— Что вы, живут впроголодь. Но человек ради здоровья готов,последнее отдать.
— Тогда не нужно брать их приношений,— сказал я.— Медикаменты нам бесплатно присылает Советский Союз.
— А чем нам прикажете питаться? — спросил Зоро.— Чем кормить больных и раненых? Разве я один съедаю их приношения? Всем перепадает.
— И много приносят? — поинтересовался Борис.
— Когда как,— ответил Зоро.— Старичье поменьше, копят на гробы. А потом большая часть пациентов — дети, что с них возьмешь? Тут многие страдают от кожных болезней, трахомы. Все от грязи. И так из поколения в поколение, и никто не знает, когда этому будет конец!
— Когда победит республика,— сказал я.
— Не так это просто,— усмехнулся Зоро.— Во всей округе нет ни одного врача. Все в городах. Крестьянину трудно до них добраться, да и не по карману. Ведь врач не возьмет ни козленка, ни кролика. Ему гони монету. А откуда деньги у этих людей?
— Ничего, победит республика, и сюда заглянет солнце,— сказал Борис.
Зоро усмехнулся.
— Что-то не верится. В это царство темноты и болезней оно никогда не заглянет. На мой взгляд, некоторые люди еще до рожденья обречены на бедность, темноту, и ничто не в состоянии помочь этим несчастным горемыкам. Так было, так будет.
— Нет, будет иначе! — с жаром воскликнул я.— Победит республика, больных детей вылечат. Они закончат школы, университеты, станут учителями, врачами, вернутся домой. И в эти деревни придет новая жизнь. Вот как будет, сеньор Зоро, поверьте мне.
— Вы отличный агитатор,— сказал Зоро.— Но подобные речи я слышал уже не раз. Все говорят, говорят, а положение день ото дня ухудшается. На словах нетрудно построить рай на земле, а на деле... И не забудьте, сеньор Анатолио, по соседству с каждым раем находится ад. Так вот, на долю этих людей выпал ад, и я не верю, что кто-то явится и впустит их в рай. А если это возможно, то лишь за счет изгнания оттуда других. В раю никогда не хватало места для всех.
— Всем хватит места,— серьезно сказал Борис.— Вы еще сами в этом убедитесь.
Мы въехали в Пособланко. Я попросил остановить машину у домика Альбины, хотел передать ей подарки из Валенсии — маленький веер и кастаньеты искусной работы. Борис остался в машине, а Мануэль увязался со мной.
— Вы извините, но я сгораю от любопытства увидеть вашу пассию.
Я приподнял позеленевший бронзовый круг на двери и постучал. Послышались шаги. Я узнал их — это были ее шаги. Раскрылась дверь, перед нами стояла Альбина, радостная, смущенная. Она извинилась за беспорядок в доме — только что вернулась с работы, а мать осталась в госпитале, сегодня у них стирка. Я давно не видел Альбину, и сейчас мне бросилось в глаза, что она удивительно хороша собой. Зоро молча стоял рядом со мной, видимо тоже пораженный красотой девушки. Почему-то смутившись, я протянул ей свои подарки.
— Какие чудные кастаньеты! — воскликнула Альбина.— Никогда не видела таких!
— Они из красного дерева,— расхваливал я свой подарок, хотя не очень-то был уверен в этом. Но Мануэль Зоро презрительно махнул рукой и сказал:
— Как бы не так...— И затем, повернувшись к Альбине: — Иностранцы ничего не смыслят в испанских кастаньетах. Это вовсе не кастаньеты, а сувениры для заезжих туристов. Вот я вам подарю кастаньеты — глаз не оторвете. Весь город заслушается, когда возьмете их в руки.
Альбина испробовала кастаньеты. На мой вгляд, они звучали превосходно, но Зоро воскликнул:
— Ну, что я вам говорил! Разве это кастаньеты?
— Отличные кастаньеты — сказала Альбина и, раскрыв мой веер, принялась обмахивать зардевшиеся щеки.— И веер просто чудо.
— И веер никуда не годится,— уверял Зоро.— Вот я вам подарю...
Альбина прервала его:
— Его, сеньор, вы можете подарить другой. Для меня этот хорош. Спасибо вам, сеньор Анатолио, спасибо за чудесные подарки. Ваш друг, мне кажется, совсем не разбирается в таких вещах.
Я вздохнул с облегчением и откровенно признался:
— Он не то чтобы мой друг... Это наш врач.
— Мануэль Зоро,— представился он.— Шеф медпункта артиллерийской батареи.
Альбина всплеснула руками.
— Врач? — И, молитвенно сложив ладони, она продолжала: — Сеньор медико, пожалуйста, возьмите меня к себе. Я работаю в швейной мастерской, но мне это ужасно надоело. Ведь вам нужны санитарки, правда?
— Мы только что об этом говорили,— кивнув в мою сторону, сказал Зоро.— Пускай ваш друг решает.
— Анатолио, уговорите сеньора медико взять нас с Карменситой санитарками, хорошо? Ну, пожалуйста, будьте добры. Нам так надоело с утра до вечера перешивать да ставить заплатки на гимнастерки и брюки павших солдат... Возьмите хотя бы на время, пока вы здесь.
Я попытался отговорить Альбину и, конечно, отговорил бы, если б рядом не стоял Зоро. Его глаза вожделенно поблескивали, как у кота, увидевшего лакомую мышку. К счастью, матери Альбины не было дома, Кар-менсита жила на другом конце города, а без них окончательно решить было нельзя. Я нарочно взглянул на часы и напомнил Альбине, что в машине нас ожидает
товарищ. Прощаясь, Зоро сказал, что на днях заедет за окончательным ответом.
Как только мы вышли, я попросил Зоро оставить Альбину в покое. Он удивленно посмотрел на меня:
— Вы хотите на ней жениться?
— Почему непременно жениться?
— Ну, а если так, не все ли вам равно, где она будет работать?
— У нее здесь мать, она должна быть с нею. Зоро усмехнулся.
— Мать! У меня, думаете, нет ее? Более того, я оставил жену и ушел на фронт. Мать!..
— Если вы не отстанете от девушки, я буду говорить с комиссаром.
Зоро злобно посмотрел на меня.
— Вы забыли, что в этих вопросах я никому не подчиняюсь и не нуждаюсь ни в чьих советах. И к тому же, если Альбина будет работать в медпункте, это отнюдь не помешает вашим ухаживаниям, скорей наоборот,— примирительно закончил Зоро.
Я едва сдержался, чтобы не съездить ему по морде.
— Зачем вы хотите сделать нас посмешищем?
— Кого это вас?
— Меня и командира батареи.
— При чем тут командир батареи?
— Микола Савич знаком с Карменситой.
— Ну и что? Он будет рад, и только.
— Он вас прогонит ко всем чертям.
— Опять угрозы! Мы на испанской земле.
— Из этого не следует, что вам позволено нас компрометировать. Как только в медпункте появятся Альбина с Карменситой, вы распустите слух, что это наши фронтовые жены, не так ли?
— Да что вы! — воскликнул Зоро.— Даю вам честное слово, что этого не будет.
— Дайте честное слово, что вы оставите их в покое. Зоро презрительно усмехнулся.
— Вы не мужчина — тряпка. Но если хотите, извольте. И, смею вас заверить, у меня не было никакой задней мысли. Просто считаю, что с хорошенькими девушками работать куда приятней, чем со старухами, вот и все. Нас каждое мгновение подстерегает смерть, И потому стараюсь брать пример с пчелы: пить мед из всякого цветка, который встречается на пути.
— Альбину с Карменситой вам придется облететь стороной,— заметил я.
— Не велика потеря. Мало ли на свете хорошеньких цветиков, на мой век хватит.
Когда мы прибыли на батарею, все спали, только Дик стоял с винтовкой на посту. От радости он чуть не выстрелил, желая известить остальных о нашем возвращении.
— Здорово, Малыш! — кричал он, бросаясь нам навстречу с винтовкой в руках.— Гостинцы привезли?
Борис протянул ему увесистую сумку.
— На, забирай, только не ори! Дик приподнял ее раз-другой.
— Тяжелая,— радостно констатировал он.— Надо бить тревогу.
Дик разбудил Августа Сауку и Яна Цериня. Они явились к нам в палатку заспанные и продрогшие, но, увидев привезенные яства, оживились. Дик к тому времени сменился с поста, и мы все вместе сидели до поздней ночи, уплетая сладости, потягивая вино. Больше всего ребят волновал вопрос: получит ли республика новое оружие. Я сказал, что видел в Альмансе отличные гаубицы.
— А наши ни к черту не годятся,— заметил Дик и рассказал о недавнем обстреле.
— Что слышно о новых операциях? — спросил Саука.
— О новых операциях вслух не говорят, военная тайна,— ответил Борис.
— Но что творится под Теруэлем? — спросил Це-ринь.— Там-то что, топчемся на месте?
— Тоже военная тайна,— сказал я, не желая пересказывать мрачные вести. Чтобы переменить разговор, я осведомился, что случилось нового в наше отсутствие.
— Мы тоже топчемся на месте,— сказал Ян Це-ринь.— Правда, поговаривают о большом наступлении, а когда, одному господу богу известно. Фашисты все прощупывают, но сами начинать боятся.
— Вот погоди, придет весна, тогда тут снова заварится каша,— рассуждал Дик.— А то что это за война: лежат в окопах да патроны впустую тратят. Разве так победишь!
Борис наполнил наши кружки, мы выпили за новые битвы и новые победы. У меня было тяжело на сердце.
О трудностях республики я знал" куда больше, чем они. Но я смеялся и шутил вместе со всеми.
— Вот это, я понимаю, вино! — расхваливал Дик.— А то, что Пендрик подает нам к обеду, от этой кислятины меня воротит. Я слышал, ее делают из порошка. Неужели и с вином в Испании стало туго?
— А ты переходи на молоко, как Церинь,— весело сказал Саука.
— С каких это пор Церинь стал пить молоко? — спросил Борис.
Церинь нахмурился и махнул рукой.
— Чего треплются! Раз-другой купил молока, и уже разговоры.
— Он таскает хлеб в деревню и там обменивает его на молоко,— пояснил Дик.
Церинь рассердился:
— Я не твой — свой хлеб обменивал! Что ты ко мне привязался? Тут дети неделями хлеба не видят, их отцы на фронте...
— А табак? — вмешался Август.— Нам самим курева не хватает, а ты меняешь на козье молоко.
— Я не могу без молока,— отрезал Церинь.— Я родился и вырос в деревне.
— Бедненький мальчик! — ласково проговорил Саука.— Надо будет сказать Пендрику, чтоб раздобыл козу. А то шляешься по деревням...
— Ничего, тебе тоже не мешает пройтись, посмотреть, в какой нужде живут люди,— возразил Церинь.-*-Пожалуй, стал бы задаром отдавать свой паек. Ума не приложу, как они тут существуют. Рудники, на которых раньше работали, закрыты, поля сорняками поросли. Недавно одной женщине — у нее только-только родился ребенок — дал буханочку белого хлеба и спрашиваю, нельзя ли тут где-нибудь молочком разжиться. «Подожди,— говорит,— сейчас козу подою». А я смотрю, нет у нее никакой козы, хотела своим собственным молоком отблагодарить меня.
— Иди ты! — воскликнул Дик.
— Заглянул в окошко, она из своей груди цедит в кружку. Ну я, конечно, отказался.
Сауке рассказ показался невероятным, это рассердило Цериня.
— Хочешь — верь, хочешь — нет, твое дело! Я говорю, как было. Я и комиссару рассказывал.
— И что же он? — смеясь, спросил Саука,
— Чего ощеряешься! — сердито крикнул Церинь.— Батарея возьмет над деревней шефство, и часть твоего пайка пойдет детям.
— Разве мне жалко? — воскликнул Август.— Перебьемся.
— Правильно, пускай берут,— сказал Дик.— В Шотландии тоже местами ужасная нищета, особенно в рыбацких поселках. Но такую историю впервые слышу. Если у нас человек окажется на мели, он вешается или травит себя газом, кому что удобней. Как-то раз один субъект решил прыгнуть с пятого этажа, но нечаянно угодил на балкон соседа этажом ниже. Тот не разобрался, с кем имеет дело, и надавал ему хороших затрещин.
Мы смеялись, а Дик пожимал плечами.
— Что тут смешного? В наше время самоубийство в моде. Вот если бы фашисты окружили нас и мы бы расстреляли последние патроны, я бы тоже совершил самоубийство.
— А как? — спросил Саука.— Перекусил бы себе глотку?
— Не все ли равно! Можно со скалы броситься, можно кинжалом вскрыть вены. Но живым бы им в руки не дался, будьте спокойны. Они из нас сандвичи сделают.
— Ладно, довольно об этом. Давайте лучше споем.
— Анатолио, начинай! — сказал Саука. И я тихо запел:
Грозные тучи над нами сомкнулись, Мрак обступает со всех сторон...
Все, казалось, только этого и ждали. Размахивая в такт руками, Ян Церинь пел громче всех.
На битву, друзья, на последнюю битву! Слышите, пули свистят...
— Тише,— сказал я.— Ребят разбудишь.
— Пускай встают! — воскликнул Церинь.— Пускай готовятся к новым битвам.
И мы запели еще громче.
В феврале наступили необычные для Южной Испании холода. Правда, дни стояли ясные и сравнительно теплые, зато ночью температура опускалась ниже нуля, и оставшиеся после дождей лужи покрывались тонким слоем льда. В эту холодную, промозглую пору от зари
до зари сотни окрестных жителей — седые старики и желторотые мальчишки — рыли окопы на склонах ближайших высот. Из больших гранитных глыб складывали крытые огневые точки. Окопы были глубокие, в рост человека. Вечером из них, как муравьи, выползали согнувшиеся от усталости землекопы. Гуськом они спускались по склону горы в долину, чтобы там в покинутых крестьянских лачугах провести ночь, а утром снова чуть свет браться за кирку или лопату.
Сначала разрез в жирной глинистой почве напоминал пурпурный поясок, которым чья-то рука-невидимка не спеша перепоясывала чресла высот. Но постепенно окопы укрывались дерном, кустарником, и все труднее становилось их различать. Как только покончили с первой линией, принялись за вторую, на следующей цепи холмов. И так день за днем, неделя за неделей. Эти трудоемкие работы говорили о том, что республика готовится к упорной обороне в глубоком тылу. И только один вопрос оставался неясным: где взять оружие .для этих почти несокрушимых гранитных крепостей с крытыми переходами, узкими амбразурами. Даже на передовых не хватало оружия, к тому же немало пушек, пулеметов, простоявших в период дождей под открытым небом, отсырели, поржавели и были теперь ненадежны*
В один из теплых февральских дней к нам поднялся комиссар Попов. Было непривычно видеть его хмурым, усталым. Весь его вид говорил: случилось что-то недоброе. Присев на камень, он нервно катал между пальцами липкий листок и рассеянно глядел вдаль. Там, за синими горами, еще с утра грохотала артиллерийская канонада, и Борис спросил Попова, что это значит.
— Наши перешли в наступление,— безрадостно ответил Попов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62