ЖАН ГРИВА
Любовь и ненависть
(пер. с латыш)

В ПЛЕНУ
Книга первая
Глава 1 ПРОБУЖДЕНИЕ
После долгих кошмаров я открыл глаза и никак не мог сообразить, где нахожусь. Незнакомая комната, белые кровати, шкафчики вдоль стен. Хотел встать, но почувствовал, что руки и ноги связаны.
— Что со мной? — громко простонал я.
На соседней кровати приподнялся человек с забинтованной головой и крикнул:
— Сестрица, проснулся!
В этом крике были удивление и радость.
— Сестрица, он проснулся! Сестрица! Отворилась стеклянная, в матовых узорах, дверь, и в
комнату вошла статная женщина в белом халате с алым крестом на груди. Из-под косынки, похожей на чепчик, выбивались светлые вьющиеся волосы.
— В чем дело? — строго спросила она моего соседа.— Почему не спите? У нас мертвый час.
— Он проснулся! — не унимался человек с забинтованной головой.— Он хотел встать и уйти.
Красивая женщина подошла к моей постели и сказала, поправляя подушку:
— Не двигайтесь. Лежите спокойно. Все хорошо, не волнуйтесь.
— Где я?..
— Не разговаривайте. Сейчас я позову врача,— ответила женщина и прохладной ладонью коснулась моего горячего лба. Потом прошептала соседу: — Не тревожьте его. Ни о чем не спрашивайте и сами ничего не
рассказывайте. Ему нельзя волноваться. Ему нужен покой. Абсолютный покой...
Бесшумно прикрыв за собой дверь, она ушла, но скоро вернулась со шприцем.
— Это морфий,— сказала она.— Вам сразу станет легче, гораздо легче...
Я ощутил на руке холодок и боль, словно, трепыхая крылышками, опустилась и ужалила пчела. Потом я увидел над собой улыбку женщины, ее небесно-голубые глаза.
— Не двигайтесь, ни о чем не думайте. Все хорошо. Спите...
Она осторожно прикрыла меня одеялом. С потолка, подобно густому туману, ко мне подступала дрема, и в ее пушистом облаке исчезали лучезарные окна, белоснежные постели и стеклянная дверь с узорами. Дольше всего в этом клубившемся тумане сверкали алый крест, улыбка женщины и небесно-голубые глаза. Вскоре и они растаяли. Я снова потерял сознание.
Очнулся в отдельной комнате. У моего изголовья сидел полный мужчина в белом халате и белом колпаке. Сквозь стекла очков на меня смотрели старчески-усталые глаза. Рядом стояла женщина. В одной руке она держала карандаш, в другой картонную папку. На груди ее в лучах солнца, словно костер, пылал красный крест.
Заметив, что я проснулся, мужчина приветливо кивнул мне и сказал:
— Добрый день!
— Добрый день,— произнес я с трудом. Язык не слушался меня.— Скажите, где я, что со мной?
— А вы попробуйте отгадать,— сказал, улыбаясь, мужчина.— Вам знакома эта барышня? — Он кивнул на стоявшую рядом женщину.
Где-то я видел эти голубые глаза и светлые волосы под белоснежной косынкой. Да, я видел ее в той большой комнате со множеством кроватей, шумливым соседом, у которого забинтована голова. Но когда это было?
— Попробуйте отгадать, где вы находитесь,— уговаривал мужчина в очках, с улыбкой глядя прямо мне в глаза.— Подумайте и попытайтесь отгадать!
И женщина улыбалась мне. На груди у нее, словно костер, пылал красный крест. Красный крест? Ведь такие кресты обычно носят сестры милосердия.
И вдруг меня осенило.
— Я в больнице!
— Совершенно верно,— с явным удовольствием произнес человек в очках и, обменявшись взглядом с женщиной, продолжал: — Я доктор Гибет, а это — старшая сестра моей клиники...
— Лилия Земдега,— слегка наклонив голову, представилась сестра.— Мы с вами и раньше встречались.
— Не помню.
— Попробуйте вспомнить,— сказала Лилия Земдега.— Мы встречались.
Я напрягал свою память, стараясь сорвать с нее завесу, за которой укрывалось прошлое. Словно почувствовав мои чрезмерные усилия, доктор Гибет по-отечески положил мне на грудь маленькую пухлую ладонь и сказал:
— Особенно не напрягайтесь, мой друг. Все в порядке. Теперь-то все в порядке... — И, обращаясь к сестре, добавил: — Развяжите его, пожалуйста.
Лилия Земдега развязала и повесила на спинку стула длинные белые полотенца, которыми я был крепко пристегнут к кровати. Где я раньше видел такие полотенца? «На них опускают гробы в могилу»,— вдруг вспомнилось мне, и это почему-то показалось смешным. Теперь я почувствовал себя свободней, мог двигаться и даже пытался привстать. Но доктор уложил меня обратно на подушки.
— Лежите спокойно. Вставать повремените. Не то нам снова придется вас привязать,— пригрозил он.
— А почему меня привязали? — спросил я.
— В бреду вы хотели встать и уйти,— с улыбкой ответила сестра.
— В бреду? А что со мной было?
Это мы от вас хотим узнать,— сказал доктор.
— Я ничего не знаю, я...
— Попробуйте вспомнить. Где вы были и как вы были, и как вы очутились у нас?
Изо всех сил я напрягал свою память, но так и не вспомнил ничего.
— А как вас зовут? — внезапно спросил доктор.
В самом деле, как меня зовут? Я уставился в потолок, словно надеялся там отыскать ответ, и вдруг вспомнил и свое имя и свою фамилию.
— Анатол Скулте,— со вздохом облегчения ответил я доктору.
— Ну вот видите! Вы все чудесно помните! — радостно воскликнул доктор Гибет и продолжал: — В каком году вы родились?
— В тысяча девятьсот пятнадцатом.
— Чем вы занимались в последнее время?
— Чем? Я изучал медицину.
Гибет улыбался. Кажется, и я улыбался, чувствуя, как все отчетливей, яснее проступает в памяти затерянное, позабытое прошлое.
— Вы проходили практику в нашей клинике,— добавила сестра Лилия Земдега.
— Помню! Вы еще учили меня делать перевязку...
— А я вел практические занятия,— сказал доктор Гибет.— Даже, помнится, очень хвалил вас и вашу сокурсницу Гиту Юдину. Предсказывал вам блестящее будущее.
Гиту Юдину? Туман, застилавший прошлое, все больше рассеивался. Как живая, предстала передо мной Гита Юдина — ее смуглое лицо, прекрасные, тонко очерченные губы, лучистые глаза под густыми бровями, черные волосы и белый халат, который так шел ей.
— Да, да, я вам предсказывал блестящее будущее,— повторил Гибет.— Поднимите, пожалуйста, руки!
Я вынул из-под одеяла руки и приподнял их. Они качались, как тростинки на ветру.
— Да-а,— невесело протянул доктор Гибет и, уложив мои руки обратно под одеяло, добавил: — Это пройдет, будьте уверены, все пройдет. Вы поправитесь.
— Отчего у меня дрожат руки? — спросил я.
— Это пройдет, господин Скулте,— успокаивал меня доктор.— Только не волнуйтесь. Вы поправитесь.
На глазах у меня выступили слезы. Чтобы скрыть их, я отвернулся и только тогда увидел на шкафчике вазочку с незабудками.
— Их принесла вам госпожа Юдина,— пояснила сестра.
— Это она спасла вас,— добавил доктор.
Гита Юдина меня спасла? Но от чего она могла меня спасти? Теперь я старался сосредоточить все свои мысли на одном,— что было до того, как я лишился памяти. Но все, казалось, выветрилось из головы или рухнуло в темную пропасть забвения.
— За что вас арестовали? — спросил доктор, видимо, желая прямым и внезапным вопросом расшевелить мои вялые мысли.
— Разве я был арестован? Да нет же!
— Вас привезли сюда из тюремной больницы,— спокойно сказал доктор Гибет.— Там бы вы вряд ли выжили. Госпожа Юдина внесла за вас залог.
— За что, почему?
— А вы подумайте!
— Ничего не понимаю...
— Попробуйте вспомнить.
— Но я никогда не сидел в тюрьме.
— Вас привезли к нам из тюремной больницы, вы были без сознания,— так же спокойно повторил доктор Гибет и добродушно добавил: — Меня-то вам бояться нечего. Я не следователь, я врач и озабочен только вашим здоровьем. Я хочу одного: поскорее поставить вас на ноги. А для этого вы должны вспомнить все, что с вами произошло...
— За что меня арестовали?
— Об этом я вас и спрашиваю. Можете не посвящать меня в детали. Мне важно знать причину. Тем самым вы значительно облегчите мою задачу, задачу врача. Это в ваших же интересах. Попробуйте вспомнить, как это случилось и при каких обстоятельствах вы потеряли сознание...
Яркий солнечный свет назойливо лез в глаза, и я попросил опустить шторы. Лилия Земдега бесшумно скользнула к подоконнику, развязала шнурок. Палата погрузилась в желтоватый полумрак. Я рылся в памяти, стараясь припомнить, как меня арестовали, как я попал в тюрьму, а оттуда в частную клинику доктора Тибета. Стояла тишина. Я отчетливо слышал, как на руке доктора тикали золотые часы. Он не спускал с меня пристального взгляда и все повторял:
— Попробуйте вспомнить... Попробуйте вспомнить... Попробуйте вспомнить...
Я весь перенесся в прошлое. И вдруг туман, застилавший память, рассеялся, сознание прояснилось, и я вспомнил, вспомнил все до последней мелочи!
— Попробуйте вспомнить,— все еще уговаривал меня доктор.
Слова, слетевшие с моих губ, прозвучали радостным воплем:
— Я вспомнил! Я вспомнил!
Доктор улыбнулся и погладил мой лоб.
— За что вас арестовали? Как вы попали в тюрьму?
— Простите... этого я не могу рассказать. Помолчав немного, доктор спросил:
— Где вас так избили? У вас все тело в синяках.
— Меня били в тюрьме,— ответил я.
— Какой ужас!
— Меня засунули в мокрый мешок...
— Чтобы скрыть отеки?
— Наверное. Они засунули меня в мокрый мешок и били резиновыми дубинками. Когда мешок высох, окатили его холодной водой и продолжали бить.
— Звери!
— Что было дальше, не помню. Кажется, я потерял сознание.
— Что было дальше, мне известно. Под залог вас отпустили на свободу. Из тюремной больницы доставили ко мне. Там бы вы просто погибли. Да и здесь ваша жизнь была на волоске. Почти месяц мы вас поддерживали искусственным питанием. Теперь самое страшное позади. Теперь вам надо поправляться, укреплять свои нервы, и тогда... словом, все пойдет по-старому.
— Все пойдет по-старому? — переспросил я.
— Да, да, все по-старому. Разумеется, ваше дело не прекращено. Сначала у постели дежурил полицейский. Но я попросил... Я поручился за вас, пока вы у меня в клинике...
— Спасибо,— тихо ответил я. Доктор продолжал:
— Как только вас выпишем, должны будете зарегистрироваться в полиции и регулярно являться ко мне на осмотр. Когда сочту вас вполне здоровым, вам предстоит встретиться с прокурором.
— И вернуться в тюрьму?
— Вероятно. Ведь вас хотят судить.
Я смотрел в потолок и думал о своем будущем. Значит, меня ждет тюрьма. И все начнется сначала...
Словно разгадав мои мрачные мысли, доктор Гибет сказал:
— Я сделаю все, что в моих силах. Я постараюсь продлить лечение. Справку о вашем выздоровлении выдам как можно позже. И все-таки когда-то я вынужден буду это сделать. Поймите мое положение и не судите слишком строго.
— Я понимаю, господин Гибет. Благодарю вас! Доктор укрыл меня и собрался уходить, но, вспомнив
что-то, остановился.
— Я обещал полиции никого не допускать к вам. О вашем здоровье ежедневно справляется госпожа
Юдина. Она обрадуется, узнав, что к вам вернулось сознание.
За стеной кто-то застонал. Сестра Земдега вышла.
— Вы не могли бы ей позвонить? — спросил я.
— Госпожа Юдина просила ей не звонить. Не желает посвящать родителей. Но она заходит сюда почти каждый день. Звонил также какой-то мужчина, ваш Друг.
— Борис Эндруп?
— Он не назвал себя. Был сильно озабочен вашим здоровьем.
«Конечно, это Борис»,— подумал я, когда доктор Тибет, бесшумно прикрыв за собой дверь, вышел из палаты. Это он — друг детства, мой однокашник. При мысли о Борисе сердце наполнилось гордостью. Вряд ли он верил, что я выдержу до конца. Но я выдержал.
Мы росли в захолустном местечке Курземе. Отец Бориса Эндрупа был кузнецом, да и сам Борис еще подростком приноровился к тяжелому кузнечному молоту. Он рано возмужал, стал похож на отца — такой же замкнутый, грузный и неуклюжий. Уже в школе пристрастился к чтению и во мне сумел пробудить жажду знаний.
Моя жизнь была более беспечной, беззаботной. Отец был врачом волости. Я рос под нестрогим отцовским оком — мать умерла, когда я был совсем маленький. Отец баловал меня и всеми силами старался оградить от физического труда, чтобы я, не дай бог, не повредил свои руки — бесценный клад для будущего волостного лекаря. Все работы по дому выполняла служанка, а я почитывал книжки. Но чем дальше углублялся я в их таинственный мир, тем ничтожнее казалось мне будущее, уготованное отцом. Ну чего он сам достиг за всю свою жизнь? Перевязывал обрубленные топорами пальцы, врачевал проколотые гвоздями пятки, прописывал пилюли от гриппа и насморка — словом, влачил жалкую, скучную жизнь волостного лекаря, постепенно забывая то, что когда-то узнал в институте. Чтобы собрать достаточно денег на мое образование, он годами обирал пациентов, прописывая им в десять раз больше лекарств, чем следовало. За свои старания в конце каждого месяца он получал от аптекаря небольшие комиссионные. Разве могла увлечь такая перспектива? Нет, мне не хотелось идти по стопам отца» Когда мы с Борисом, окончив уездную гимназию, прибыли в Ригу, я, правда, поступил по настоянию отца на медицинский факультет, но тогда же дал себе слово, что никогда не стану преемником его жалкой карьеры. Мечты уносили меня дальше и выше. Я твердо решил посвятить себя науке и своим трудом, подобно Пастеру, спасать человечество от страшных болезней.
Борис Эндруп вопреки желанию отца, мечтавшего, чтобы он стал инженером, избрал историю и филологию.
В первые два года нашей жизни в Риге мы снимали с ним на двоих меблированную комнату. Борис все больше углублялся в литературу, философию, штудировал историю, законы общественного развития, а я занимался вирусами, препарировал трупы в анатомичке, дышал хлороформом в клинике и слушал вопли несчастных больных. Возможно, мы так и жили бы вместе, если бы не одно обстоятельство. Мой друг довольно часто и основательно расходился во взглядах на политику с нашим хозяином, обедневшим балтийским бароном Га-ном. Борис в отличие от меня по натуре был резким, горячим. Он терпеть не мог бесконечного славословия барона нацистским порядкам в Германии и однажды, после очередной перепалки с хозяином, переехал в Заречье, в небольшой домик, стоявший посреди сада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62