Допустим, будет заключен такой уговор: Цветы
заменят все земные растения - все овощи и травы, все злаки и деревья - и
дадут людям больше пищи с каждого поля и каждой грядки, больше дров или
досок от каждого дерева, больше пользы и выгоды от всего, что растет.
В мире не станет голода, всего будет в избытке, ведь Цветы могут дать
человеку все, что ему нужно.
Мы привыкнем полагаться на них, от них, от их верности уговору будет
зависеть все хозяйство и самая жизнь человечества - и тогда человечество в
их власти! А если они вдруг снова превратятся из пшеницы, кукурузы, травы
во что-нибудь другое? Они разом обрекут всю Землю на голодную смерть. Или
внезапно станут ядовитыми - и смогут убивать мгновенно, это все-таки
милосерднее. А если к тому времени они по-настоящему возненавидят людей?
Разве они не могут наполнить воздух какой-нибудь тлетворной пыльцой, столь
пагубной для всего живого на Земле, что смерть, когда она наконец
настанет, покажется желанным избавлением?
Или, предположим, люди не захотят пустить их на Землю, но они все
равно к нам проникнут... люди не станут заключать с ними сделку, но они
сами тайно обратятся в хлеба и травы и все другие земные растения,
вытеснят их, убьют, подменят собою несчетные виды земной растительности.
Что ж, конец будет тот же.
Проникнут ли они к нам с нашего согласия или наперекор нашей воле, -
мы бессильны их остановить, мы в их власти. Быть может, они нас истребят,
а может быть, и нет, но если и нет, важно одно: стоит им пожелать - и они
в любую минуту нас уничтожат.
Однако если Цветы намерены пробраться на Землю, захватить ее, смерти
с лица ее все живое, - тогда чего ради они вступали со мной в переговоры?
Они вольны проникнуть к нам и без нашего ведома. На это уйдет немного
больше времени, но дорога открыта. Ничто не могло бы им помешать, ведь
люди ни о чем бы не подозревали. Предположим, некие лиловые цветы выйдут
за пределы милвиллских садов и год от года начнут множиться, разрастутся
среди живых изгородей, в придорожных канавах, в глухих уголках и
закоулках, подальше от людского глаза... ведь этого никто и не заметит.
Год от года они станут расползаться все шире, все дальше и за сто лет
обоснуются на Земле прочно и навсегда.
Так я думал, рассчитывал, прикидывал на все лады, а откуда-то из
глубин сознания упрямо пробивалась и взывала другая мысль - и наконец я
прислушался: ну, а если бы мы и могли воспротивиться Цветам, отбросить их
- нужно ли это? Даже если здесь и может таиться опасность, надо ли
преграждать им путь? Ведь это впервые мы встречаемся с иной жизнью, с иным
разумом. Впервые человечеству представился случай - если только у нас
хватит решимости - приобрести новые познания, по-новому посмотреть на
жизнь, заполнить пробелы в нашей науке, перекинуть мост мысли через
пропасть, постичь иные, новые для человека воззрения, изведать новые
чувства, встретиться с незнакомыми побуждениями, разобраться в незнакомой
нам логике. Неужели мы струсим и попятимся? Неужели не сумеем пойти
навстречу первым пришельцам из иного мира, не постараемся сгладить
разногласия, если они и есть? Ведь если мы провалимся на первом же
экзамене, не миновать провала и во второй раз, и, может быть, уже никогда
нам не знать удачи.
Таппер очень похоже изобразил звонок телефона. Любопытно, как попал
телефон в дебри, где одиноко блуждает его воображаемый кот? Может, кот
набрел на телефонную будку посреди темной, залитой дождем чащи, и теперь
хочет узнать, где же он и как ему вернуться домой?
Снова телефонный звонок, потом короткое, выжидательное молчание. И
вдруг Таппер сказал мне с досадой:
- Да отзовись ты! Это ж тебя!
- Что такое?!
- Скажи - слушаю! Давай отвечай.
- Ладно, - сказал я, лишь бы он не злился. - Слушаю.
И тут он заговорил голосом Нэнси, да так похоже, что мне показалось -
она тут, рядом.
- Брэд! - позвала она. - Брэд, где ты?
Она почти кричала, задыхалась от волнения, голос дрожал и срывался.
- Где ты, Брэд? Куда ты исчез?
- Трудно объяснить, - сказал я. - Понимаешь...
- Где я только не искала! - она захлебывалась словами. - Мы тут все
обыскали. Тебя весь город ищет. А потом я вспомнила про этот телефон у
папы в кабинете - знаешь, который без диска. Я его и раньше видела, только
внимания не обращала. Думала, это какая-то модель, или игрушка, или так,
подделка, обман шутки ради. А сейчас столько шуму из-за этих телефонов в
хижине у Шкалика Гранта, и Эд Адлер рассказал мне, что у тебя в конторе
тоже был такой аппарат. И под конец до меня дошло: может, и у папы такой
же телефон. Только до меня ужасно долго не доходило. А потом я пошла к
папе в кабинет, стала, и стою, и только смотрю из этот телефон...
понимаешь, просто струсила. Стою и думаю - кто его знает, возьмусь за него
- и вдруг начнется что-то очень страшное. А потом собралась с духом, сняла
трубку, слышу - дышит, ток есть, я и спросила тебя. Конечно, это дурацкий
поступок, но... Так что ты сказал, Брэд?
- Я говорю, очень трудно объяснить толком, где я. Сам-то я знаю, да
объяснить не могу, никто не поверит.
- Скажи мне. Не трать время зря. Только скажи, где ты.
- В другом мире. Я прошел через сад...
- Куда прошел?!
- Просто я шел по саду, по следам Таппера, и вдруг...
- По каким следам?
- По следам Таппера Тайлера. Я, кажется, забыл тебе сказать: он
вернулся.
- Не может быть! Я прекрасно помню Таппера. Уже десять лет, как он
исчез.
- Он вернулся. Сегодня утром. А потом опять ушел. И я пошел по его
следам...
- Это ты уже говорил. Ты пошел за Таппером и очутился в другом мире.
Где он находится, этот мир?
Нэнси - как все женщинам задает невозможные вопросы!
- Точно не знаю, но он в другом времени. Может быть, разница только в
одну секунду.
- А вернуться ты можешь?
- Попробую. Что выйдет - не знаю.
- А я не могу тебе как-нибудь помочь? Или все мы - весь город?
- Слушай, Нэнси, это пустой разговор. Скажи лучше, где твой отец?
- Он сейчас у тебя дома. Там полно народу. Все тебя ждут.
- Ждут? Меня?
- Ну да. Понимаешь, они все обыскали и знают, что в Милвилле тебя
нет, и многие считают, что ты знаешь, в чем секрет...
- Это насчет барьера?
- Да.
- И они здорово злы?
- Некоторые - очень.
- Слушай, Нэнси...
- Не трать зря слов. Я и так слушаю.
- Можешь ты пойти туда и потолковать с отцом?
- Конечно!
- Вот и хорошо. Скажи ему, что когда я вернусь... если только
сумею... мне надо будет с кем-нибудь поговорить. С кем-нибудь наверху. На
самом верху. Может, даже с президентом или кто там к нему поближе. Или с
кем-нибудь из Организации Объединенных Наций.
- Кто же тебя пустит к президенту, Брэд?
- Может, и не пустят, но мне нужно добраться до кого-нибудь там
повыше. Мне надо им кое-что сообщить, правительство должно об этом знать.
И не только наше - все правительства должны знать. У твоего отца наверняка
найдутся какие-нибудь знакомые, с кем он может поговорить. Скажи ему, дело
нешуточное. Это очень важно.
- Брэд... Брэд, а ты нас не разыгрываешь? Смотри, если это все
неправда, будет ужасный скандал.
- Честное слово, - сказал я. - Нэнси, это очень серьезно, я говорю
тебе чистую правду. Я попал в другой мир, в соседний мир...
- Там хорошо, Брэд?
- Недурно. Всюду одни цветы, больше ничего нет.
- Какие цветы?
- Лиловые. Их мой отец разводил. Такие же, как у нас в Милвилле. Эти
цветы все равно что люди, Нэнси. И это они огородили Милвилл барьером.
- Но цветы не могут быть как люди, Брэд!
Она говорила со мной, как с маленьким. Как с младенцем, которого надо
успокоить. Надо же: спрашивает, хорошо ли здесь, и объясняет, что цветы -
не люди. Уж эта мне милая, деликатная рассудительность.
Я постарался подавить злость и отчаяние.
- Сам знаю. Но это все равно. Они разумные и вполне общительные.
- Ты с ними разговаривал:
- За них говорит Таппер. Он у них переводчиком.
- Да ведь Таппер был просто дурачок.
- Здесь он не дурачок. Он может многое, на что мы не способны.
- Что он такое может? Брэд, послушай...
- Ты скажешь отцу?
- Скажу. Сейчас же еду к тебе домой.
- И еще, Нэнси...
- Да?
- Пожалуй, ты лучше не говори, где я и как ты меня отыскала. Наверно,
Милвилл и так ходит ходуном.
- Все просто взбеленились, - подтвердила Нэнси.
- Скажи отцу, что хочешь. Скажи все, как есть. Но только ему одному.
А уж он сообразит, что сказать остальным. Не к чему будоражить их еще
больше.
- Хорошо. Береги себя. Возвращайся целый и невредимый.
- Ну, ясно, - сказал я.
- А ты можешь вернуться?
- Думаю, что могу. Надеюсь.
- Я все передам отцу. Все в точности, как ты сказал. Он этим
займется.
- Нэнси. Ты не беспокойся. Все обойдется.
- Ну, конечно. До скорой встречи!
- Пока! Спасибо, что позвонила.
- Спасибо, телефон, - сказал я Тапперу.
Таппер поднял руку и погрозил мне пальцем.
- Брэд завел себе девчонку, - нараспев протянул он. - Брэд завел себе
девчонку.
Мне стало досадно.
- А я думал, ты никогда не подслушиваешь, - сказал я.
- Завел себе девчонку! Завел себе девчонку!
Он разволновался и так и брызгал слюной.
- Хватит! - заорал я. - Заткнись, не то я тебе шею сверну!
Он понял, что я не шучу, и замолчал.

14
Я проснулся. Вокруг была ночь - серебро и густая синева. Что меня
разбудило? Я лежал на спине, надо мной мерцали частые звезды. Голова была
ясная. Я хорошо помнил, где нахожусь. Не пришлось ощупью, наугад
возвращаться к действительности. Неподалеку вполголоса журчала река; от
костра, от медленно тлеющих ветвей тянуло дымком.
Что же меня разбудило? Лежу совсем тихо: если оно рядом, не надо ему
знать, что я проснулся. То ли я чего-то боюсь, то ли жду чего-то. Но если
и боюсь, то не слишком.
Медленно, осторожно поворачиваю голову - и вот она, луна: яркая,
большая - кажется, до нее рукой подать, - всплывает над чахлыми деревцами,
что растут по берегу реки.
Я лежу прямо на земле, на ровной, утоптанной площадке у костра.
Таппер с вечера забрался в шалаш, свернулся клубком, так что ноги не
торчали наружу, как накануне. Если он все еще там и спит, то без шума, из
шалаша не доносится ни звука.
Слегка повернув голову, я замер и насторожился: не слышны ли чьи-то
крадущиеся шаги? Но нет, все тихо. Сажусь.
Залитый лунным светом склон холма упирается верхним краем в
темно-синее небо - это сама красота парит в тишине, хрупкая, невесомая...
даже страшно за нее: вымолвишь слово, сделаешь резкое движение - и все
рассыплется - тишина, небо, серебряный откос, все разлетится тысячами
осколков.
Осторожно поднимаюсь на ноги, стою посреди этого хрупкого,
ненадежного мира... Что же все-таки меня разбудило?
Тишина. Земля и небо замерли, словно на мгновенье привстали на
цыпочки - и мгновенье остановилось. Вот оно застыло, настоящее, а прошлого
нет и грядущего не будет - здесь никогда не прозвучит ни тиканье часов, ни
вслух сказанное слово...
И вдруг надо мной что-то шевельнулось - человек или что-то похожее на
человека бежит по гребню холма, легко, стремительно бежит гибкая, стройная
тень, совсем черная на синеве неба.
Бегу и я. Взбегаю по косогору, сам не знаю, почему и зачем. Знаю
одно: там - человек или кто-то подобный человеку, я должен встретить его
лицом к лицу; быть может, он наполнит новым смыслом эту заросшую цветами
пустыню, этот край безмолвия и хрупкой, неверной красоты; быть может,
благодаря ему здесь, в новом измерении, в чужом пространстве и времени для
меня что-то прояснится и я пойму, куда идти.
Неведомое существо все так же легко бежит по вершине холма, я пытаюсь
его окликнуть, но голоса нет - остается бежать вдогонку.
Должно быть, оно меня заметило: оно вдруг остановилось, круто
обернулось и смотрит, как я поднимаюсь в гору. Сомнений нет, передо мною
человеческая фигура, только на голове словно гребень или хохол, он придает
ей что-то птичье - как будто на человеческом теле выросла голова попугая.
Задыхаясь, бегу к этой странной фигуре, и вот она начинает спускаться
мне навстречу - спокойно, неторопливо, с какой-то безыскусственной
грацией.
Я остановился и жду, и стараюсь отдышаться. Бежать больше незачем.
Странное существо само идет ко мне.
Оно подходит ближе, тело у него совсем черное, в темноте толком не
разглядеть, видно лишь, что хохол на голове то ли белый, то ли серебряный.
В лунном свете не разберешь - белый или серебряный.
Я немного отдышался и вновь начинаю подниматься в гору, навстречу
непонятному существу. Мы медленно подходим друг к другу - наверно, каждый
боится каким-нибудь резким движением спугнуть другого.
Оно останавливается в десяти шагах от меня, я тоже останавливаюсь -
теперь я уже ясно вижу: оно сродни человеку. Это женщина - нагая или почти
нагая. Под луной сверкает странное украшение у нее на голове, не понять -
то ли это и вправду какой-то хохол, то ли причудливая прическа, а может, и
головной убор.
Хохол - белый, а все тело совершенно черное, черное как смоль, от
луны на нем играют голубоватые блики. И такая в нем настороженная гибкость
и проворство, такая неукротимая радость жизни, что дух захватывает!
Она заговорила со мной. Ее речь - музыка, просто музыка, без слов.
- Простите, - сказал я. - Не понимаю.
Она снова заговорила, ее голос прозвенел в серебряно-синем мире
хрустальной струйкой, звонким фонтаном живой мысли, но я ничего не понял.
Неужели, неужели никому из людей моей Земли не постичь речи без слов,
языка чистой музыки? А может быть, эту речь и не нужно понимать логически,
как мы понимаем слова?
Я покачал головой - и она засмеялась, это был самый настоящий
человеческий смех:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34