Огромная каменная чаша, в которой мы плавали, содрогалась от взрывов. Из сада, наполненного запахом цветущих роз и магнолий, вспорхнула стая птиц и улетела в горы.
Появились наши истребители, и снова завязался яростный воздушный бой. Истребители кувыркались и кружились в вихре, издали напоминая пчелиный рой. Бомбовозы летали ниже, засыпая бомбами все, что им казалось подозрительным, даже отдельные крестьянские домики, где размещались штабы, командные пункты, склады, медчасти и кухни. И только Эскориал и Сан-Лоренсо, которые католической церковью почитались святынями, оставались нетронутыми, хоть там было больше объектов для бомбежки, чем где-либо в другом месте.
Когда затих воздушный бой, мы осмотрели Эскориал. Резиденция испанских королей, построенная Филиппом Вторым, с несоразмерно большими дворами, мрачными постройками, узкими проемами окон и темным гранитом стен, напоминала огромный склеп, в котором покоится прах некогда великой и безжалостной Испанской империи с награбленным ею золотом. Здесь все было, как прежде. И только с королевского двора, заставленного штабелями ящиков пороха и снарядов, то и дело выезжали нагруженные машины.
Часовые разрешили нам осмотреть дворцовую библиотеку. Борис с благоговением ходил вдоль стеллажей. Под высокими расписными сводами царила неземная тишина, веяло прохладой, пахло позеленевшими пергаментными и древними фолиантами.
— Пошли отсюда, Борис,— сказал я.— Здесь пахнет могилой.
— Здесь пахнет моей профессией,— ответил он.
— Разве ты могильщик? ч Борис усмехнулся.
— А ты думаешь, наши снаряды мало народу на тот свет отправили?
— Я знаю — немало.
— Но я не потому загляделся в эти пожелтевшие, источенные временем тома. Меня взяла чертовская грусть о потерянной профессии. Разве ты, живодер, истязатель человеческого тела, можешь представить, какие ценности прошлого собраны здесь!
— Ну, сейчас ты начнешь воспевать прошлое! — сказал я.
— Нет,— сказал Борис,— я всегда ненавидел тех, кто, изучая прошлое, слеп к настоящему. Но и прошлое надо знать. Угадай, кто первым пробудил во мне интерес к Испании?
— Сервантес?
— Нет.
— Лопе де Вега?
— Не угадал.
— Мериме?
— Ошибаешься. Лорд Байрон.
— Байрон?
— Да. «Путешествие Чайльд Гарольда».
— Не читал.
— Тогда послушай!
Летите в бой, испанцы! Мщенье, мщенье!
Богиня славы рыцарей зовет.
Пусть не копьем разит она в сраженье,
Плюмажем красным туч не достает,
Но, свистом пуль означив свой полет,
Ощерив жерла пушек роковые,
Она сквозь пламень кличет вас вперед!
Иль зов ее слабей, чем в дни былые,
Когда он вдохновлял сынов Андалусии?!
— Звучит вполне современно,— заметил я. Борис, не ответив, продолжал:
Среди равнины голой, на скале, Чернеют стены мавританских башен. Следы копыт на раненой земле. Печать огня на черном лике пашен. Здесь орды вражьи, грозен и бесстрашен, Андалусийский селянин встречал, Здесь кровью гостя был не раз окрашен Его клинок, когда на гребнях скал Драконьи логова он дерзко штурмовал! !
— У тебя отличная память,— сказал я.
— Да, но теперь мне многое хотелось бы забыть.
— С чего это вдруг?
— Сам знаешь.
1 Перевод В. Левика.
У Бориса в самом деле была превосходная память. Топографию, тригонометрию, расчеты стрельбы — все, о чем раньше не имел ни малейшего представления, он освоил, легко и быстро, будто играючи. Этот студент-недоучка, экс-сварщик трамвайных путей с первых же дней учений стал одним из лучших стрелков-наблюдателей.
Изо дня в день приглядываясь к Борису, я стал задумываться: в чем же его настоящее призвание? История, филология? Подполье? Война? И все больше приходил к убеждению, что его призвание — поле боя, что именно здесь, в Испании, он почувствует, найдет свое единственное, незаменимое место в жизни. Но пока .в нем еще борются несбывшиеся мечты с тем новым, что он обрел в Испании. И королевская библиотека, видимо, напомнила ему прохладные и тоже несколько сумрачные аудитории университета и те печальные дни, когда их пришлось оставить, чтобы стать сварщиком трамвайных линий.
Из библиотеки мы перешли в картинную галерею монастыря Сан-Лоренсо, там любовались творениями Эль Греко, Тициана, Вейдена. В монастырском соборе Борис подолгу стоял перед фресками Джордано, так что мне с трудом удалось увести его оттуда. Мы опоздали к обеду и потому отправились прямым путем в монастырскую келарню, где хозяйничали повара трех батарей, и среди них наш Пендрик. Он встретил нас с распростертыми объятиями, тут же угостил тушенной в оливковом масле козлятиной и бобами.
— Ну, как воюем? — спросил меня Пендрик, не подозревая, что я три дня провалялся в медпункте в двух шагах от его кухни. Когда я сообщил ему об этом, он обиделся.
— Что же ты молчал? Я бы прислал тебе отличного вина. Нам немного выдали для штаба.
— Неужто не оставил про запас? — спросил Борис.
— Может, есть еще немножко.
Пендрик пошел проверить свои запасы, а мы с Борисом перемигнулись.
— Будет! — сказал я.— А то какой из него повар, если сам себе лакомый кусок не сумеет приберечь!
Скоро Пендрик вернулся с узкогорлым глиняным кувшином. В нем плескалась изрядная толика вина. Мы пили, как испанцы, подняв кувшин над головой, подставив рот под тонкую струю. Вино было прохладное, кислое
и хорошо освежало. Правда, я еще не совсем освоил местную манеру пить, и потому часть жидкости попадала за воротник.
— Плохой из тебя выйдет стрелок, если даже струйкой вина в свой рот не попадешь,— смеялся Пендрик.
— Ничего, Пендрик, освоим.
— Ну, а как продвигаются наши вперед? — спросил Пендрик.
— Топчемся на месте,— ответил Борис.— И потому так много жертв с обеих сторон.
— Много жертв? — переспросил Пендрик.
— А ты думал,— ответил Борис.
Мне показалось, Пендрик теперь не жалел, что его приставили к кухне. Здесь было меньше бомбежек и вообще поспокойнее во всех отношениях. А кроме того, здесь ешь и пей сколько и когда угодно. За последнее время Пендрик заметно располнел, округлился. А чтобы в наших глазах поднять свой престиж, он важно заметил:
— Одного из поваров чешской батареи тоже ранило. Везли солдатам ужин, а фашистский самолет как раз обстреливал дорогу. Все попрятались в канаву, но одно-му-таки в плечо угодило.
— Бывает,— равнодушно произнес Борис.
— Как бы и за нас не взялись эти чертовы самолеты,— высказал опасение Пендрик, но Борис его успокоил:
— Тут бомбить не будут. Господь бог охраняет это место.
— Тьфу, не сглазить! — воскликнул Пендрик.— Уж если тут посыплются бомбы, тогда пиши пропало. Тогда одно останется — сматывать удочки...
На следующее утро, прихватив с собой бочонок вина, продукты, мы с Борисом, комиссаром Поповым и командиром дивизиона Цветковым в грузовике отправились на свой высотный наблюдательный пункт. Когда выехали из монастыря, солнце только-только поднималось над холмами Кастильского плоскогорья. Дорога не спеша карабкалась в гору. На ветвях магнолий, стряхнув с крыльев ночную росу, распевали птицы. Пробуждался и фронт: вдали затарахтели пулеметы, загрохотала тяжелая артиллерия. Мной овладело странное беспокойство. Но это был не страх, приказывающий учащенно биться сердцу и мурашкам бегать по спине. Во мне проснулось какое-то болезненное чувство ответственности и неверия в свои силы. Мелькнула даже мысль: не лучше ли было
остаться у орудий вместе с Диком? Там гораздо проще, там требуется скорее сила и ловкость, чем смекалка и знания...
Мы поднялись на несколько сот метров. Там было прохладнее, воздух чище, а зелень сочная и густая. По сравнению с выжженной солнцем, спаленной фугасками темно-бурой степью эти места казались цветущим оазисом в знойной пустыне. В просветах зелени с высоты птичьего полета временами мелькал королевский замок, почивший, словно великан, на склоне Гвадаррамы, озаренный мягким утренним светом и потому казавшийся привлекательным. Глядя на него с высоты зеленых холмов, я понял, почему Филипп Второй построил свою резиденцию именно здесь. Едва ли в окрестностях Мадрида найдется другое столь благодатное, столь живописное место, где бы зной Кастильского плоскогорья сливался с прохладой Гвадаррамских гор, где бы сухая степь незаметно переходила в буйную растительность предгорий.
Дорога внезапно вильнула в лесистую долину, где укрывалась артиллерия республиканцев. Там разместился и наш дивизион. За долиной поднимался большой каменистый, поросший редколесьем пригорок, своим крутым склоном обращенный на юго-запад и таким образом укрывавший нашу артиллерию от вражеских наблюдателей. Пригорок соединился с горной цепью Гвадаррамы, у подножья которой мы остановились.
Выгрузив из машины мешки с продуктами, бочонок вина, мы по извилистой каменистой тропе отправились в горы. Внизу, в долине, были видны орудия. Их было много, по-моему, слишком много, чтобы противник не заметил их с воздуха. Кастильское плоскогорье постепенно отступало, скрывалось в синеватой дымке, а мы, порывисто дыша, взбирались все выше и выше. У меня за спиной плескался тяжелый бочонок, и я плелся, согнувшись в три погибели.
Наконец послышалось долгожданное слово «привал!». Я осторожно положил бочонок на землю и благодарно улыбнулся командиру дивизиона Цветкову.
— Жарко,— сказал он, снимая офицерскую фуражку и утирая лицо.
— Не устал? — спросил Попов.
— Нет,— соврал я.— А еще далеко? Борис кинул на меня озабоченный взгляд.
— Далеко,— откровенно признался Попов.
— До высоты 1030,— добавил Цветков,— отсюда три километра.
— И все время по горам?
— Все время по горам.
Мы присели. Цветков отцепил от пояса флягу и предложил нам вина. В долине ухнула батарея. Мы видели вспышки огня и синеватые дымки.
— Наши,— ласково произнес Цветков.— Максимов с Савичем работают.
Снаряды со свистом проносились над нами. Борис достал бинокль и следил за попаданием. Один за другим раздались шесть взрывов. Борис вскрикнул:
— Танки! Стреляют по танкам. Кажется, попали! Цветков выхватил у него бинокль.
— Да, по танкам,— подтвердил Цветков.— Один подбит, другие повернули обратно. Еще, ребята, еще раз! — кричал он, будто его могли услышать.— Еще раз, черти! Еще!
И действительно, орудия дали еще один залп. Смерч песка, осколков и дыма густой завесой окутал в беспорядке отступавшие танки.
— Ура! — кричал Цветков.— Стреляют, черти!
— Максимов молодец,— сказал Попов.
Наконец бинокль дошел до меня. Пока Цветков потягивал из фляги вино, я оглядел окрестность. Лежавший в пятидесяти километрах Мадрид был виден как на ладони, и только Университетский городок прятался в дыму и пыли сражений. А по долинам, у подножья гор, израненные пулями, снарядами и бомбами, в знойном мареве, казалось, трепыхали от страха близлежащие городки: Вальдеморильо, Вильянуэва-де-ла-Каньяда, Ки-хорна, Вильянуэва-дель-Парадильо, Брунете... Почти все они лишь недавно были отвоеваны у противника и своим расположением напоминали клин, забитый в оборону врага, а городок Брунете находился на кончике этого клина. Там-то и гремели самые жестокие бои. Земля дымилась, горы стонали, в небе стоял нескончаемый гул моторов.
Тогда я впервые по-настоящему понял смысл и величие битвы под Мадридом: снять осаду города, отогнать врага от столицы. Капитан Цветков объяснил, что второстепенная задача этой операции — оттянуть те силы противника на Северном фронте, которые после падения Бильбао сосредоточиваются для наступления на Сантан-дер. Массированные налеты авиации, большое скопление артиллерии, показания пленных — все говорит о том, что
мятежники перебросили с севера на Мадридский фронт большое количество живой силы и техники. А это значит, что республиканские части на Северном фронте, измотанные, обескровленные долгими боями, смогут перевести дух и готовиться к новым операциям.
— Зато нам сейчас приходится туго,— добавил Цветков.— У нас огромные потери. Противник тоже несет большие потери, но не такие, как мы.
— Почему? — спросил я. Цветков усмехнулся.
— Сам не видишь? У них больше танков, самолетов, пушек. Не будь у них превосходства в технике, мы давно бы прогнали их от Мадрида. Не хватает оружия! Разве ж это пушки, из которых мы стреляем?
— Но палят они здорово,— вступился Борис.
— Не спорю! — с улыбкой сказал Цветков.— Вы хорошо стреляете, но пушки скверные, допотопные. Их место в музее. У Франко модернизированная итальянская, немецкая артиллерия, а может, и английская и американская... Фашистам гонят все что угодно и морем, и по суше, а нам... Для нас границы закрыты, побережье блокировано. Что поделаешь? Будем стрелять из таких, какие есть.
— Ты забываешь о людях,— заметил Попов.— Люди у нас лучше. Там много наймитов, которые воюют за деньги.
— Ты прав, товарищ комиссар,— поднимаясь, сказал Цветков.— Это мне известно. Это всем известно. Но в войне не последнее слово за техникой.
Мы продолжали подъем. Борис теперь нес бочонок, а я — мешок с продовольствием. Склон становился круче, тропа извилистей. Пот градом катился с меня. Минут через двадцать я выбился из сил.
— Еще далеко? — спросил я Бориса.
— Порядочно,— уклончиво ответил Борис.— Может, нам поменяться ношами?
— Ничего, донесу. Только пить страшно хочется.
— Скоро будет ручей. Чудесная вода.
— Далеко?
— Да нет, рукой подать. Вон видишь скалу и макушки деревьев? Под ней.
Скала и деревья, ,на мой взгляд, были чертовски далеко, но я сказал:
— Да, совсем близко.
Когда мы подошли к ручью, от меня валил пар, как из жарко натопленной бани. Упав на холодные камни, я долго с жадностью пил студеную воду. Зачерпнул воды в берет и лил ее на плечи, на шею, с радостью замечая, «то боль понемногу проходит,
— Смотри не простудись,— сказал Попов.— Еще схватишь воспаление легких.
— Наоборот, это здорово помогает,— ответил я, продолжая свои водные процедуры.— Вот не думал, что на такой вышине такая жара.
— Подожди, ночью успеешь продрогнуть,— сказал Борис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62