Потому что это сообщение наверняка только еще слух: предполагается,
что могут бомбить... говорят, что в самом крайнем случае на Милвилл, может
быть, сбросят бомбу... Но для нас тут разницы нет. Милвиллцам все едино,
они не станут разбирать, где слухи, а где факты.
Только этого и не хватало, чтоб ненависть сорвалась с цепи. И все
обрушится на меня да, пожалуй, на Джералда Шервуда... будь сейчас в
Милвилле Шкалик, досталось бы и ему.
Улица осталась позади; обежав дом доктора Фабиана, я помчался под
гору, к сырой низине, где росли долларовые кустики. И уже на полпути
спохватился: а Хайрам? Днем он сторожил эти кусты, вдруг он и сейчас там?
С разгону я насилу остановился, пригнулся к самой земле. Наскоро окинул
взглядом склон холма и низину, потом снова, уже медленно, стал
всматриваться в каждую тень, подстерегая малейшее движение, которое выдало
бы засаду.
Вдалеке послышались крики; наверху кто-то бежал, громыхая по тротуару
тяжелые башмаки. Хлопнула дверь, где-то, за несколько кварталов, взревел
мотор и рванула с места машина. Из открытого окна слабо донесся
взволнованный голос комментатора последних известий, но слов я не
разобрал.
Хайрама нигде не было видно.
Я выпрямился и медленно стал спускаться дальше. Вот и сад, теперь
напрямик. Впереди уже темнеют старые теплицы и знакомый вяз на углу, тот
самый, что поднялся из давнего тоненького побега.
Я дошел до теплиц, остановился на минуту - проверить напоследок, не
крадется ли за мною Хайрам, - и двинулся было дальше. Но тут я услышал
голос, он позвал меня - и я оцепенел.
Оцепенел, прирос к земле... но ведь я не слышал ни звука!
"Брэдшоу Картер", - вновь позвал беззвучный голос.
И - аромат Лиловости... может быть, даже не аромат, скорее ощущение.
Воздух полон им - и вдруг резко, отчетливо вспоминается: так было там, у
шалаша Таппера Тайлера, когда Нечто ждало на склоне холма и потом
проводило меня домой, на Землю.
- Я слышу, - отозвался я. - Где ты?
Вяз у теплиц словно бы качнулся, хотя ветерок чуть дышал - где ему
было качнуть такое дерево.
"Я здесь, - сказал вяз. - Я здесь давно, долгие годы. Я всегда ждал
этой минуты, ждал, когда смогу с тобой заговорить."
- Ты знаешь? - спросил я.
Глупо спрашивать, конечно же он знает - и о бомбе, и обо всем...
"Мы знаем, - сказал вяз, - но отчаянию нет места."
- Нет места? - растерянно переспросил я.
"Если мы потерпим неудачу на этот раз, мы попробуем снова. Возможно,
в другом мире. Или, может быть, придется подождать, чтобы ради... как это
называется?"
- Радиация, вот как это называется, - подсказал я.
"Подождать, чтобы радиация рассеялась."
- На это уйдут годы.
"У нас есть годы, - был ответ. - У нас есть время, сколько угодно.
Нам нет конца. И времени нет конца."
- А для нас время кончается, - сказал я, и меня захлестнула горькая
жалость ко всем людям на свете и сильней всего - к самому себе. - И для
меня наступает конец.
"Да, мы знаем, - сказала Лиловость. - Мы очень о вас сожалеем."
Вот когда пора просить помощи! Пора объяснить, что мы попали в беду
не по своей воле и не по своей вине - пусть же нас выручают те, кто нас до
этого довел!
Так я и хотел сказать, но слова не шли с языка. Не мог я признаться
этому чужому, неведомому, в нашей совершенной беспомощности.
Наверно, это просто гордость и упрямство. Но лишь когда я попытался
заговорить и убедился, что язык не слушается, лишь тогда я открыл в себе
эту гордость и упрямство.
"Мы очень о вас сожалеем", - сказал вяз. Но и жалеть можно
по-разному. Что это - подлинная, искренняя скорбь или так только,
мимолетная, из чувства долга, жалость того, кто бессмертен, к бренной
дрожащей твари в ее смертный час?
От меня останутся кости и тлен, а потом не станет ни костей, ни
тлена, лишь забвение и прах, - а Цветы будут жить и жить вовеки веков.
Так вот, нам, кто обратится в тлен и прах, куда важней обладать этой
упрямой гордостью, чем другим - сильным и уверенным. Она - единственное,
что у нас есть, и только она одна нам опора.
Лиловость... а что же такое Лиловость? Не просто цвет, нечто большее.
Быть может, дыхание бессмертия, дух невообразимого равнодушия: бессмертный
не может себе позволить о ком-то тревожиться, к кому-то привязаться, ибо
все преходящи, все живут лишь краткий миг, а бессмертный идет своей
дорогой, в будущее без конца, без предела, - там встретятся новые твари,
новые мимолетные жизни, и о них тоже не стоит тревожиться.
А ведь это - одиночество, вдруг понял я, безмерное, неизбывное
одиночество, - людям никогда не придется изведать такое...
Безнадежное одиночество, ледяной, неумолимый холод... во мне вдруг
шевельнулась жалость. Как-то странно жалеть дерево. Но нет, не дерево мне
жаль и не те лиловые цветы, а неведомое. Нечто, которое провожало меня из
чужого мира, которое и сейчас здесь, со мной... жаль живую мыслящую
материю - такую же, из какой создан и я.
- Я тоже сожалею о тебе, - сказал я и, еще не досказав, опомнился:
оно не поймет моей жалости, как не поняло бы и гордости, если бы узнало о
ней.
Из-за поворота улицы, идущей по бровке холма, на бешеной скорости
вылетела машина, яркий свет фар хлестнул по теплицам. Я отпрянул, но фары
погасли, еще не настигнув меня.
Во тьме кто-то позвал меня по имени - чуть слышно и, кажется,
пугливо.
Из-за угла, не замедляя скорости, вывернулась еще машина, ее занесло
на повороте, взвизгнули шины. Первый автомобиль круто затормозил и,
содрогнувшись, замер возле моего дома.
- Брэд, - снова чуть слышно, пугливо позвали из темноты. - Где ты,
Брэд?
- Нэнси?! Я здесь, Нэнси.
Что-то случилось, что-то очень скверное. Голос у нее точно натянутая
до отказа струна, точно пробивается он сквозь густой туман охватившего ее
ужаса. Что-то неладно, иначе не мчались бы так неистово к моему дому эти
машины.
- Мне послышалось, ты с кем-то разговариваешь, - сказала Нэнси. - Но
тебя нигде не было видно. Я и в комнатах искала, и...
Из-за дома выбежал человек - черный силуэт на миг четко обрисовался в
свете уличного фонаря. Там, за домом, были еще люди - слышался топот
бегущих, злобное бормотанье.
- Брэд, - опять сказала Нэнси.
- Тише, - предостерег я. - Что-то неладно.
Наконец-то я ее увидел. Спотыкаясь в темноте, она шла ко мне.
Возле дома кто-то заорал:
- Эй, Картер! Мы же знаем, ты у себя! Выходи, не то мы сами тебя
вытащим!
Я бегом кинулся к Нэнси и обнял ее. Она вся дрожала.
- Там целая орава, - сказала она.
- Хайрам со своей шатией, - сказал я сквозь зубы.
Зазвенело разбитое стекло, в ночное небо взметнулся длинный язык
огня.
- Ага, черт подери! - злорадно крикнул кто-то. - Может, теперь ты
вылезешь?
- Беги, - велел я Нэнси. - Наверх. Спрячься за деревьями.
- Я от Шкалика, - зашептала она. - Я его видела, он послал меня за
тобой.
В доме вдруг разгорелось яркое пламя. Окна столовой вспыхнули, как
глаза разъяренного зверя. В отсветах пожара бессмысленно, неистово
приплясывали и вопили черные фигуры.
Нэнси повернулась и побежала, я кинулся за нею, и тут позади,
перекрывая разноголосицу горланящей толпы, рявкнул оглушительный бас:
- Вот он! В саду!
Что-то дало мне подножку, я споткнулся и с разбегу ухнул в долларовые
кусты. Колючие ветки царапали лицо, цеплялись за одежду, с трудом я
поднялся на ноги, огляделся.
Из отверстия в крыше, пробитого "машиной времени", взбесившимся
фонтаном хлещет пламя. Все стихло, только рычит огонь, пожирая дом
изнутри, вгрызаясь в балки и стены.
А люди молча бегут вниз, в сад. Доносится гулкий топот, тяжелое,
прерывистое дыхание.
Наклоняюсь, шарю по земле - вот оно, то, обо что я споткнулся.
Обломок деревянного бруса длиной фута в четыре, чуть подгнивший по краям,
но еще крепкий.
Дубинка. И на том конец. Но пока меня прикончат, один из них тоже
распрощается с жизнью... а может быть, и двое.
- Беги! - кричу я Нэнси, она где-то там, хоть ее и не видно.
Осталось одно, еще только одно я должен сделать. Разбить, этой
дубиной башку Хайраму Мартину, пока меня не захлестнула толпа.
Вот они уже сбежали с холма, несутся по ровному месту, через сад.
Впереди - Хайрам. Стою и жду с дубиной наготове; а Хайрам все ближе, на
темном лице, точно белый шрам, блестят оскаленные зубы.
Надо метить между глаз, расколю ему башку пополам. А потом стукну и
еще кого-нибудь... если успею.
Пожар разгорелся в полную силу, ведь дерево старое, сухое, даже и
сюда пышет жаром.
А эти уже совсем близко... Я крепче сжал дубинку, занес повыше, жду.
Вдруг, в нескольких шагах от меня, они сбились, затоптались на
месте... одни попятились, другие застыли, рты разинуты, глаза вытаращены,
и в них - изумление, ужас. Уставились не на меня, а на что-то позади меня.
И вот - шарахнулись, бегут со всех ног обратно, вниз, и еще громче,
чем рев огня, их отчаянный вой... словно мчится и ревет перепуганное
насмерть стадо, гонимое степным пожаром.
Как ужаленный, оборачиваюсь... а, это те, из чужого мира! Черные тела
поблескивают в дрожащих отсветах пожара, серебристые перья лохматых голов
чуть колышутся на ветру. Они подходят ближе и щебечут, щебечут на своем
непонятном, певучем языке.
Не терпится им, черт возьми! Слишком поторопились, лишь бы не
упустить хоть единую предсмертную дрожь объятого ужасом клочка нашей
Земли.
Не только сегодня - снова и снова вечерами они станут сюда приходить,
станут возвращать послушное им время к этой роковой минуте. Нашлось еще
одно место, где можно стоять и ждать, пока начнется зрелище, есть еще один
призрачный дом, зияющий провалами окон, через которые можно заглянуть в
безумие и ужас иного мира.
Они приближаются, а я стою и жду, сжимая дубину, и вдруг опять -
дыхание Лиловости и знакомый неслышный голос.
"Назад, - говорит голос. - Назад. Вы пришли слишком рано. Этот мир не
открыт."
Издали кто-то зовет, но ничего не различить а грохоте и треске
пожара, в звонком, взволнованном певучем щебете этих беззаботных вампиров,
проскользнувших к нам из лиловой страны Таппера Тайлера.
"Идите назад", - повторил вяз, неслышные слова хлестнули, как взмах
бича.
И они ушли - исчезли, растворились в непостижимой тьме, во мраке
более густом и черном, чем сама ночь.
Вяз, который разговаривает... а сколько еще есть говорящих деревьев?
Много ли здесь осталось от Милвилла? Сколько уже принадлежит другому,
лиловому миру? Я поднимаю голову, смотрю на вершины деревьев, стеной
окружающих сад, - призрачные тени в темном небе, они трепещут под
дуновением странного ветра, что веет неведомо откуда. Трепещут на ветру...
а быть может, тоже говорят о чем-то?. Кто они - прежние земные деревья,
бессловесные и неразумные, или совсем иные деревья, порождение иной Земли?
Никогда мы этого не узнаем, а может, это и не важно, ведь с самого
начала нам не на что было надеяться. Мы еще не вышли на ринг, а нас уже
положили на обе лопатки. Все потеряно для нас давным-давно, в тот далекий
день, когда мой отец принес домой охапку лиловых цветов.
Опять издали кто-то кричит, зовет меня по имени.
Бросаю свое оружие, иду через сад. Кому я понадобился?
Это не Нэнси, но голос знакомый.
А вот и Нэнси сбегает с холма.
- Скорей, Брэд!
- Где ты была? Что еще случилось?
- Там Шкалик Грант. Я ведь говорила, тебя ищет Шкалик. Он ждет у
барьера. Он как-то проскользнул мимо часовых. Ему непременно надо с тобой
повидаться...
- Так ведь Шкалик...
- Он здесь. И требует тебя. Говорит, больше никто не годится.
Она повернулась и почти побежала наверх, я тяжело поплелся за нею.
Через двор доктора Фабиана, потом через улицу, а там еще один двор и...
ну, конечно, здесь, прямо перед нами, проходит барьер.
По ту сторону с земли поднимается коренастый гном.
- Это ты, паренек? - слышу я.
Сажусь на корточки перед самым барьером и во все глаза смотрю на
Шкалика.
- Ну да, я... а ты как же...
- Об этом после. Некогда. Часовые знают, что я пролез сквозь
оцепление. Меня ищут.
- Чего ты хочешь?
- Не я. Все. И ты. Всем это нужно. Вы здорово влипли.
- Все здорово влипли.
- Я про то и говорю. Одному болвану в Пентагоне приспичило сбросить
бомбу. Я, когда сюда пробирался, слышал, в какой-то машине радио трепало
всякую чушь. Краем уха кой-что поймал.
- Так, - говорю я. - Стало быть, человечеству крышка.
- Нет, не крышка! - сердито возражает Шкалик. - Есть выход. Если
только в Вашингтоне поймут, если...
- Если ты знаешь выход, чего ж ты тратил время, искал меня? Сказал бы
там...
- Кому? Да разве мне поверят? Кто я такой? Дрянь, забулдыга и
пьяница, да еще из больницы сбежал...
- Ладно, - говорю я, - ладно.
- А вот ты им растолкуешь, ты вроде как посол, что ли, доверенное
лицо. Тебя кто-нибудь да выслушает. Свяжись там с кем-нибудь, и тебя
послушают.
- Если есть что слушать.
- Есть что слушать! - говорит Шкалик. - У нас есть кое-что такое,
чего тем чужакам не хватает. И только мы одни можем им это дать.
- Дать? - кричу я. - Все, что им надо, они у нас и так отберут.
- Нет, это они так сами взять не могут, - возражает Шкалик.
Я качаю головой.
- Что-то слишком просто у тебя получается. Ведь они уже подцепили нас
на крючок. Люди только того и хотят, чтоб они к нам пришли, да если бы и
не хотели, они все равно придут. Они угодили в наше самое уязвимое
место...
- У Цветов тоже есть уязвимое место, - говорит Шкалик.
- Не смеши меня.
- Ты просто обалдел и уже не соображаешь.
- Какой ты догадливый, черт подери!
Еще бы не обалдеть. Весь мир летит в тартарары. Над Милвиллом нависла
ядерная смерть, уже и так все с ума посходили, а теперь Хайрам расскажет о
том, что видел у меня в саду, и народ окончательно взбесится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34