Санитар принес Цише снотворное, но, едва он ушел, Цише выбросил таблетки за окно.
— Правильно! — сказал Вольцов.
.Хольт думал: атака на бреющем полете куда страшнее, чем бомбовый ковер, как это было, когда погиб Фриц. Земцкий, Надлер — вот уже двух одноклассников мы потеряли… И Шмидлинг…
Шмидлинг, думал Хольт. Боялся фронта, а пришлось погибнуть на родине, в тылу. Может, на фронте он и уцелел бы? Или это было неизбежно и так уж ему суждено? Снова он задумался. Судьба, провидение… Или простая случайность? Шмидлинг всегда был мне чужд, человек другого мира. Что же это за мир?
Дверь распахнулась перед дежурным унтер-офицером.
— Проверка линии, а ну шевелись!
Хольт вместе с Вольцовом и Феттером направились к «Берте». Тягач, надсаживаясь, вытаскивал «Антона» из окопа. Отряд военнопленных засыпал воронки, восстанавливал разоренные окопы, чинил решетчатые настилы, разбирал сгоревшие бараки. Вольцов взялся за чистку боеприпасов.
— Нехорошо у нас получилось с заклинившейся гильзой, — сказал Феттер.
Хольт, оторвавшись от работы, удивленно на него посмотрел. Феттер был уже не прежним плаксивым увальнем, который вечно ныл и жаловался, что его обижают. Это был рослый крепкий малый, грубый и задиристый, отчаянный сорвиголова
Кутшера и в самом деле приказал раздать всем шнапс и «говядину в собственном соку». Вольцов раскупорил бутылку н протянул ее Цише.
— Сегодня, — сказал он, — ты пьешь первым. Если бы не твоя дурацкая манера вечно нести кисло-сладкую чепуху, мы бы с тобой были задушевными друзьями.
Цише улыбнулся и пригубил. Но Вольцов высоко поднял его руку вместе с бутылкой.
— Пей, не жалей, дружище! — Цише поперхнулся, водка залила ему лицо и потекла за воротник. — Нечего сказать, хорош германец! — смеялся Вольцов. — Даже пить не умеет! — Он передал бутылку другим. Хольт почувствовал, как алкоголь обжег ему гортань. Дрожь пробежала у него по спине. Но потом по всему телу разлилось благодатное тепло, и на душе сделалось спокойно и радостно. А все-таки жизнь хороша, думал он. Это хоть и опасная, но стоящая игра! Позвоню-ка я Герти!
В подвале командирского пункта, где временно помещалась канцелярия, сидел Готтескнехт и читал «Фелькишер беобах-тер». Хольт набрал телефон фрау Цише.
— Это ты, Вернер? Слава тебе господи! В городе говорят бог знает что! Это верно?
Хольт в присутствии Готтескнехта избегал личных обращений.
— Приходи! — сказала фрау Цише.
— Сегодня это невозможно.
— А как Цише — в порядке? — вспомнила она.
— Ему повезло, — сказал Хольт и спохватился, что теперь Готтескнехт догадается, с кем он говорит. — Отделался нервным шоком.
Он подумал, что связь оборвалась, но вдруг снова услышал ее голос:
— Жаль, что ты не можешь прийти. Жду тебя в самом ближайшем времени!
— Ясно. Постараюсь!
— И береги себя, слышишь?
Тревожится… — подумал Хольт, вешая трубку. Как охотно он помчался бы к ней. Все воскресенье у него испорчено. Ко многим курсантам из соседних городов приехали знакомые девушки. Почему у меня нет подруги, с которой можно было бы показаться на люди!
Феттер и Рутшер чуть ли не силком усадили Хольта за скат.
— Восемнадцать, — объявил для начала Феттер.
— Ничего я не умничаю, — жаловался Вольцов. — Нам действительно нужна двадцатимиллиметровка!..
— Двадцать четыре? — колебался Хольт. — Нет, я пас. Ты думаешь, что-нибудь от этого изменится?
— Четыре, семь, тридцать, три, шесть… — надбавлял Феттер.
— Еще бы! — сказал Вольцов. — Была бы у нас четырех-стволка — мы бы разнесли их в клочья!
— Они бы и четырехстволку превратили в металлолом!
— Сорок! — объявил Феттер.
— Но уж по меньшей мере двух «мустангов» бы не досчитались! — проворчал Вольцов.
— Гранд! — горделиво объявил Феттер.
Они начали игру. Вольцов, не отрываясь от Клаузевица, заметил:
— У них на БКП два пулемета, и хоть бы один выстрелил!
— Какое это имеет значение? — отозвался Гомулка со своей койки.
— Восемьдесят четыре, восемьдесят семь, девяносто один — половина очков! — объявил Феттер.
— Сегодня выбыло пятнадцать человек. Как бы не полетели наши отпуска!
— На нынешнем этапе войны отпуска — непозволительная роскошь, — откликнулся Цише, распростертый на своем ложе.
— Видали вы такое? Стоило Цише немного очухаться, как он опять несет чепуху, — сказал Феттер.
— Я подобных оскорблений больше терпеть не намерен! — взвизгнул Цише, весь трясясь.
— То есть как это не намерен? — осведомился Феттер. — Ты отлично знаешь: нам ничего не стоит всыпать тебе по мягкому месту!
Но тут вмешался Вольцов:
— Оставь его, Христиан! Цише теперь для нас свой брат — старый вояка!
Хольт и Гомулка переглянулись.
К вечеру пришлось все же отправить Цише на медпункт. Его по-прежнему трясло.
— Как бы он не остался таким! — выразил опасение Рутшер.
На что санитар со знанием дела ответил:
— Ничего! Вольем ему протонзил — встанет как встрепанный!
Вольцов провел весь день в столовой. Вечером он рассказал:
— Там сидят эсэсовцы, конвоиры русских военнопленных. Такую похабщину несут, что уши вянут!
Ночью небо сотрясалось от гудения моторов. Далеко на востоке падали сигнальные ракеты. «Это Дортмунд!» — сказал Хольт. Он был командиром орудия на «Берте». Кругом стреляли зенитки. Вскоре к ним присоединилась и сто седьмая.
Наутро учителя встретили в классе одни голые стены. Хольт, Гомулка и Вольцов помогали доставить на позицию орудие из ремонтной мастерской. «Антону» приварили новый накатник. Военнопленные исправили окоп, Вольцов приказал расчету заняться чисткой боеприпасов. «Я не хочу, чтобы у меня опять заклинилась гильза», — заявил он. Они разделись до пояса и усердно взялись за работу.
— Здесь, у орудия, жизнь еще терпима, — заметил Хольт.
После обеда была объявлена тревога. В сообщениях о воздушной обстановке назывались Людвигсхафен, Маннгейм и Швейнфурт. Другие группы самолетов летели через Альпы, направляясь в южные и юго-восточные районы Германии. После отбоя Хольт, измученный, прилег, но тут Гомулка, просунув голову в дверь, вызвал его наружу. Он был очень взволнован:
— Гляди, что делается!
У дерева группа военнопленных засыпала воронку. Конвоир-эсэсовец прикладом карабина повалил одного пленного на землю и с ожесточением топтал его ногами.
Хольт бросился назад в барак, где Вольцов, Феттер и Рутшер играли в карты.
— Гильберт! — крикнул он. — Там, на улице эсэсовец избивает пленного!
— Ну и что же? — с недоумением протянул Вольцов. — Какое мне дело до русских!
Да! Какое нам дело до русских!
— Но, Гильберт, этого же нельзя допускать!
— Отвяжись от меня со своей ребяческой блажью!
— Когда-то ты поклялся исполнить все, о чем бы я тебя ни попросил!..
Хольт настаивал, а у самого мелькала тревожная мысль: куда я лезу?
Но Вольцову отнюдь не улыбалось ввязываться в сомнительную историю.
— Неужели ты сам не справишься с этим типом?
Хольту было уже абсолютно ясно: это сумасшедшая затея!
— Был бы у меня дядюшка генерал, я бы к тебе не обратился!
Вольцов все еще колебался. Но постепенно им овладела ярость. Он швырнул карты на стол и зло посмотрел на Хольта.
— А мне, собственно, все равно, кому дать в морду! — Но Хольт видел, что Вольцову не хочется выполнить свое обещание.
Феттер распахнул окно. Все выглянули наружу. Избитый пленный все еще лежал на земле. Остальные продолжали работать. Конвоир стоял немного поодаль. Вольцов зашагал к нему прямо по полю и крикнул:
— Эй, ты, нельзя ли вести себя покультурнее!
— Это плохо кончится! — прошептал Гомулка.
Не слышно было, что ответил эсэсовец, но тут Вольцов за-к-ричал:
— Кто я такой? Я старший курсант Вольцов. Этого тебе достаточно?
Эсэсовец опять что-то сказал, потом отступил на шаг и поднял карабин.
— Избивай Иванов у себя в лагере! — продолжал ругаться Вольцов. — Но не смей этого делать здесь, на батарее!.. Ты! — крикнул он и, подскочив к конвоиру, схватил его за грудь. — Ты на кого поднял оружие? С ума сошел, что ли? Не хватает еще, чтобы немец стрелял в немца! — Он сильно тряхнул конвоира, а потом повернулся и зашагал прочь.
Молча вошел он в общую спальню, сел за стол и снова взял в руки карты.
— Здорово он струхнул! — сказал Феттер.
— Молчать! — крикнул Вольцов. И обратившись к Хольту: — Это первый и последний раз, что я позволил втравить себя в подобную историю. Ты с твоими бредовыми идеями! Нельзя быть таким слюнтяем!
— Ах, ты вот как! — взъелся Хольт. — Хочешь сказать что нашей дружбе конец? Так скажи это прямо! Уж не думаешь ли ты, что я тебя боюсь?
Вольцов удивленно посмотрел на Хольта:
— Ты что, спятил? Я, кажется, тебя не трогаю!
— В еди-ди-ди-динении наша с-сила, — примирительно сказал Рутшер.
— Опять ты заикаешься, чучело! — сказал Вольцов. — Тебе надо снова вырезать миндалины!
Все рассмеялись, и это разрядило атмосферу.
Ночь у орудия тянулась бесконечно. Кутшера был в кратковременном отпуску, и батареей командовал Готтескнехт. Во время занятий юноши клевали носом, сидя на своих скамьях. Учитель монотонно читал им что-то по книге.
Посреди урока дежурный унтер-офицер вызвал Вольцова на командирский пункт, все еще служивший канцелярией. У Хольта сонливость как рукой сняло, он обменялся взглядом с Гомулкой. Десять минут спустя дверь снова приоткрылась, и Готтескнехт кивком позвал Хольта.
Никогда еще Хольт не видел вахмистра таким удрученным и осунувшимся. Ему вспомнился их первый вечер здесь. Тогда у Готтескнехта тоже было такое изможденное, постаревшее лицо. Но сегодня он казался особенно подавленным.
— Хольт, вы знаете дядю Вольцова, генерала? Надо сейчас же что-то предпринять. Вольцова только что арестовало гес-стапо.
Хольта как громом поразило это известие. Его охватил безрассудный страх.
— Я ничего не мог сделать, — донесся до него голос Готтескнехта. — Вы даже неподсудны военному суду — так нелепо все устроене. С точки зрения военного права вы штатские. Зато это делает возможным какое-то вмешательство сверху.
В убежище БКП у телефона дежурил старший ефрейтор. Готтескнехт услал его, затребовал в подгруппе служебный провод и заказал срочный разговор с Берлином. Потом он снова вызвал подгруппу.
— Пожалуйста, барышня, я заказал срочный разговор с Берлином, соедините поскорее со сто седьмой!
У Хольта все путалось в голове. Он спросил через силу:
— А из-за чего…
— Бросьте притворяться! — накинулся на него Готтескнехт. — Кому же и знать, как не вам! Я достаточно изучил Вольцова, он бы пальцем не пошевелил для военнопленного. Это вы натворили, Хольт, больше некому!
— Господин вахмистр, я…
— Да уж молчите! Нечего сказать, хорошую услугу вы оказали товарищу! — Готтескнехт сердился как никогда. — Если бы в этой комедии был хоть какой-то смысл! Но связываться с эсэсовцами из-за русских — это же форменное сумасшествие! И как это вам пришло в голову?
— Я только потом спохватился, чем это грозит, — огорченно сказал Хольт. Жалость обличает малодушие, подумал он. Истребители тоже не жалели нас в то воскресенье. Хоть бы Гильберт пеня не выдал!
Зазуммерил телефон. У Готтескнехта лицо исказилось тревогой.
— Одну минутку, господин полковник! — Он протянул трубку Хольту и прошептал:
— Добейтесь, чтобы к телефону подозвали самого генерала!
— Господин полковник! — охрипшим голосом заговорил Хольт. — У телефона старший курсант Хольт. Нельзя ли мне переговорить с генерал-лейтенантом Вольцовом лично? Дело касается его племянника!
— Убит? — спросил резкий голос.
— Нет, господин полковник! Но дело чрезвычайно срочное. Где-то далеко в проводах раздался сигнал «занято»…
— Сейчас подойдет, — сказал Хольт, понизив голос.
— Скажите ему, — зашептал Готтескнехт, — что Вольцов потому так вышел из себя, что это происходило перед бараками. Скажите, что ему помешали спать или что-нибудь в этом роде. Что это чистейшее недоразумение!
По ту сторону провода раздались шаги. Чей-то спокойный голос произнес:
— Вольцов. Что у вас там случилось?
Хольт, запинаясь, paccказал что и как. На другом конце провода раздался крик:
— Мне, в конце концов, надоела эта канитель! Долго я еще буду возиться с вами, сопляками?
— Господин генерал… — с отчаянием начал Хольт, но генерал-лейтенант был вне себя от ярости.
— Вы что, воображаете, что я господь бог? — Голос зазвучал спокойнее: — Посмотрю, что можно сделать. Все! — В трубке что-то затрещало. Конец, пронесло! Хольт вытер взмокший лоб.
— Гельзенкирхен, кончили? Хольт повесил трубку.
— Что он сказал? — накинулся на него Готтескнехт. Он коротко рассмеялся. — Зол? Еще бы! — Только теперь Хольту стало ясно, что случилось. Если Вольцов скажет, что зачинщик он, Хольт, — арестуют и его, и никакой дядюшка-генерал не вызволит его из беды.
— Что я скажу шефу? — беспокоился Готтескнехт. — И что мы будем делать, Хольт, если придут за вами?
— Господин вахмистр, — сказал Хольт, собрав всю свою волю, чтобы не выдать владевшей им растерянности и страха, — прошу вас сообщить, что истинный зачинщик — я. — Он всей душой надеялся, что Готтескнехт отвергнет это предложение.
— Вы идиот! — отрезал Готтескнехт. — Опрометчивость плюс глупость, Хольт, — это уж чересчур! Вам, конечно, представляется, что вы герой, шутка ли сказать, этакое тевтонское прямодушие!.. Вы что, хотите превратить глупую мальчишескую выходку в заговор с зачинщиками, тайными подстрекателями и уставом? Все это было и остается мальчишеской выходкой, понятно? Вольцов рад любой потасовке, это здесь всем известно. Он дерется с каждым встречным и поперечным — ну и сцепился случайно с эсэсовцем. Повод? Да никакого повода и не требовалось! Он дерется из чистейшего азарта. На этом мы и будем стоять, Хольт! Не было никакого повода! Вольцова может рассердить муха на стене, он рад придраться к случаю. Так оно и было вчера!
— Слушаюсь, господин вахмистр!
— Держитесь этого, если вас спросит шеф или кто другой. Ну что мне с вами делать? — Он задумался. — Лучше бы вам исчезнуть. Если кто спросит, я скажу, что у вас увольнительная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74