Веселье было в полном разгаре. Пендрик с Августом Саукой лихо отплясывали казачка, остальные хлопали в ладоши. Потом снова пели...
Рано утром на машине Цветкова отправились в штаб. Погода стояла ясная, холодная. Пора дождей, видно, кончилась, наступила зима. Склоны гор от обилия влаги покрылись зеленью. Омытые дождями вечнозеленые деревья, кустарники казались удивительно свежими. Серебристые ветви олив прогибались под тяжестью коричневых плодов. Оливы давно созрели, но не хватало рук, чтобы собрать их.
Капитан Цветков угостил нас папиросами. Дым был крепкий, ароматный.
— Московские,— сказал Цветков.— Новогодний подарок.
— А вы сами из Москвы? — спросил я.
— Да,— ответил Цветков.— Жена и двое детей там. Даже не знали, что еду в Испанию. Сказал: посылают далеко и надолго.
Мне нравился этот человек. Больше всего в нем пленяли простота и безыскусственность. По некоторым признакам я заметил, что у него больное сердце. Жару он переносил с трудом. Зато теперь, как видно, чувствовал себя совсем хорошо.
Штаб дивизиона размещался в большой крестьянской ферме вблизи Кордовского шоссе. Пока нам оформляли увольнительные, Цветков сел писать письмо в отдел кадров интербригад. А тем временем мы пошли навестить нашего старого друга Максимова — бывшего командира наблюдательного пункта, теперь начальника штаба дивизиона. Мы нашли его в просторной светлой комнате у длинного стола, заваленного картами. Оторвавшись от них, он с распростертыми объятиями бросился нам навстречу.
— Братцы, дайте вас поздравить! — воскликнул Максимов, обнимая нас обоих сразу.— Прежде всего с Новым годом, потом с отпуском. Оказывается, вы, что называется, парни не промах. Когда обучал вас стрельбе, и не думал, что из вас выйдут такие артиллеристы. Видно, прав Наполеон, сказавший, что каждый сержант прячет под мышкой маршальский жезл.
— Ну, до маршала нам далеко,— отозвался я.— Сначала надо стать сержантом.
— Ты думаешь? — протянул Максимов, взял со стола какой-то листок, встал по стойке «смирно» и зачитал: — «За отличную стрельбу и успешное выполнение боевых заданий присвоить Борису Эндрупу звание младшего лейтената, Анатолу Скулте — звание сержанта». Поздравляю вас, братцы!
Мы с Борисом стояли, разинув рты от удивления. Максимов пожимал нам руки.
— А ну, доставайте свои маршальские жезлы!
— Но командир дивизиона нам ньчего не сказал...— пролепетал я.
— Командир дивизиона? — пробасил Максимов.— Вот у кого надо учиться делать сюрпризы. И еще вам
преподнесу один сюрприз, но строго между нами.— И, кивнув на оперативную карту, продолжал: — Весной, как только просохнут дороги, в нашем секторе начнутся большие дела. Мы вклинимся в оборону противника и постараемся прорвать вот эту узкую полоску между нами и португальской границей. В этой операции дивизиону отводится почетное задание — он примет участие в нанесении главного удара.
Бориса это сильно заинтересовало. Взяв лупу, он склонился над картой.
— Если удастся — здорово.
— Удача во многом зависит от нас,— сказал Максимов.— Отдохните, братцы, и примемся за дело.
В комнату вошел капитан Цветков.
— Товарищ Максимов, приказ зачитали?
— Так точно,— ответил Максимов.
Цветков поздравил нас, вручил увольнительные, а Борису еще и письмо. Потом он отвел нас на склад, откуда мы вышли в новой форме, с нашивками. Распростившись со всеми, сели в легковой автомобиль Цветко-ва 1? отправились в Альмадену.
Дорога шла через Пособланко. У интендантской базы мы остановили машину. Как и в прошлый раз, получили двухдневный паек. Интендант нам выдал больше продуктов, чем полагалось, и я решил заглянуть к Альбине Пинедо.
— Когда ты успел завести здесь роман? — удивлялся Борис.
Я рассказал, Борис усмехнулся.
— И опять, конечно, влюблен по уши.
— Да вроде нет,— оправдывался я.— Просто у них с продовольствием туго.
— У всех с продовольствием туго, почему же других не одариваешь?
— Это чудесные люди. Сам увидишь. Я постучал. Дверь открыла Альбина.
— Анатолио! — вскрикнула она, бросаясь мне на шею.
Встреча получилась более бурная, чем я предполагал. Борис остался стоять в дверях, взгляд его выражал удивление и легкую иронию.
— Вы, наверное, друг Анатолио, да? — обратилась к нему Альбина и, не дожидаясь ответа, продолжала: — Входите, входите, прошу вас. Жаль, что мамы нет дома, она была бы рада вас видеть.
— У нас мало времени,— робко заметил Борис.— Мы проездом.
— Нет, нет, так я вас не отпущу,— сказала Альбина, закрывая дверь.
Она принесла стулья, мы присели у горящего очага.
— Анатолио, вы чудесно выглядите! — еще больше смущая меня, говорила Альбина.— Я все время вспоминала вас. Боялась, что не приедете.
— Разве он похож на обманщика? — усмехаясь, спросил Борис.
— Что вы,— ответила Альбина.— Но я слышала, у вас там были страшные бои. На войне всякое случается.
— С нами ничего не случится,— отшутился я.— Пули избегают нас.
— Хорошо, если так. Снимите шинели, я вас чем-нибудь угощу.
Мы поблагодарили, отказались: нет времени, спешим на поезд.
— Как жаль! Но вы ведь вернетесь?
— Через десять дней,— сказал я.
— Хорошо, я буду ждать. Если и тогда проскочите мимо, мама обидится.
Борис с улыбкой посмотрел на меня.
— Хорошо, Альбина,— сказал я, истолковав его взгляд как согласие.— Мы вас навестим. Передавайте привет вашей маме.
Мы уже собирались уходить, но она принесла кувшин с вином, и нам пришлось задержаться. Простились довольно сдержанно, обоих смущало присутствие Бориса. Я с сожалением подумал о том, что хорошо бы посидеть вдвоем с Альбиной в ее чудесном патио. Но надо было спешить.
У двери Альбина задержала нас.
— Друзья, вы забыли свои свертки.
— Мы принесли их вам. Альбина не на шутку обиделась.
— Я не за тем приглашаю вас в гости, чтобы получать подарки. Вы меня неправильно поняли.
— Не сердитесь, Альбина,— успокаивал я ее.— У нас много всего в машине. Мы едем поездом, нам не во что все это уложить.
— Я одолжу вам сумку,— сказала она. Мы были уже на улице.
— До свиданья, Альбина. Жди меня через десять
дней. И передай привет маме! — крикнул я ей из машины.
Мы отъехали, Альбина стояла у дверей и махала нам на прощанье — звучал ее звонкий голос.
— Чудесная девушка,— сказал Борис.— Ты ее любишь?
Я пожал плечами.
— Кажется, нет.
— Тогда зачем морочишь человеку голову? Сам посуди: ты интернационалист, она испанка, и ты ее обманываешь.
— Я и не думал ее обманывать.
— А как это иначе назовешь?
— А ты думаешь, она меня любит?
— Тут и думать нечего. Ты что, не видел ее глаз, ее губ? Они улыбаются только тебе.
— Она и тебе улыбалась. Борис усмехнулся.
— На меня она смотрела, как на чурбан, к которому прислонился ее милый.
Недалеко от Альмадены дорога вильнула в горы. День был на редкость погожий, к полудню стало совсем тепло. Синеватые вершины Сьерра-де-Альмадене тянулись к небу, словно башни. У подножия гор петляла река Гуадальмес. После дождей она бурлила и клокотала в своем тесном каменном русле, не успевая проносить лавину воды. Она была совсем коричневая и пенилась, как только что вылитое пиво. От пригретой солнцем земли поднимался синеватый пар, своей прозрачной дымкой укрывая окрестности. Казалось, и сердце мое обволакивала нежная, шелковистая пелена, и от этого становилось необыкновенно хорошо, будто я птицей парил над весенними долинами и горами, любуясь прекрасным, ликующим миром, скользившим под моими упругими, крепкими крыльями.
На вокзале в Альмадене стоял готовый состав. Вагоны были битком набиты беженцами. Они, видимо, решили поискать место поспокойнее, где не рвутся бомбы и снаряды. Все полки, лавки, даже тамбуры были завалены корзинами, мешками, сундуками. На них примостились полуголые ребятишки. В огромной корзинке кудахтали куры, а петух, высунув голову, с удивлением косился на пеструю толпу.
— Чего ж он не едет! — кричала дородная испанка с ребенком на руках.— Ждет, пока налетят фашисты, что ли?
Никто ее не слушал, никто не отвечал. У каждого были свои заботы.
В вагоне стоял полумрак — окна были закрашены синей краской, чтобы ночью освещенный поезд не привлекал внимания самолетов. Воздух был тяжелый, спертый. Мы едва выбрались оттуда. В конце состава было три санитарных вагона. Сестры, узнав, что мы интернационалисты, охотно уступили нам одно купе.
Как только поезд тронулся, к нам зашла молодая красивая испанка.
— Врач эшелона, Росита Альварес,— представилась она и спросила: — А вам еще не принесли постели?
— Мы не раненые,— ответил Борис.
— Все равно, вы фронтовики,— улыбнулась Росита, сверкнув белоснежным рядом зубов.
— Не стоит, и так переспим,— возразил я.— Фронтовикам перину заменяет голая земля, подушку — мшистый камень, а покрывало — когда что. Летом звездным небом накрываемся, зимой — тучей серой. И если бы вы знали, как это здорово!
Росита Альварес снова улыбнулась.
— Очень сожалею, но такого комфорта мы вам не сможем предоставить.
— И потому не беспокойтесь, пожалуйста. Мы обойдемся.
Но Росита настояла на своем, и нам принесли постели. Оставшись одни, мы разделись и забрались под белые простыни.
— Как-то странно, непривычно,— смеясь, сказал Борис.— Сможем ли заснуть?
— Не знаю. Вспомнился дом...
— И мягкая постель?
— И теплое одеяло.
— И тихие ночки в Риге?
— И отцовский дом.
— И маленький отель в Париже?
— Не говори мне о Париже,— сказал я.— Поскорей бы забыть о нем.
— Напрасно ты себя мучаешь, Анатол.
— Сердцу не прикажешь. Может, эта рана никогда не заживет...
— Заживет,— успокоил меня Борис.— Сегодня утром,
когда ты увидел Альбину, мне показалось, что все зажило.
— Если бы я сумел увлечься, безумно влюбиться, может, тогда... Мой профессор говорил, что лучший врач на свете любовь. Она творит чудеса.
Борис громко рассмеялся.
— Ну что ж, влюбись. Кто тебе мешает? В Альбину или в эту куколку Роситу. Она тоже врач, отличная пара.
— Она тебе нравится?
— С виду хороша,— отозвался Борис,— а там кто ее знает. Может, сущий дьявол в душе.
— А может, демон страсти?
Борис насмешливо посмотрел на меня.
— Анатол, знаешь, о чем я подумал?
— Ну?
— Война портит людей. Ты становишься донжуаном.
— Неправда, Борис. Просто я опять становлюсь нормальным человеком. Разве это плохо? Хочется забыться...
— Понимаю...— сказал Борис.
Мы закутались в теплые одеяла и скоро уснули.
Под вечер проснулись от грохота бомб и рева самолетов. Наскоро оделись, выбежали в коридор. Поезд стоял вблизи большого города. По насыпи метались в панике люди. Вагон с беженцами, в котором мы собирались ехать, лежал опрокинутый на рельсах. Я сразу вспомнил дородную испанку с ребенком, она так боялась самолетов... Жива ли?
У разбитого вагона Росита Альварес со своими санитарками перевязывали раненых. Я поспешил ей на помощь, Борис бросился к вагону, откуда все еще вытаскивали живых и мертвых. Самолеты настигли нас у моста через реку Асуэр под городом Мансанарес. Кругом простирались холмы провинции Ламанча, по которым в свое время странствовал рыцарь Печального Образа Дон Кихот с верным оруженосцем Санчо Пансой.
Пока расчистили путь, перевязали и вывезли раненых, наступил вечер. Мы с Борисом сполоснулись в студеной воде Асуэра и вернулись к себе. Когда совсем стемнело, поезд тронулся. В купе зашла Росита и пригласила нас ужинать. Борис отказался, сославшись на усталость и скверное самочувствие. Я вполне понимал его: возможно, завтра в отделе кадров Альбасеты решится его судьба. А чтобы не обидеть радушную хозяйку, он сказал:
— Анатол, возьми наши запасы, угости девушек. Забрав все, что у нас было, я последовал за Роситой.
В купе-перевязочной нас уже ждали санитарки. Мы пили вино, закусывали солеными оливами с белым хлебом и вспоминали недавнюю бомбежку.
— Это ужасно! — говорила Росита.— Мне так жаль этих беженцев! Искали в тылу покоя, а встретили смерть.
Я сказал, что мы из Альмадены чуть было не уехали в том самом вагоне. Одна из санитарок заметила:
— И после этого находятся люди, не верящие в бога! Его должны благодарить, что живы остались.
— За это мы вас должны благодарить,— полушутя-полусерьезно ответил я.— Если бы вы не взяли нас в свой вагон...
— Нет, нет,— не унималась девушка.— Это дело рук божьих. Бог за республику, и он уберег вас.
— Допустим,— сказал я.— Но почему же в таком случае он позволил фашистам разбомбить вагон не*-счастных беженцев?
— Он не позволил,— серьезно ответила девушка.— Виновных ждет суровая кара. Бог за республику.
— Откуда вам это известно? — не сдержавшись, спросил я с легкой иронией.
Девушка взглянула на меня как на антихриста. В ее взгляде были и сострадание и укор.
— Бог всегда стоит за то, что хорошо. Республика — это хорошо, и потому бог за нее. Я в начале войны убежала из монастыря. Не потому, что не верила в бога, а потому, что разуверилась в матерях и отцах монастырских. Но в бога я верю и верю в республику...
Поужинав, санитарки пошли проведать раненых. Росита пригласила меня в свое купе. В нем было тесно, но все сверкало чистотой. Мы сели рядом.
— Девушка, с которой вы спорили,— бывшая монахиня. Мы вместе работали в монастырской больнице и вместе убежали.
— Вы тоже верите в бога? — осторожно спросил я. Росита внимательно посмотрела на меня.
— Нет, не верю.
— Как же вы оказались в монастыре?
— Тогда верила,— призналась Росита,— теперь нет; Когда Франко готовил восстание против республики, в монастырях свили гнезда фашисты. В погребах прятали оружие. А когда началось восстание, монахи стреляли в мирное население. В церкви проклинали республику, молились за Франко. И однажды ночью мы с той сестрицей убежали к милиционерам. Они нас приняли за шпионок. Приставили к стенке. Тогда у них ничего не было, кроме охотничьих ружей. Так вот, стоим перед десятью стволами, подруга, помню, читала молитву, а я успела крикнуть: «Да здравствует республика!» Стволы сразу в землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62