Де Шарантон сидел рядом, а вместе с ним — чудовищное дитя, из которого сатанист сделал подобие любимого домашнего животного. Он обвинил Корде в предательстве, в каких-то тайных преступлениях — этих обвинений тот просто не понял. Он обвинял его в работе на Талейрана — что было наполовину правдой, — но затем вдруг начал кричать на него и говорить, что Корде украл у него сокровище, ради которого де Шарантон прибыл в Новый Свет.
Корде упорно твердил, что не виноват, но затем де Шарантон повернул колесо, и ему оставалось только кричать. Пока он лежал на станке, де Шарантон забавлялся с ним, словно с живой игрушкой, резал его бритвой, наслаждаясь видом текущей крови.
Корде думал, что, наверное, стал бы просить пощады, если бы там не было мадемуазель Маккарти. Радостное предвкушение в ее ясных глазах вызывало у него тошнотворное отвращение, а то, как она опускала пальчики в кровь, как в краску, и потом облизывала их, чуть ли не лишало его чувств.
Потом он все же умолял — когда к его ступням стали прикладывать раскаленное железо. Комната словно наполнилась тенями, туманными фигурами в плащах с капюшонами, закрывавшими лицо. Они стояли за спиной де Шарантона и ждали. Он умолял их сделать так, чтобы де Шарантон ему поверил, он клялся, что ничего не украл у своего кровожадного хозяина. Он даже признался, что работал на Талейрана, но уверял, что с тех пор, как он прибыл в Новый Орлеан, он ничего — ничего! — не передавал Черному жрецу. И это было правдой.
Но слова не помогли ему. Де Шарантон продолжал свои забавы, пока темные фигуры не подошли совсем близко и не окутали Корде своими плащами. Потом он ничего не помнил. И пришел в себя уже здесь. Боль вернула ему сознание.
«Я боюсь, — со стыдом думал он. — Я не выдержу, если он снова начнет». Но жертвы де Шарантона жили долгие дни, даже недели, и мучитель обязательно придет снова. Корде, наверное, заплакал бы, но слез не было, только глаза горели. «Пресвятая Дева, у тебя есть милость в сердце даже к таким грешникам, как я. Матерь Пресвятая, избавь меня от страха…»
Послышался звук шагов. Корде всхлипнул, сердце бешено забилось у него в груди. Он отчаянно пытался успокоить себя тем, что, судя по шагам — тяжелым солдатским шагам, — сюда явился не один человек, а де Шарантон никогда не приводил с собой солдат, когда хотел поразвлечься с жертвой. Пленник смутно видел свет факелов — один глаз почему-то не видел, а другой слезился от яркого света. Но Корде все же понял, что де Шарантона среди пришедших нет. От облегчения он чуть не потерял сознание, хотя по приглушенной ругани солдат при виде его он понял, что сейчас даже зеркало пришло бы в ужас от его отражения. Некоторые крестились, а один даже отвернулся.
— Ты мужик или баба? — рявкнул на того сержант. Зазвенев ключами, он подошел к Корде и освободил его от кандалов.
Это было просто благословенным избавлением, но когда его обожженные ноги коснулись пола, он не удержался — слабый хриплый крик вырвался из пересохшего горла и разбитого рта.
— Вставай, — сержант с удовольствием пнул его сапогом в ребра. — Смерть Господня, как тут холодно, — заметил он про себя. — Ничего. Скоро согреешься.
Корде с трудом открыл уцелевший глаз.
— Где… — с трудом выдавил он.
— Там, куда попадают все еретики и предатели. В геенне огненной. Ведите его. Не сможет идти — волоките.
Они выволокли его на площадь Кабильдо. На место казней. Какое-то мгновение он почти радовался, что больше ему не придется встречаться с де Шарантоном, но потом, осознав, что ему предстоит, похолодел от ужаса.
Он будет сожжен живьем.
Уэссекс и Костюшко вошли в город за час до заката. В домах, которые они проходили, окна были по большей части забиты досками по приказу губернатора. Уэссекс узнал об этом, когда они наконец добрались до Мэзон Лафитт на улице Филиппа Святого. Дверь им отворил молодой человек, представившийся как Пьер Лафитт. Он быстро впустил их внутрь.
— Я брат Жана. Хотя мы не слишком-то похожи, да? А вы, наверное, те люди, о которых он меня предупредил. Только вот про священника он ничего не говорил, — с сомнением закончил Пьер, глянув на Костюшко.
— Не берите в голову, — сказал Уэссекс — Лучше расскажите, что сейчас творится в городе.
Пьер мало что мог поведать — разве только о том, что с раннего утра солдаты стали загонять горожан в дома. Даже рабам не разрешалось выходить. По приказу де Шарантона в городе ввели комендантский час, и для патрулирования была набрана специальная милиция. Район бедняков сожгли, а баржи у причала на улице Чопитула спустили по течению. Тех, кто пытался сопротивляться или выходил из дома, взяли под стражу и содержат в Арсенале рядом с Кабильдо. Он слышал, что подожгли монастырь, что тех, кто не желает подчиняться указам губернатора, расстреливают на месте без суда и следствия и что милиция и отряд набранных на скорую руку громил из кэнтоков грабят город, загоняют жителей в дома и убивают всех, кто попадается на улице…
— Но в общем все это только слухи, друзья мои, — сказал Пьер, наливая в бокалы гостей вино. — Только что мы узнали, что милиция отправилась в рейд по городу несколько часов назад и что многих забрали, но ведь не могут же они толпу народу сжечь на площади? Это может объясняться только тем, что губернатору нужны зрители. Он большой любитель эффектного, наш герцог де Шарантон.
Пьер проводил гостей в столовую, где окна были завешены тяжелыми черными занавесями, чтобы свет не проникал наружу и никакие соглядатаи из сада не могли его увидеть. Брат Жана Лафитта явно привык к тайным визитам. Вино оказалось весьма приличным, и Уэссекс почувствовал, как успокаиваются его нервы. Тихий, опустевший, измученный город был совершенно не похож ни на один из городов, в которых ему приходилось бывать за время участия в Игре Теней.
— Он не может держать людей в заточении слишком долго, — заявил Костюшко. — Они не вытерпят. Скоро у них кончится еда — если уже не кончилась, — и тогда начнется бунт.
— А может, де Шарантону наплевать? — Уэссекс покачал головой. Действия сумасшедшего не подчиняются логике, и, несмотря на мнение Корде, Уэссекс был уверен в том, что де Шарантон сумасшедший и ни алчность, ни самосохранение уже не движут им.
— Возможно, когда процедура казни закончится, он снова позволит людям выходить, — предположил Пьер. Отблеск свечей играл у него на лице, так что трудно было уловить его выражение, но в голосе звучала надежда.
— Вы не слышали, кто должен быть казнен сегодня вечером? — спросил Уэссекс.
Пьер беспомощно пожал плечами.
— Я не знаю, кого сожгут вместе с беднягой Корде, но губернатор никогда не казнит меньше десятка разом. Конечно, прежде город был просто рассадником преступности, и люди принимали за благо все меры, помогающие с этим покончить. Но сейчас… Все зашло слишком далеко.
Уэссекс кинул взор на своего напарника. Костюшко выглядел непривычно суровым.
— Пьер, мне нужно добраться до Кабильдо и увидеть губернатора, — сказал Уэссекс — Какой путь самый короткий?
— Вряд ли получится, — ответил Пьер, но Уэссекс настаивал, и брат Лафитта в конце концов достал карту города, очень подробную, на которой было указано расположение каждого дома и сада, и показал Уэссексу, как ему добраться до нужного места.
— Держитесь подальше от улиц, друзья мои, — посоветовал Пьер. — Если пойдете задними дворами и садами и не попадетесь, то, с Божьей помощью, доберетесь туда, куда вам надо.
Уэссекс допил вино и поставил бокал на полированную столешницу красного дерева. Потом решительно встал, взял плащ и шляпу, проверил пистолеты. Больше нечего было тянуть время. Пора идти, и будь что будет.
Костюшко тоже встал.
— Я пойду с тобой до собора и попробую освободить святых отцов. Если мне удастся устроить там какую-нибудь отвлекающую заваруху, то тебе будет легче добраться до де Шарантона.
Удачный отвлекающий маневр может стоить Костюшко жизни, но оба даже не думали об этом. Такова была их работа. Они привыкли к жертвам и относились к этому как к чему-то обыденному. Уэссекс подумал, что однажды наступит день, когда потери станут просто невозможны.
«Но это будет потом. Не сегодня. Сегодня я сделаю то, ради чего пришел сюда. Чего бы это мне ни стоило, я справлюсь».
Пьер погасил все свечи, кроме одной, и провел двоих агентов на кухню, а там задул последний огонек. В темноте они выскользнули наружу, на задний двор, нырнули в сад. Луна была тусклой, так что они не боялись, что ее свет выдаст их… а кроме луны, город ничто не освещало.
13 — ЦАРИЦА НЕБЕС, ЦАРИЦА АДА (Новый орлеан, 29 октября 1807 года)
ГЕРЦОГ ДЕ ШАРАНТОН пробежал пальцами с длинными, черными от запекшейся крови ногтями по замысловатому гороскопу, лежавшему у него на столе. На составление его он потратил целый месяц и работал над ним только в те ночи, когда луна находилась между Домами Зодиака, не принадлежа ни к одному из них. Он чертил знаки кровью некрещеных младенцев и был полностью уверен в том, что сулил ему гороскоп.
Ночь жертвоприношения наступала сегодня. Прольется кровь, вопли обреченных поднимутся к небу, и среди криков и потоков крови свершится ритуал, который явит Грааль и передаст его в руки де Шарантона. Это он обещал своему Хозяину, и время для выполнения обещанного истекало.
Грааль в обмен на жизнь. Грааль в обмен на освобождение от адских мучений, на силу и власть вечную. Он призовет к себе Чашу, пролив королевскую кровь, и осквернит ее кровью невинных.
Смертью их он обеспечит себе то, что много лет назад обещал ему Хозяин.
Он намеревался поначалу принести в жертву Луи Французского, поскольку кровь юного короля была самой сильной. Лафитт помешал ему, но у де Шарантона были запасные ходы. К одному из столбов был прикован Жером Бонапарт, брат императора, а у соседнего столба стоял архиепископ Нового Орлеана — кардинал. И еще Шарль Корде, хозяин в своей земле и представитель власти Франции. Сила Старого и Нового Света, Святой Церкви — конечно, этого будет достаточно, чтобы заменить кровь Луи. Разве не так?
Если пролить достаточно крови, то все сработает. А де Шарантон был готов принести в жертву весь город. Как только будут зажжены дрова под тремя кострами, сразу же вспыхнут запальные шнуры по всему городу. Начнутся взрывы, пожар пожрет весь город и всех, кто будет в нем, и Новый Орлеан превратится в огромное всесожжение ради вящей славы Хозяина.
Он подошел к окну и выглянул наружу. Площадь была окружена баррикадами, чтобы толпа, которую согнали сюда солдаты, не разбежалась. Все станут свидетелями жертвоприношения — вся аристократия, все, кто выступал против де Шарантона. Сила крови больше, чем их пустое благочестие, и их развращенность лишь придаст силы тому, что он собирается здесь совершить.
Кровь…
Из окна де Шарантону был виден окруженный стенами загон, в котором находились молодые женщины-рабыни, собранные из всех домов города. Он хотел использовать для жертвоприношения девственниц из аристократических семей, поскольку происхождение и воспитание были для этого очень важны, но осторожность подсказывала, чтобы он начал с чего-нибудь попроще. Люди, конечно, будут протестовать против того, что у них отнимают собственность, но стерпят это под соусом новых французских налогов.
Но смерть негритянок — только начало. Площадь зальют реки красной крови, станет жарко от Силы, которую освободит кровопролитие, и вот тогда настанет время для всесожжения, и в дыму ароматных курений ему явится его награда. От этой мысли де Шарантон ощутил теплый прилив удовольствия. Столько крови. Столько ужаса — юные девушки будут видеть смерть своих подруг и знать, что вскоре настанет и их очередь. Конечно, Владыке Отчаяния будет приятна такая жертва.
Он отвернулся от окна и посмотрел в зеркало. Как и подобает аристократу, герцог был одет соответственно случаю в официальное облачение из черного бархата, с обшлагами и лацканами, расшитыми золотом и рубинами. Поверх он надел распашную накидку без рукавов из красного шелка, на которой волосами девственниц были вышиты каббалистические знаки. Магия манила его, и массовое жертвоприношение было столь же мило его сердцу, как и сердцу его Хозяина.
Отвернувшись от зеркала, де Шарантон сверился со стоявшими в углу часами и еще раз посмотрел на гороскоп.
Час пробил.
Пора начинать.
После того как Корде приковали к столбу, сержант дал ему воды с настоем листьев коки. Корде знал, что это отнюдь не из жалости, а для того, чтобы он оставался в сознании до самой смерти. Лицо его горело от глубокой, изводящей боли, и он догадывался, что правый глаз его уже никогда не будет видеть, хотя это уже мало что значило. Дрова под его кровоточащими ступнями были сухими, что обещало долгую, мучительную смерть.
Площадь между Кабильдо и собором была украшена как для церковного праздника — баррикады увешаны цветными тканями, вокруг горящие факелы. На высоком помосте сидели самые почтенные граждане Нового Орлеана, а остальные горожане — гордые креолы, богатые французы, дюжие кэнтоки, надменные свободные цветные — были согнаны сюда, к баррикадам, словно овцы в загон, а сзади солдаты присматривали, чтобы они вели себя смирно. Это было не все население города, но толпа заполняла всю площадь, за исключением небольшого пространства между собором и столбами.
К столбам по обе стороны от Корде были привязаны люди. Головы их были закрыты черными мешками, хотя самому Шарлю лицо оставили открытым. Один из несчастных был в незнакомой форме — этот человек все время пытался вырваться и что-то кричал, но мешок заглушал его крики, и слов было не разобрать.
Другой был в облачении кардинала. Он стоял спокойно, хотя Корде слышал четкий ритм его молитв. Даже сейчас, истерзанный, перед лицом мучительной смерти, он ощутил глубокую жалость.
Что бы ни случилось с ним, это можно назвать воздаянием за все те жизни, которые он отнял, будучи наемным убийцей. Но сожжение епископа Святой Церкви — не свидетельство ли это того, что самоуверенность де Шарантона основывалась на куда более ужасных договорах и гнусностях, чем можно себе представить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45