— Потому, что нахальнее.
Беркутов рассмеялся и поднял руки, давая понять, что прекратил всякие попытки к сопротивлению. Обратился к Рокотову:
— Вы слышали, господин полковник, авторитетное мнение господина генерала? Поэтому, прошу в дальнейшем прекратить мою дискриминацию лишь по признаками моего характера. У господина генерала он нисколько не лучше.
— Иванов — исключение из правил. А всякое исключение лишь их подтверждает, — ответил Рокотов.
— Интересненькое дельце! — «возмутился» Дмитрий. — У вас какая-то странная, если не сказать больше, логика. Для своего кореша вы делаете исключения, а для своего подчиненного — нет.
— Каков нахал! — восхитился Иванов. — Но только, Володя, похоже, что он прав и заслуживает присвоения звания подполковника.
— Только через мой труп, — безапелляционно заявил полковник.
Карабанов все это время удивленно лупил глаза на присутствующих, переводил их с одного на другого и все никак не мог врубиться — что же происходит? Как могут такие люди вести себя, как совершенно нормальные, обыкновенные, подкалывать друг друга и все такое?
— Это вы, молодой человек, собирались сообщить нам что-то интересное? — обратился к нему Иванов.
— А? Ну да, — кивнул Борис.
— В таком случае, мы вас внимательно слушаем. — Сергей Иванович повернулся к Беркутова. — А вам, Дмитрий Константинович, я предоставляю лишнюю возможность прогнуться перед начальством — садитесь за машинку и записывайте показания.
После рассказа Карабанова и оформления протокола, Иванов сказал:
— Есть предложение обсудить ситуацию.
Дмитрий достал из кармана ключи от «Мутанта», протянул их Борису.
— Подожди меня в машине. Да не вздумай удрать. В следующий раз спасать не буду.
После ухода Карабанова Иванов медленно взад-вперед прошелся по комнате, раздумчиво проговорил:
— Значит, вновь высветился этот театр? Не нравится мне все это, ребята. Очень не нравится. Что-то странное с ним происходит.
— С кем? — не понял Рокотов.
— С театром, Володечка. С театром. Люблю театр я, но странною любовью. Ага. Мне кажется, что он настолько болен, что требует срочного хирургического вмешательства.
— Что ты предлагаешь?
— "Чапай" думает. Но как красиво подлецы работают! Пока-что они не дали нам ни одного шансы пощупать их за жабры.
— А показания Карабанова? — возразил Беркутов.
— Они ровным счетом ничего не значат. Ты считаешь, что их кто-то согласится подтвердить? Увы. Убежден, что все будет с точностью до наоборот. Вызвать и допросить сейчас его кореша — равносильно загубить на корню хрупкую надежду. На это мы пойти не можем. Нет, не можем.
— А что если попробовать внедриться в этот театр? — неожиданно предложил Дмитрий.
— Мы думаем в одном направлении, молодой человек, — одобрил предложение Беркутова Сергей Иванович. — А это значит, что в тандеме мы сможем натворить массу глупостей. Ага. У вас есть конкретные кандидаты?
— Надо подумать, — ответил Дмитрий.
— А что если попробовать Светлану? — сказал Рокотов. — У неё прекрасные возможности, чтобы занять место той же Заикиной. В её актерских способностях мы уж не раз убеждались на практике.
— Это был бы наилучший вариант. Только вот как её внедрить, чтобы не вызвать подозрений?
— Я могу поговорить с Ларисой Ивановной Плитченко, — тут же отозвался Беркутов. — Уверен, что она согласится нам помочь.
— Вашу идею мы одобрям, — сказал Иванов. Обратился к Рокотову: — Володя, её нужно снабдить надежными документами. Нам противостоит очень хитрый и умный враг. Каждый наш неверный шаг может привести к провалу. Я в свою очередь организую ей рекомендательное письмо из Тамбовского драматического театра.
— У тебя там есть знакомые? — спросил Рокотов.
— А как же. На его подмостках блистает всеми гранями своего недюжинного таланта наша общая знакомая Лидия Павловна Холодова.
— Вот как! — удивился полковник. — Ты что же, поддерживаешь с ней связь?
— А как же. Иногда мы пишем друг другу длинные и очень даже трогательные письма. Итак, господа, сверим часы. Сейчас ровно десять часов тридцать минут. Будем считать, что с этого момента операция под кодовым названием «Театральные страсти» началась! — торжественно провозгласил Иванов.
Глава шестая: Радостное известие.
Едва явившись на работу, Светлана Козицина была вызвана к Рокотову. Шестое чувство подсказало, что сейчас она услышит что-то очень для себя важное, и заволновалась. В последнее время она жила с ожиданием каких-то больших перемен в жизни. Откуда это пришло и почему? Она не знала. Но только чувствовала, что вот-вот должно произойти что-то очень значительное. С этим ощущением она и жила. Потому-то её и взволновал вызов к шефу.
Владимир Дмитриевич выглядел утомленным. Встал из-за стола, пожал ей руку, спросил:
— Как настроение, Светлана Анатольевна?
— Нормальное.
— А должно быть отличное. У такой красавицы не должно быть другого настроения! — бодро проговорил Рокотов, приветливо улыбаясь.
Светлана ничего не ответила, лишь пожала неопределено плечами, как бы говоря: «Вам виднее». Она понимала, что шеф собирается ей что-то предложить. Так и произошло.
— Как вы смотрите на то, чтобы снова поработать в группе Иванова? — спросил полковник.
«Вот оно! Случилось!» — подумала она и почувствовала, как внутри что-то оборвалось и ей очень захотелось расплакаться. Черт те что!
— Положительно, — услышала она свой ровный, даже равнодушный голос.
Полковник даже несколько смутился от подобного реакции Козициной. Сказал:
— А мне почему-то казалось, что это вас порадует.
Светлана прекрасно знала, что имел в виду Рокотов. Прекрасно знала. Ведь он был свидетелем той пошлой сцены, когда она на весь мир кричала о своей любви к Иванову.
— Меня радует, Владимир Дмитриевич, — все так же сдержанно ответила. — Что я должна делать?
Рокотов ввел её в курс дела, рассказал о задаче, которую ей придется решать.
— Не знаю, справлюсь ли, — с сомнением проговорила Светлана. — Я ведь даже в самодеятельности не играла.
— А театр Макарова?! Вы прошли такую великолепную школу, что ваши сомнения мне кажутся совершенно беспочвенными.
— Там было несколько иное. Театр мод, это ведь не драматический. Но у меня ничего не остается, как согласиться.
— Я уверен, что у вас все пролучится.
— Поживем — увидим, — философски заключила она. — Когда я должна приступать?
— Завтра привезут документы из Москвы об «окончании» вами пять лет назад Щукинского училища и рекомендательное письмо из Тамбовского театра, где работает небезызвестная вам Лидия Холодова.
— А почему я «переехала» в Новосибирск?
— У вас серьезно заболела «мать». Больную мать мы вам обеспечим. Еще есть вопросы?
— Нет.
— В таком случае, вы переходите в полное подчинение Сергея Ивановича. Свяжитесь с ним.
И закружилась голова Светланы. А взор был устремлен мимо Рокотова, куда-то далеко, далеко...
* * *
...Предрассветную тишину благословенной Вергилии взовали удары набата, возвестившие жителей о трагической и безвременной смерти любимой жены бесстрашного рыцаря Ланцелота несравненной Катрин принцессы Новелотты. Второго дня на праздник Благодарения небесному Отцу нашему она была укушена бабочкой Мауханной. Со всей Вергилии и остального мира были созваны лучшие лекари, но, увы, спасти принцессу они оказались бессильны. Промучившись два дня, она умерла в страшных муках и страданиях, сожалея лишь о том, что не оставила любимому мужу наследника.
Утром следующего дня был открыт доступ к телу усопшей. И потянулись вереницы скорбных людей к замку Ланцелота, выстраиваясь в бесконечную очередь. Многие плакали, не стыдясь своих слез. Все любили кроткую красавицу Катрин, но более всего сочувствовали Великому рыцарю, уже не раз спасшему страну от безобразных драконов, избравших Вергилию для своих постоянных кровавых пиршеств. В этой очереди стояла и Марианна, виконтесса Дальская. И в её прекрасных глазах блестели слезы. Но то не были слезы печали. Нет. То были слезы надежды. Ей было стыдно признаться даже самой себе, что она испытывает радость от того, что так все случилось. Около неё крутился шут короля, коварный и мерзкий Толецнал, вот уже несколько лет добивавшийся взаимности Марианны, и нашептывал ей всякие пошлости. Но вот она увидела Ланцелота и... И мир перестал для неё существовать. Она смотрела в его суровое, скорбное и постаревшее лицо, и готова была умереть от любви и обожания к нему...
* * *
— Светлана Анатольевна, что с вами? — услышала она голос Рокотова. Она даже вздрогнула, приходя в себя. Черт знает, что твориться! Ответила:
— Все в порядке, Владимир Дмитриевич. — Встала, одернула китель. — Разрешите идти?
— Да-да, пожалуйста, — ответил он несколько смущенно. С его подчиненной что-то явно происходило. У неё только-что было такое лицо, такое... Дурак Сергей, и не лечится. Где-то умный, а где дурак-дураком. Точно.
Светлана думала, что сердце её разовется на части от волнения перед дверью его кабинета. Чтобы справиться с взбунтовашими нервами, она обругала себя самыми нелицеприятными словами и решительно постучала.
— Да, входите, — услышала знакомый голос.
И она вошла. И увидела его, сидящим за столом. Сколько же они не виделись? Почти полгода. Он постарел. В волосах прибавилось седины. Резче обозначились скорбные складки в углах рта, делавшие его похожим на схимника. «Он все ещё переживает смерть жены», — машинально подумала.
— Здравствуйте, Сергей Иванович, — проговорила она чужим деревянным голосом.
— Здравствуйте, Светлана Анатольевна! — радушно проговорил Иванов, улыбаясь. Встал. Подошел. Пожал руку. — А вы все хорошеете. Глядя на вас, начинаешь понимать, — до чего ещё несовершенен человек.
Козицину покоробил этот дежурный пошловатый комплемент. Она, вдруг, разозлилась и пожалела о том, что приняла предложение Рокотова.

Часть вторая: Театр, театр.
Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».
...В огромном розово-перламутровом кресле, напоминающим раковину мидии, сидел толстый лысый старик. Его пронзительный умный взгляд бледно-серых глаз, светившийся дружелюбием и приязнью, долго, будто щупальца осьминога, ощупывал мое лицо, фигуру. Ректор академии ордена наисветлейший Анкендорф был именно таков, каким я его и представлял. Он принадлежал к числу самых могущественных людей ордена и имел чин главного рыцаря. Главных рыцарей всего пятеро. Выше их лишь Великий рыцарь ордена.
— Здравствуйте, рыцарь! Рады вас видеть! Мы наслышаны о ваших подвигах во имя единства и братства «Белой лилии» и очень за вас рады. Присаживайтесь. — Он указал на свободное кресло, стоящее напротив. Пока он говорил его полное лицо, исполненное значимости и царственного величия, оставалось неподвижным.
— Здравствуйте, Наисветлейший! — ответил почтительно. — Мне приятно слышать, что мои скромные заслуги, замечены и нашли отклик в вашей душе.
Подошел. Преклонил колено. Поцеловал его большую дряблую и вялую руку. Затем, сел в кресло. Огляделся. Стены огромного ректорского кабинета представляли собой остекленные книжные стеллажи, сплошь заставленные книгами в дорогих, тесненных золотом переплетах. «Камю», «Платон», «Ницше», «Аристотель», «Плутарх», «Кант», «Гегель», «Бердяев», «Гераклид», — прочел я на некоторых корешках. Книги, в особенности такие, всегда вызывали во мне страх и мистический ужас, а люди, их читающие, — уважение. Неужели же все это он прочел?! Недаром главный идеолог ордена считался одним из образованнийших людей.
— Как вам понравилась наша академия? — перебил мои размышления ректор.
— Очень понравилась. Она великолепна. И учебные помещения. И общежитие. Все на высшем уровне.
— Мы рады, что вам понравилось. Не желаете ли кофе?
— О, я не знаю, Наисветлейший. Мне не хотелось бы доставлять вам лишение хлопоты, — разыгрывал из себя пай-мальчика, чем удивил и развеселил Анкендорфа. Он даже рассмеялся. Складки тучного подбородка заходили ходуном. Смех скрипучий, неприятный. Видно, смеялся он не часто.
— Мы представляли вас себе несколько иным. Нам рассказывали о вас, как о решительном и самоуверенном молодом человеке. — Он хлопнул в ладоши и негромко сказал: — Акмолина! Два кофе, пожалуйста!
Через минуту дверь открылась. Молодая, красивая девица вкатила перламутровый столик, на котором стоял серебряный кофейник, две точно такие чашки, на тарелке лежал фигурный шоколад. Расположив столик между нашими креслами, она взяла кофейник и наполнила чашки. На ней было красивое облегающее мини-платье, обнажающее крепкие ноги и подчеркивающее развитую грудь. По кабинету поплыл тонкий аромат дорогих духов. Девица меня волновала. Ректор это заметил.
— Она сегодня ночью придет к вам в комнату, — сказал он. — Придешь, Акмолина?
— Как прикажите, Ваша светлость, — стрельнула она синими глазками в мою сторону. И взгляд этот был опытен и многообещающ.
Мой зверь зарычал от неистового желания. Я был вынужден прикрыть глаза, чтобы скрыть свое состояние и усмирить зверя. Девица все видела и все поняла. Победно виляя бедрами, вышла из кабинета. Кофе оказался как раз таким, какой я любил — крепким и несладким.
— А что же вы не берете шоколад? — спросил ректор, отправляя в рот очередную конфету.
— Я не ем сладкого.
— Завидуем. А мы не можем удержаться. — Он провел рукой по объемному животу. — Видите, к чему привел сей предмет нашего сладострастия. — Посмотрел на меня насмешливым взглядом. — А у вас, как мы заметили, иной предмет? Н-да.
Почувствовал, как внутри возбуждается раздражение против этого жирного старика. Я не любил насмешек от кого бы они не исходили. Когда-нибудь он дорого заплатит мне за эту шутку. Так будет. А пока, сделал вид, что не расслышал вопроса, сосредоточив внимание на чашке с кофе.
Наконец, с кофе было покончено. Анкендорф откинулся на спинку кресла. Вытер рот салфеткой. Втал. Подошел к письменному столу. Выдвинул ящик. Достал сигару. Откусил кончик специальными щипцами. Раскурил. Спросил:
— Вы курите?
— Нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44