терпи, зубы сожми, давай продукцию!
— Не так уж у нас все ужасно, как Сильви тут расписывает,— сказала Хельге, теребя рукав кофты.— Да что ей сделаешь, вожжой-то, Калью просто пошутил тогда.
— Пошутил я, слышь! — зареготал скотник, моргая воспаленными глазами.— Как говорится, шутка — она шутка и есть.
— Да уж какие тут шутки! — вмешалась бригадирша. Ее светлые волосы рассыпались по плечам.— Всем нам достается. Всех Тыниссаары терроризируют. Калью Тыниссаар делает что хочет, а скажешь, почему задание не выполнено, так такого получишь... И Хельге от мужа набралась... Да это же...— у нее задрожали губы. Жалко взглянув в сторону судейского стола, она умолкла.
— Говорите, говорите все, что на сердце накипело,— ободрил ее сидевший сбоку директор.— Для этого мы здесь и собрались — разобраться, посоветоваться, что дальше делать.
— Скажу прямо: Хельге Тыниссаар нас прямо тиранит всех. И ничего ей не скажи! — со слезами в голосе выпалила Ийви Сярак.— Раньше еще туда-сюда, хоть словечко можно было сказать, а теперь — ни-ни. Как же нам дальше работать, если одна доярка ставит себя выше коллектива, особые условия себе требует и особые права? Ей все дозволено. Как я потребую: почисти животных, молоко у тебя грязное. Не терпит, тут же бросается...
— Да за лопату еще хватается, как и Калью,— добавила Туули Блау.
— Итак, что муж, что жена — одинаково лопатой орудуют, констатировал Йоханнес. Затем он спросил: — Скотник Альфред Тамм на месте?
— Здесь,— ответил зоотехник. Из последнего ряда поднялся сухопарый, сутулый старик с шелушащимся от весеннего солнца лицом.
— Вы видели в тот раз, как Калью Тыниссаар лопатой бил спою жену?
— Ну... Такое дело...— замялся тот.— У Калью черенок сломался.
— До удара или после?..
— Ну, известное дело... после. У стены стоял, вроде цел был.
— Так огрел, что черенок сломался,— сидевший за столом Вармо Тайм впился в Тыниссааров своим острым взглядом.
— Да прогнил черенок-то, слышь! — пробурчал скотник.
— Значит, признаете, что ударили? — спросил агроном.
— Не признаю, слышь! Никого я не бил. Не такой я человек. Да что я, садист какой? Я, слышь, человек вежливый.
— Ударили, а не признаете. По показанию бригадира, у Хельге Тыниссаар следы на халате остались, как печать навозная. А вы, Туули Блау, это видели?
Хлопнуло откидное сиденье, девушка встала. Придерживая сиденье одной рукой, она так и осталась стоять внаклонку, неловкая и смущенная. Потом выпустила сиденье, медленно выпрямилась.
— Видела,— сказала она, взглядом ища поддержки у Сильви Хариметс.— Мне и самой тоже досталось. Кулаком.— Она виновато улыбнулась.— Если мы правду здесь будем говорить, кто нас защитит потом от этих Тыниссааров?
— Закон защитит, — трезво ответил Йоханнес.— Садитесь! — И девушке-секретарше: — Прошу запротоколировать: Калью Тыниссаар ударил свою жену Хельге Тыниссаар совковой лопатой. Он также постоянно терроризирует весь коллектив фермы.
Секретарь записала. Народ молчал.
И суд молчал. Агроном наморщил лоб.
— Вы говорите, что в последнее время Хельге Тыниссаар и сказать ничего стало нельзя. Что же произошло в последнее время?
Передовая доярка взорвалась:
— В последнее время! Да ни в какое не в последнее время! Так всегда было! Ко мне все время придираются. Бригадир говорит, я больше кормов для своих коров хочу получить. Но так и должно быть, у меня самые дойные коровы. Мне это очень хорошо известно. Бригадир, может, думает, она одна в техникуме училась? Я очень хорошо помню, чему меня обучали. А теперь — все на меня! За правду борются! Да я в коровник пошла, когда туда не шел никто. Я из этих доходяг настоящих коров сделала, да! Я всегда за честь хозяйства стояла. А теперь у нас попробуй выбейся в передовики! Каждая дрянь считает, что она тоже достойна!..
— Вот это верно! — сказала Сильви Хариметс.— Вот сейчас ты правильно про себя сказала! Майре Мартин обходить тебя начала.
— Ни за что бы она не обошла, если бы не приписывали! — крикнула Хельге Тыниссаар, чуть не плача.— Придираются ко мне, жить не дают.
— Против зоотехника вы имеете что-нибудь?
— Ни к кому я ничего не имею, правды только нет.
— Прошу конкретнее.
— Мои коровы лучшие, им больше надо. Какая продукция, такой и корм. Вот конкретнее.
— Они и так больше получают,— пояснила бригадир.
— А сколько они должны получать? — вмешался зоотехник.— И так максимальный рацион получают, все даем, что только есть. Разве что витамины в таблетках из аптеки не выписываем. А так все, что только возможно.
— А все-таки неверно это...— начала Хельге Тыниссаар, но агроном прервал ее:
— Что же, опять мы рационы будем сравнивать, как прошлый раз, после Октябрьских праздников? Мы тогда все это обсудили, и нет смысла, думаю, к этому возвращаться. Доярки все здесь. И я вас спрашиваю: имеет ли кто что-нибудь против зоотехника Руута Амбоса? Может быть, он как специалист в деле своем не разбирается или еще что?
Женщины молчали.
— Есть у кого что-нибудь против? — повторил Йоханнес.
На этот раз трое доярок ответили в один голос:
— Нет!
Хельге Тыниссаар молчала.
— У вас ничего нет против зоотехника?
— Ко мне придираются. Я этого так не оставлю.
— Батюшки-светы, да вы, может, скажете наконец, что вам не так? — не выдержала Эльфрида Аганик.
— Учет молока неправильный!
— Что скажет зоотехник?
— Мое мнение такое. Вот Хельге Тыниссаар тут говорит, что к ней несправедливы. Я неоднократно сам проверял и ничего такого не заметил, никаких приписок. Нигде, ни грамма,— спокойно, но мрачно пояснил зоотехник.— Здесь другое кроется. Если есть желание, можем вместе поехать на дойку в коровник, опять проверить, как в прошлый раз, но я говорю, ничего это не даст, прошу мне верить как специалисту.
— Изводят, работать не дают! — крикнула Хельге Тыниссаар.
— Это тебе только кажется,— сказал зоотехник. — Ты, видно, желаемое принимаешь за действительное.
— Ничего я не принимаю, не рехнулась пока. Чего вы
прицепились, чего вам надо от меня? Другой жизни нет у меня, а вы и эту хотите отнять, потому что в передовых хожу.
Мучительно, неловко было всем слушать такое.
Какое-то время было тихо. Ра услышал, как на дворе тот же детский голосок, который приветствовал его на пути сюда, опять весело и громко с кем-то поздоровался:
— Здравствуйте!
— Ну да... Но мы...— задумчиво начала Сильви Хариметс.— Мы в такой обстановке не выдержим. Словам нельзя больше верить, довольно здесь говорено. Вот осенью собирались, судили-рядили, а положение ни на волос не поправилось. И не поправится, люди-то те же. А их не исправишь.
— Тебе самой бы исправиться! — выпалила Хельге Тыниссаар.— Кто моим коровам старый клевер подсовывал? Твои-то не стали его есть.
— Я тоже, конечно, не ангел, я и не говорю,— смиренно ответила Сильви Хариметс.— Да только не я зачинщица, главные смутьяны — Тыниссаары. Нехорошо на других жаловаться, да что поделаешь.
— Мы и сами не раз меж собой эти дела обсуждали,— вмешалась бригадир.— И ничего путного не получилось. Одно ясно: нельзя больше работать в таком аду. Тыниссаары друг с другом не ладят и с другими поладить не могут. Особенно Хельге с Майре Мартин.
— Она главная виновница, не я! — кникнула Хельге Тыниссаар. Она раскраснелась, вскочила, уперла руки в бока.— Какое тут замирение, об этом и речи нет! Как мне мириться, если она мужа охаживает, отбить его собирается? Да он только и знает, как к лесникам этим таскаться!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20