Готтескнехт смотрел на них с немым укором.
— Господин вахмистр, — не выдержал Вольцов, — у меня не было выхода, это была вынужденная оборона. — Готтескнехт по-прежнему молчал. — Их было одиннадцать человек, они заманили меня и все вместе напали на безоружного.
— Придержите язык, Вольцов, — устало отмахнулся Готтескнехт, — меня это ни капли не интересует. Меня интересует только то, что на ближайшие дни у нас выбыло из строя два прибориста.
— Не беда, — с раздражением заметил Хольт, — все устроится; разве только остальные господа прибористы останутся на время без увольнения!
Но вахмистр озабоченно качал головой:
— Сколько у меня из-за вас неприятностей! Как я об этом доложу шефу?
На следующий день в столовой состоялось очередное выступление капитана. В качестве представителя национал-социалистской партии при штабе он руководил так называемой «военно-политической учебой». Он снял свой автомобильный плащ и, бросив его на руки Готтескнехту, грозно подбоченился.
— Слушать всем! — начал он. — Вчера у вас была потасовка. Двоих пришлось сдать на медпункт. Неслыханное безобразие! Кто виноват — меня не касается! В наказание приказываю: всю батарею на неделю лишить увольнений в город. Благодарите за это негодяев, которые вас так подвели!
После этого предисловия он перешел к уроку: положение на фронтах, политический обзор, танковый бой под Житомиром, недавний невиданно тяжелый массированный налет на Берлин. Весь народ призывается к фанатическому.сопротивлению… Хольт не слушал. Это мы, думал он, мы подвели всю батарею!
Вечером Вольцов сказал:
— Надоело! Сейчас же отправлюсь в «Берту», поговорю со старшими.
— Это значит лезть в когти ко льву, — сказал Гомулка. — Ничего у тебя не выйдет!
— По крайней мере сделаю попытку! — стоял на своем Вольцов.
— Одного мы тебя не пустим! — решил Хольт. — Зепп, Христиан, пошли с ним!
Приход четырех друзей застал старших курсантов врасплох. Большинство уже лежало по своим койкам, остальные сидели за столом. «Уютно устроились черти!» — подумал Хольт.
Все шкафчики стояли в ряд, стеной, за которой не видно было коек. Перед окном красовался большой аквариум с золотыми рыбками, на подоконниках цвели в горшках азалии и альпийские фиалки.
Вольцов остановился посреди комнаты. Кто-то съязвил:
— Высокие гости пожаловали!
Но Вольцов и бровью не повел:
— Давайте жить в мире, — предложил он спокойно.
— Жить в мире? — отозвался один из близнецов, вскочив в постели. — И это после того, как моего брата изуродовали на вечные времена!
— Напал-то не я, — возразил Вольцов. Но тут поднялся старший курсант Вильде.
— В армии существует неписаный закон, — сказал он. — Мир будет заключен не раньше, чем мы сделаем вам обтирание!
Услышав это, Вольцов взвыл от ярости и шагнул к Вильде, а тот, не теряя времени, отгородился столом.
— Еще одно такое подлое нападение, — предупредил Вольцов, — и пусть над вами смилуется господь бог!
В ответ раздалось насмешливое гоготание противника, но в нем не чувствовалось обычной уверенности.
— Ничего у нас не выйдет, — заявил позднее Хояьт. — Тоже мне, товарищи! Один готов другому горло перегрызть. Раньше я себе иначе представлял армию. Думал, это — братское содружество.
— Болтовня! — огрызнулся Вольцов.
А Феттер:
— Братское содружество — но сперва получай свои полсотни горячих ременной плеткой!
Хольт и его друзья чувствовали себя одинокими. Их одноклассники, работавшие на приборах, подлаживались теперь к старшим курсантам.
В декабре заметно участились массированные налеты на окрестные города. Хольт время от времени получал письма от матери; гамбургский дядюшка регулярно снабжал его сигаретами, да и сам Хольт иногда просил присылать ему деньги: он не укладывался в солдатское жалованье — пятьдесят пфеннигов в день. Он выхлопотал себе на рождество краткосрочный отпуск и долго раздумывал, как лучше его провести. Прежде всего мелькнула мысль об Уте, но Ута писала ему еще в ноябре, что они всей семьей проведут святки в Шварцвальде. Ехать к матери не хотелось. Спасаясь от одиночества, он позвонил фрау Цише.
Готтескнехт упорно торчал в канцелярии, по-видимому увлеченный беседой с пухленькой связисткой, о которой говорили, что она любовница капитана. Хольт недоверчиво покосился на вахмистра. Прошла целая вечность, пока не освободился провод. Наконец в трубке послышался искаженный до неузнаваемости, дребезжащий голос фрау Цише:
— Разумеется, приходите, — у меня как раз гости, это будет очень кстати!
Исполненный щемящих предчувствий, он тут же отправился в путь.
Перед подъездом стояли две обшарпанные машины. Дверь открыла горничная, взявшая у него шинель. Он поставил на пол каску. На военной шинели, висевшей на вешалке, не было офицерских погонов — Хольт установил это с чувством облегчения. Из гостиной доносилась танцевальная музыка и смех.
Хольт узнал гостиную. Через раздвижную дверь видны были соседние комнаты. Фрау Цише, покинув гостей — человек двадцать мужчин и женщин, — подошла к нему торжественная и недоступная, разыгрывая хозяйку салона, и протянула ему кончики пальцев. Владелец шинели, высокий, бледный, белокурый унтер-офицер, судя по нашивке на рукаве мундира, служил в гренадерском танковом полку «Великая Германия», и все здесь называли его «Великой Германией». Когда горничная подошла к нему с подносом, уставленным рюмками, и он взял себе ликеру, кто-то из гостей крикнул: «Нашей Великой Германии все мало», чем вызвал общий смех.
Хольт сидел, не двигаясь, скованный смущением. Фрау Цише любезно занимала его беседой, в которой чувствовалась даже какая-то нотка интимности.
— Все это мои старинные коллеги, актеры оперетты. Как, разве вы не знаете, что я танцовщица по профессии? Я несколько лет считалась здесь прима-балериной… Меня, право же, стоило посмотреть. Я даже выезжала за границу на гастроли. Если вам интересно, я как-нибудь покажу вам свои снимки. — Она засмеялась. — Вот было времечко!
Хольт слушал ее, польщенный этой интимной доверчивостью. Ее близость волновала его, кружила голову.
— Желаю вам хорошенько повеселиться, — сказала она, поднимаясь, — но поосторожнее с девушками. Все это простые хористки, я бы их и не пригласила, но мужчинам нужно с кем-то танцевать. — И Хольт остался один.
Он неотступно провожал ее взглядом. Она была одета шн домашнему, в коричневую шелковую пижаму — широкие и длинные штаны-юбка и блуза свободного покроя с развевающимися рукавами, открывавшими ее белые стройные руки до самых плеч. Волосы ее были собраны на затылке в изящный античный узел. Единственным украшением ей служили сверкающие камешки в ушах. В душе Хольта зашевелилась ревность ко всем этим окружающим ее мужчинам. Он завидовал каждой подаренной ею улыбке, каждому брошенному мимоходом слову.
— Дернем по стаканчику, камрад! — И бледный унтер-офицер протянул ему рюмку коньяку. Кругом танцевали под проигрыватель. — В отпуску? — спросил унтер-офицер, еле ворочая языком. — Или здесь служите? А я… в отпуску, прямехонько с фронта! И знаете, что я вам скажу… — Он опрокинул рюмку. — Эх, приятель, камрад… дело дрянь… — Он вытер рукавом лоб. — Мне через три дня снова шуровать на Восточной… Прозит! — Он опять наполнил рюмки. — Верно говорю, камрад, дело дрянь… Да и что вы хотите? Весь мир до того оевреился, что нам обязательно накладут!
Но тут перед ними выросла фрау Цише и сказала повелительно и даже с оттенком раздражения:
— Разве я тебе не запретила говорить о войне? Поди-ка лучше потанцуй!
Унтер-офицер покорно встал и нетвердым шагом поплелся на другой конец гостиной.
Фрау Цише подсела к Хольту и сказала с наигранной обидой:
— Вам, молодой человек, решительно не хватает воспитания! Что же вы не пригласите хозяйку дома танцевать?
— Я не умею танцевать, — признался Хольт.
— Поставьте фокстрот! — крикнула фрау Цише девушке, сидевшей у проигрывателя, и, взяв Хольта за руку, показала ему несложный шаг. Хольт оказался понятливым учеником. — У вас получается бесподобно! — уверяла она его. С трепетным сердцем держал он ее в объятиях, осторожно и бережно, словно хрупкую вазу. Его правая ладонь ощущала сквозь тонкий шелк упругость ее спины. Пластинка кончилась. Но Хольт горячо взмолился: — Пожалуйста, еще раз!.. — Мерные движения танца погружали его в какое-то сладостное опьянение, он испытывал беспричинный восторг, все его чувства были напряжены. Он легко, а потом чуть крепче прижал ее к себе и сам испугался своей смелости.
Но когда и этот танец кончился — увы, слишком скоро, — она показалась ему еще более недоступной, чем когда-либо. Ревниво следил он, как она танцует с другими.
Подносы с бутербродами передавали из рук в руки. Сардинки в масле! Но он отказался от еды, хоть и был голоден. Наконец он подсел к хористкам, попросил себе коньяку — рюмку, другую, — но болтовня этих девушек и их размалеванные лица вызывали в нем отвращение.
Он собрался с духом и снова пригласил фрау Цише. Коньяк придал ему смелости, и он бесцеремонно толкнул актера, грозившего его опередить. Она засмеялась.
— Как видишь, Фриц, наши храбрые воины требуют, чтобы их обслуживали вне очереди!
Он смотрел на нее сверху вниз. Выпитое вино кружило голову. Были бы мы с ней вдвоем — я поцеловал бы ее. Вдруг послышался грохот, звон разбитых стаканов, истерический визг хористок. Унтер-офицер во весь свой рост растянулся на паркете. Двое актеров подняли его, фрау Цише и не глянула в ту сторону.
— Отведите его в ванную!.. Он пьян, — пояснила она Хольту. — Он так боится возвращения на фронт, что пьет без просыпу! — Она посмотрела на часы. — Через десять минут я выгоню всю эту братию!
По радиосети послышались позывные. Голос диктора объявил: «Крупные силы авиации противника приближаются к территории рейха…» «Приготовиться к ведению огня!» — подумал Хольт. Бежать! Если попадется такси, успею еще доехать! Он увидел испуг в глазах фрау Цише. Нет, останусь! Так уж у них повелось, хоть это никому и не вменялось в обязанность, чтобы отпускники при сигнале воздушной тревоги возвращались в часть. Останусь, решил Хольт.
Гости с шумом спускались по лестнице, упившегося унтер-офицера погрузили в машину. Фрау Цише покрикивала на девушку, отбывавшую у нее в доме годичную повинность.
— Нашли время возиться с посудой! Отнесите чемоданы в убежище, да поскорее. — Надев шубку, она в изнеможении упала в кресло. Сирены провыли первое предупреждение. Хольт открыл в темных комнатах все окна. В накуренной гостиной повеяло свежестью. Слышно было, как жильцы по всему дому спешат вниз, в убежище.
Фрау Цише трепетала, словно робкий, беспомощный ребенок.
— Это же никаких нервов не хватит. Вечные тревоги! С ума можно сойти!
— Что же заставляет вас сидеть в Эссене? — спросил Хольт.
— Муж считает, что мне нельзя уезжать: это может кое-кому не понравиться.
— Что за чепуха! Кому может понравиться, чтобы вы сидели здесь, пока вас самих не накроет! — Белобрысый толстяк по-прежнему вызывал в нем острую неостывающую ненависть.
Снова то усиливающийся, то замирающий вой сирен.
— Скорее в убежище!
— Не торопитесь, — сказал он и с видом превосходства направился к радиоприемнику. — Они только подошли к стопятидесятикилометровой зоне. Скажите, ваш приемник берет волну зенитного передатчика?
— Да, но это же китайская грамота!
— Ничего, я в ней разбираюсь.
Она опустилась рядом с ним на колени, шкала радиоприемника освещала ее лицо. Земцкий научил Хольта ориентироваться по большой карте с топографическими квадратами. «Скоростная эскадрилья от Марты — Генриха 64 движется по направлению Северный полюс — Ида 17».
— Это «следопыты»!.. Они в районе Динслакена… Если не изменят направление, должны пролететь южнее.
Позывные прекратились, голос диктора объявил: «Скоростная эскадрилья от …»
— Летят мимо, — сказал Хольт.
— А как скажут, если они летят на нас?
— Это я расскажу вам при случае. — Он прислушался к голосу диктора. — Бомбардировщики идут следом, мы остаемся в стороне!
— Мой пасынок мог бы мне давно это объяснить! — пожаловалась она. Где-то заговорили тяжелые зенитки, их грохот врывался в открытые окна; казалось, стреляют рядом.
Хольт прислушался.
— Бьют по «следопытам», — сказал он.
— Как только вы можете быть так спокойны? Отведите меня в убежище, я боюсь. — Она повисла у него на руке, и он спустился с лей по лестнице.
В подъезде маячила хмурая фигура коменданта бомбоубежища. Он с любопытством уставился на Хольта. «Долго же вы собирались! Вам давно пора быть внизу». Подвал был глубокий, стены укреплены балками. В проходах кучками толпились люди. Фрау Цише открыла дверцу где-то в глубине. «Я не хочу быть на народе». Стены опрятного чуланчика тоже были укреплены балками. Черта с два они помогут, думал Хольт с досадой. Он предпочел бы оказаться в орудийном окопе, под открытым небом.
Они уселись. Она все еще цеплялась за него, ее бил озноб, и она тесно к нему прижималась. В проходе горела слабая лампочка. Грохот зениток звучал здесь приглушенно.
Они сидели рядом и молчали. Наконец она сказала:
— Все эти люди действуют мне на нервы. А с вами я спокойна.
— Да и я, пожалуй, в такой дыре натерпелся бы страху. И все же я ужасно рад, что могу побыть с вами. — Он скорее почувствовал, чем увидел, что она бегло на него взглянула, а потом опять уставилась в пространство.
Из соседнего прохода доносились голоса и детский плач. Хольт ни на "что не обращал внимания. Он видел рядом эту женщину-девушку, кутающуюся в мех, из которого выглядывало только ее тонкое и теперь такое бледное лицо. Тяжелый узел ее волос распустился, их пышные с матовым блеском пряди ниспадали на шею, смешиваясь с пушистым мехом. Она откинула голову и прислонилась к стене.
— Почему вы тогда убежали? — спросила она беззвучно.
— Я и сегодня еле усидел.
— Но почему же!
— Мне… мне тяжело, когда вы танцуете с другими, я этого не могу вынести! — Она улыбнулась. — Это от меня не зависит, — продолжал он, — я знаю, что это глупо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74