Сподра глянула на часы.
— Вам пора.
Они смущенно поцеловались с Борисом. И мы с Ги-той, целуясь, вдруг почувствовали смущение.
— А ты будешь писать мне?
— Как только приедем, сразу напишу.
— Идите, а то опоздаете. Когда поезд выйдет из вокзала, посмотрите в окошко. Мы со Сподрой будем стоять у моста и махать вам на прощанье.
— Счастливого пути! — сказала Сподра.
— Не забудь, милый! — напомнила Гита.— В четыре...
— В четыре,— ответил я.— Мы будем ждать тебя. Приезжай поскорей. Приезжай, как только сможешь. До свиданья!
Мы взвалили на спины свои рюкзаки и отправились на вокзал. Гита со Сподрой поспешили к Даугаве.
Глава 15
ЖИЗНЬ МЕНЯЕТ КУРС
В здании вокзала царило необычное оживление. На лестнице, спускавшейся из зала ожидания на перрон, дежурило несколько полицейских. Они внимательно разглядывали пеструю толпу, а толпа разглядывала их. Взад и вперед шныряли подозрительные субъекты, скорее всего шпики охранки. Все говорило о том, что здесь провожают важную персону или ловят важного преступника. Затерявшись в толпе, мы настороженно наблюдали. Надо было решать — идти нам дальше или повернуть обратно. По вокзальным часам до отхода поезда оставалось четверть часа. Нервы были напряжены до предела. Большая стрелка неумолимо двигалась вперед, толпа росла, полицейские были чем-то обеспокоены. Я пытался что-нибудь придумать, но в голову лезло только два вопроса: «Не нас ли они поджидают?» и «Что делать?».
Борис взял меня за локоть и потянул назад. Мы стали пробираться к выходу. На площади мирно дремали извозчики. Мы прыгнули в одну из пролеток, и Борис велел ехать на Заречье.
Свистнул в воздухе кнут, лошадь рванула с места, и копыта зацокали по булыжнику. Мы ехали вдоль железнодорожной насыпи и все смотрели, не видно ли Гиты со Сподрой. У самой Даугавы нас догнал экспресс Рига — Берлин — Париж. Извергая дым и пар, с тяжким хрипом локомотив набирал скорость. Блестя на солнце своими окнами, мимо нас прогремели вагоны. Был среди них и наш вагон с одним свободным купе. Борис как-то странно улыбнулся и сказал:
— Видишь?
— Вижу,— ответил я как можно спокойнее.— Но где наши девушки?
— Может, так лучше,— сказал он и, помолчав, добавил: — Пожалуй, так лучше...
Мы ехали довольно долго. Наконец пролетка остановилась возле домика на окраине. Борис заплатил и отпустил извозчика.
— Ну? — сказал я.
Борис вздохнул с облегчением.
— Хорошо хоть так...— И, вытерев ладонью со лба пот, объяснил: — Здесь живет мой приятель. Подумаем вместе, что делать.
— Все же стоило рискнуть,— сказал я, потому что никак не мог примириться со случившимся. Но Борис был другого мнения.
— Рисковать можно, когда есть надежда на выигрыш. А у нас была одна возможность — провал.
Мы вскинули на плечи рюкзаки и вошли во двор. Нас встретил седоватый, почтенного вида мужчина.
— Борис! — воскликнул он.— Какими ветрами?
— Жизнь меняет курс. Зашли в твою гавань. Можно бросить якорь?
— Милости просим! — отозвался он, любезно распахивая перед нами дверь.
Мы очутились в светлой и чистой комнате. Положили в угол рюкзаки, сняли пальто, и Борис познакомил меня с хозяином.
— Это мой друг Седой, старый морской волк. В революцию служил на «Авроре».
Потом он со всеми подробностями поведал хозяину о нашей неудаче. Видно, у Бориса не было' от него секретов.
— Мне ясно одно,— сказал Седой.— Теперь вам нельзя появляться в городе. Сегодня я повидаюсь с одним человеком, посоветуюсь. Пока побудьте здесь, располагайтесь как дома. Уходя, я запру калитку. Можете в сад выйти погулять, только не показывайтесь на улице.
Я хотел было известить Гиту и Сподру о случившемся, но Седой отсоветовал. Он взял у каждого из нас по фотокарточке и отправился в город.
Вернулся Седой поздно вечером и тут же велел нам собираться.
— Сегодня ночью вас спрячут на корабле, а завтра вы отплываете в Стокгольм. Оттуда в Ливерпуль и Гавр. Рюкзаки придется оставить здесь. Возьмите только то, что уместится в карманах. Я познакомлю вас с одним моряком, старшим механиком Жаном Сурумом. Он позаботится о вас. Прошу беспрекословно выполнять все его указания. О вас будут знать еще несколько человек, но сами им ничего не рассказывайте. .
Пока Седой нас инструктировал, мы с Борисом раскладывали по карманам необходимое для дороги: бритву, мыло, полотенце, зубные щетки, пасту. Сигарет не взяли — Седой сказал, что табаком и питанием нас обеспечат. Потом хозяин передал нам морские удостоверения с нашими именами, фамилиями, печатями и фотографиями.
— Берегите их! Они не раз вам пригодятся. Эти удостоверения получше ваших заграничных паспортов. Если что случится в дороге и вы окажетесь на мели, доставайте эти книжечки, ступайте на корабль. Мы, мол, черные, кочегары, видавшие виды, давайте нам работу! Если вам будет худо и потребуется помощь, имейте в виду, что во всех крупнейших портах есть интернациональные клубы моряков. Там вас в беде не оставят. А теперь нам пора...
Мы вышли на улицу, сели в такси и поехали в Старую Ригу. Шофер остановил такси на берегу Даугавы у входа в портовый кабачок. Он был набит до отказа и гудел, как пчелиный улей. Пиво, водка лились рекой, подвыпившие женщины любезничали со случайными дружками. Каждая старалась превзойти своих товарок в громогласности и грубости. В одном углу за столиком одиноко сидели трое моряков. Седой повел нас к ним.
— Вот мои друзья,— представил он нас. Поднялся невысокий смуглый человек и приветливо
произнес:
— Жан Сурум. Присаживайтесь.
— Счастливого пути! — сказал Седой, прощаясь со всеми.— Я тороплюсь.
— Все будет в порядке! — отозвался Сурум.— До свиданья!
Седой ушел. Мы остались с моряками.
— Это мои ребята,— сказал Жан Сурум, кивнув на двух остальных.— Кочегары. Прошу любить и жаловать.
Мы обменялись рукопожатиями. Один был худой и длинный, почти лысый, с горбатым носом и заметно навеселе.
— Август Ванадзинь,— пролепетал он.
— А этот малыш,— продолжал Сурум, кивнув на второго, упитанного парня с расплывшимся в улыбке женственным лицом,— Петр Звирбулис. Как видите, птицы разного полета, однако уживаются, как пара канареек в клетке.
— Какое там уживаются! — возразил Петер Звирбулис.— Когда вас не бывает, пух и перья летят.
— И больше всего мне перепадает,— пошутил долговязый.— Видите, волос на макушке почти не осталось.
— Ладно, хватит тебе ныть, Вырвизуб, пошел за пивом! — прервал его Звирбулис, и только теперь я обратил внимание, что и голосок у него тонкий, совсем как у женщины.
1 Ванадзиньв переводе означает ястребок; звирбулис — воробей.
— Ты, Пендрик, не командуй! — отрезал Ванад-зинь.— А вообще по случаю знакомства выпить не мешает. Может, и покрепче что-нибудь, а?
— Правильно, тащи покрепче,— снова зачирикал Звирбулис.
Август Ванадзинь нетвердым шагом направился к стойке, а вслед ему летел писклявый тоненький смешок. Жан Сурум, налив нам из бутылки пива, пояснил:
— Они дали друг другу прозвища: Вырвизуб и Пендрик. И сейчас на корабле, пожалуй, никто, за исключением меня, не знает их настоящих имен.
— А кто скажет, что мы не держим свою марку в котельной? — хвастал Пендрик.
— Если б вы и на берегу держали свою марку, было бы совсем хорошо,— заметил Сурум.— А тут вы чересчур нагружаетесь, и вас треплет хуже, чем в бурю.
— Что делать, такова жизнь,— пропищал Пендрик.— Иной раз с совком у топки бывает легче, чем в кабаке с бутылкой.
Жан Сурум поднялся и тоже направился к стойке. Пендрик внимательно оглядел нас и сказал:
— Значит, вы, ребята, решили смыться? Мы молчали, и Пендрик продолжал:
— И верно, что тут за жизнь! Человек, не видевший света, все равно что дитя в колыбельке. Какой смысл торчать весь век в пеленках, с соской во рту? Я сам с восемнадцати лет на волнах качаюсь — сначала салагой, теперь вот в черных хожу. Иной раз пот во все дыры из тебя прет, на берег выйдешь суше воблы. Понятно, норовишь поскорей горло промочить. Уж такова работенка наша кочегарская, сами понюхаете. А насчет смыться — будьте покойны, поможем. Закопаем в уголь, сам черт не найдет. В ночную смену будем выводить на палубу хлебнуть свежего воздуха. Не впервой нам зайцев вроде вас возить. Попадались и похлестче. В прошлый раз одного в Испанию переправляли. Шофер такси сорвиголова. Один из наших с ним остался в Антверпене, оттуда вместе махнули. И я собирался, да одумался. Своей фифочки жалко стало.
— У вас есть жена? — спросил я.
— У настоящего моряка жена в каждом порту. Жизнь у нас полосатая, как спина у зебоы.— Вдруг,
бросив озабоченный взгляд на стойку, Пендрик пискнул: — Чего это Вырвизуб застрял? Медяки, наверное, перебирает. Не найдется ль у вас звонких, блестящих? У Бориса было несколько латов. Он направился к стойке, чтобы заплатить. Но, оказалось, Вырвизуб застрял по другой причине: загляделся на крутогрудую буфетчицу. Только с помощью Бориса Вырвизуба удалось привести к столику.
— Вот это бабец! — ликовал Вырвизуб, наполняя стаканы водкой и лимонадом.— Бросаю на стойку звонкую, а она глазами так и водит, так и скалит белые зубы. Да, ребята, хороши женщины в Риге!
— Ты в каждом порту говоришь то же самое,— усмехнулся Сурум.— А жену вспоминаешь, когда алименты надо платить.
Вырвизуб широко улыбнулся и, размахивая в такт поднятым стаканом, запел:
Слава богу, жены нет, Жену спровадил на тот свет. Вот теперь мы погуляем...
— Перестань! — сказал Сурум, отнимая у Вырвизуба стакан.— Хватит с тебя. Ты и так пьян.
— А мы, ребята, с вами выпьем! — пискнул Пендрик.— Твое здоровье, Вырвизуб. Прозит!
Мы чокнулись и выпили. Водка обжигала нутро, и я поспешил запить лимонадом. Сурум посмотрел на помрачневшего Вырвизуба и вернул ему конфискованный стакан.
— Пей, только не голоси и не болтай, чего не следует.
— Господин Сурум, разве я хоть раз с копыт свалился? — словно извиняясь, произнес Вырвизуб.— Кто скажет, что я не выдерживал марку? Помните, в лондонских доках? Полный вперед — есть! Полный назад — есть! За меня вам краснеть не приходилось.
— Ладно, ладно,— проворчал Жан Сурум.— Будет хвастать!
— Кто хвастуном родился, тот хвастуном и помрет,— пищал Пендрик, вновь наполняя стаканы.— Опрокинем да поехали, время позднее.
К столику нетвердым шагом подошла крупная, дебелая женщина. Придавив Сурума своим могучим бедром, она вполголоса заворковала:
— Молодые люди, я обожаю море и моряков! Можно с вами посидеть?
Пендрик подскочил со стула, злобно пискнул:
— Отстань от шефа, старая вонючая коза! Пошла отсюда!
Женщина громко рассмеялась и презрительно бросила:
— Малыш, да ты никак порточки промочил!
Вырвизуб зарычал, как лев. Пендрик побледнел, замахнулся на женщину пустой бутылкой, но Сурум вовремя удержал его руку:
— Довольно! Домой!
Женщина направилась к другому столику, а мы вышли на улицу, взяли двух извозчиков и покатили в порт. Я ехал с Пендриком, он бушевал всю дорогу. Его самолюбие было страшно задето.
— Чертово отродье! — возмущался он.— Нашла к кому привязаться, к нашему деду! Ты, друг, не представляешь, какой он душевный человек. Где ты видел, чтобы старший механик ходил в кабак со своими черными? Он для нас все равно что отец родной. Больше, чем отец. Если бы не он, Старик давно прогнал нас к черту. А он ему скажет: «Уволишь Вырвизуба и Пендрика, я тоже уйду. Они ребята что надо, без них не могу работать». И порядок! Во какой у нас дед! Мореходное училище с отличием окончил. Судно знает как свои пять пальцев. Старику поневоле с ним приходится считаться. Во какой у нас дед! Скажи он слово, я свою голову за борт брошу, жизнь отдам, не пожалею. И он знает, с кем имеет дело, на кого можно положиться. Мы вас, ребята, так запрячем в уголь, сам черт не найдет. Раз дед сказал, для нас закон. Будет сделано как пить дать. Мы с Вырвизубом тише могилы. Ты понял? Слова никто не выжмет. Во мы какие! А этой старой потаскухе все же стоило разок съездить. Подумай, к деду привязалась! Ведьма проклятая!
Лошади стали. Порт был рядом. Жан Сурум пошел вперед. За ним Борис и Вырвизуб, потом мы с Пендриком в обнимку. Сурум показал свое удостоверение и сказал, кивнув на нас:
— А это мои ребята!
— Проходите! — зевая, ответил сторож.
Мы направились к причалу. По шаткому трапу поднялись на палубу. Вахтенный подобострастно приветствовал механика.
— Где Старик? — спросил Сурум.
— Капитана нет, господин Сурум,— ответил матрос.
— Скажи стюардессе, чтобы принесла нам чего-нибудь поесть.
Вырвизуб и Пендрик простились с нами и побрели в свой кубрик, а мы зашли в каюту Жана Сурума. Сняли плащи, подсели к столу. Он задернул шторы на иллюминаторах, зажег свет.
— Ну вот,— негромко начал Сурум.— Будем надеяться, все сойдет благополучно. Спрячу вас в угольном бункере. Вырвизуб и Пендрик работают в ночную смену, они о вас позаботятся. За них я спокоен. Ребята надежные, только пьют без меры. Что поделаешь, тяжелая работа. Как вырвутся на берег, хочется побузить. А в остальном ребята что надо. До Стокгольма вам придется поторчать в бункере. А там... Нам не хватает кочегаров. Если Старик согласится, возьму вас к себе. Ну, а не согласится — поплывете в бункере до Ливерпуля или Гавра.
Мы поблагодарили Жана Сурума за помощь.
— Это не помощь,— возразил он.— Моя обязанность. Но помните: если в дороге что-то случится, обо мне ни слова. Вы тайком пробрались на судно, зарылись в уголь — и все.
В дверь каюты постучали. Сурум вышел в коридор и тут же вернулся с подносом — на нем кофейник, бутерброды с маслом. Мы наскоро закусили, взяли плащи и отправились вслед за Сурумом. По крутой железной лестнице спустились в машинное отделение. Там нас встретил дежурный механик.
— Это наши,— сказал Сурум,— приготовь бункер!
Через несколько минут мы сидели в бункере за огромной горой угля. Постель из тряпья и старых мешков говорила о том, что мы тут не первые и не последние. Видимо, в этой секретной гостинице были свои традиции, свой распорядок. Здесь мы нашли пепельницу, графин с водой и поржавевший фонарик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62