Опасными были первые десять километров. А на подходе к Хвойной начинались железнодорожные пути, где стояли санпоезда, проходили эшелоны,— в общем, там было уже не так страшно.
Я чувствовал себя бодро и уверенно.
Свежий воздух бальзамом вливался мне в грудь и вызывал прилив сил. Снег звонко хрустел под ногами. А луна светила так ярко, что я видел дорогу далеко вперед и различал кое-что даже в глубине леса.
Я шел и приглядывался к деревьям. Прикидывал — смогу ли в случае необходимости вскарабкаться повыше. Но не видел ничего утешительного: ветки огромных сосен росли на такой высоте, что я при всем желании не мог бы за них ухватиться. А взобраться по толстому стволу в зимнем обмундировании, да еще в валенках, было совершенно невозможно.
Так пролетел первый час ходьбы. Еще немного, и полпути будет пройдено.
А сосны становились все выше и толще. Целый лес корабельных сосен.
И тут я вдруг почувствовал странное беспокойство... Не знаю почему, но мною овладело предчувствие какой-то опасности...
Я то и дело останавливался, вслушиваясь в тишину, сразу потеряв уверенность и беспечность.
Близился рассвет. Потянуло утренним ветерком, жутковато зашумели вершины столетних сосен. Казалось, весь лес населен злыми духами...
Слух мой обострился до предела. Глаза зорко вглядывались в даль. Я был очень напряжен, но шага не сбавлял, напротив, как будто меня кто-то подталкивал, я почти бежал.
Но тяжелый полушубок и валенки мешали быстрому бегу, увеличивали мою усталость. Сердце бешено колотилось.
В это время где-то вдали раздался протяжный вой...
Я остановился перевести дух. И заодно пригляделся к одной!
Я похолодел... Застыл на месте... Чуть было не повернул назад и не побежал к дому Клавдии Петровны. Но удержался: если уж бежать, то только вперед, этот путь скорее приведет к людям.
Я снова напряженно прислушался — ни звука.
«Наверно, мне показалось,— решил я.— От страха людям часто кажется то, чего нет на самом деле».
«Может, это была собака,— успокаивал я себя, снова переходя па бег трусцой, — в конце концов, если я буду бежать размеренно, то в короткий срок одолею оставшееся расстояние».
Но тут снова повторился леденящий душу вой. Теперь он был где-то близко...
У меня волосы встали дыбом. Я задрожал, ибо вой слышался как раз впереди, куда я так спешил.
Я заметался, как зверь в капкане, не зная, бежать вперед или возвращаться назад.
Тем временем вой раздался справа, а потом такой же вой прозвучал в ответ и слева!
Можно было не сомневаться, что волки почуяли добычу и брали меня в кольцо. Я знал, что во время охоты хищники часто прибегают к такому маневру.
Чувство опасности способно рождать мощный прилив сил. Я достал пистолет, взвел курок и зашагал в прежнем направлении, но еще быстрее.
Волки словно поджидали, когда я двинусь с места. Теперь их вой, от которого кровь стыла в жилах, доносился то справа, то слева, то спереди, то сзади.
Я встал как вкопанный и принялся оглядываться по сторонам. Как назло, все деревья были такими высокими и неприступными, что взобраться на них казалось совершенно невозможным.
А зловещий вой все приближался. Тогда-то у меня и мелькнула мысль, что я обречен...
Вдруг в темной чащобе различил какие-то красноватые огоньки. Страшная догадка пронзила меня насквозь — это светились их глаза!..
Сам не знаю, как я очутился на обочине, сразу по колено провалившись в сугроб. С отчаянной быстротой я стал рыть в снегу яму. Решил вырыть узкий окоп, со всех сторон оградить его снегом и обороняться от волков, пока хватит пуль... А потом...
Я как сумасшедший выбрасывал из ямы снег и утрамбовывал его вокруг. А вой становился все ближе, все громче, все чаще...
Со страхом прислушиваясь к отвратительному звуку, я болезненно соображал, сколько их может быть, как будто бы это имело значение. При этом я не переставал сооружать свою крепость. Скоро она была готова...
Ужасный вой раздался совсем близко!..
Я поднял пистолет... И тут я уловил какой-то гул, все более явственный. Я навострил уши и различил рокот мотора... И в ту же минуту из-за поворота вынырнули две ярко светящихся фары.
«Машина!» — мелькнуло у меня в голове, и я дважды выстрелил в воздух.
За выстрелом последовал уже знакомый мне вой, но машина приближалась, рокот усиливался, вой прекратился.
Я испугался, что машина может проехать, не заметив меня.
Я выскочил из своего укрытия и выбежал на дорогу как раз в тот момент, когда машина поравнялась со мной.
— Стой! — закричал я во весь голос и еще раз выстрелил. Машина мгновенно затормозила, и я подбежал к ней. Дверца
открылась, две длинные автоматные очереди, пущенные Лизой, вспороли лесную тишину, а в следующий миг спрыгнувший с подножки Жирасов сжимал меня в своих объятьях.
Он был трезв и тяжело дышал. Я никогда не видел его таким взволнованным... Позади него стояла Лиза. Она до самого подбородка запахнула теплую шубку и подняла воротник, но все равно заметно дрожала.
Я понял, что дрожит она не от холода...
— Капитан,— сказала она изменившимся голосом,— слыханное ли дело такое легкомыслие, такая глупость, такое...— ей не хватало слов,— ...человек в здравом уме не мог на это решиться!
Я думал, что взволнованная Лиза еще долго будет выговаривать, но она как-то сразу прекратила свои упреки и неожиданно гнев сменила на милость.
— Но вы, наверно, закоченели,— женщина заботливо подняла мне воротник полушубка,— садитесь в кабину, погрейтесь немного. Я побуду в кузове, я тепло одета, не замерзну...
Не дожидаясь ответа, Лиза взобралась по железной лесенке, прикрепленной к заднему борту грузовика.
Я как-то сразу забыл про волков, про лес и про все обиды. Хотелось обнять своих спасителей, поблагодарить их, но проклятая застенчивость или сдержанность остановила меня. Я стоял как столб... Кажется, Жирасов догадался, какие чувства меня обуревают.
Как только мы остались вдвоем, он, по-мужски похлопав меня по спине, крепко обнял и сильно встряхнул, при этом он как-то странно засмеялся.
Некоторое время мы ехали молча. Видимо, каждый думал о своем. Лиза тоже затихла в кузове. А меня все не отпускало давешнее напряжение. Я пристально вглядывался в лес, но волков нигде не было. Их напугали шум мотора, стрельба и свет.
— Помоги-ка мне замаскировать фары,— сказал Жирасов. Я только сейчас понял всю смелость его поступка. Чтобы лучше видеть дорогу и быстрее ехать, он снял с фар светомаскировку. За это можно было поплатиться жизнью, потому что самолеты] врага охотились за такими рисковыми водителями.
Когда мы замаскировали фары, сразу стало темно: тусклый | свет едва освещал дорогу перед самыми колесами.
— Теперь покурим — и айда! — сказал Жирасов, сворачивая самокрутку.
Я тоже достал кисет.
— Берегись, волки! — раздался отчаянный крик Лизы, и сразу вслед за этим застрочил ее автомат.
Я обернулся и оторопел: прямо на нас неслась огромная стая волков. Увязая в глубоком снегу, они двигались скачками. И при каждом прыжке круто выгибали спины, как лошади, берущие препятствие.
Жирасов схватил меня за руку и силой втащил в кабину. Едва мы упали на сиденье, как он рванул машину вперед.
Я прильнул к окну.
Нам наперерез спешила вторая стая. Впереди бежал огромный волк, должно быть вожак. Он выскочил на дорогу как раз в то мгновение, когда мы пронеслись мимо, и с перепугу осел на задние лапы. Я успел его хорошо рассмотреть: он вытянул шею и угрожающе оскалил клыки.
Было ясно, что к окружившим меня волкам прибавились новые стаи, и, если бы вовремя не появился Жирасов, была бы мне крышка... Когда мы прикрыли фары, осмелевшие волки пошли в наступление, но поздно: наша машина уже мчалась к Хвойной.
— Если бы вы опоздали, от меня бы и костей не осталось! — проговорил я.
— Скажи спасибо Лизе,— отозвался припавший к рулю Жирасов.— Она растолкала меня... Он, говорит, пошел в Хвойную пешком, его волки разорвут. Она очень волновалась... торопила меня... Еще хорошо, у хозяйки горячая вода оказалась в печке, для мытья посуды. Без горячей воды в такой мороз машину не завести. Но, как видишь, мы вовремя успели, оказывается, Лиза не напрасно тревожилась... видимо, чувствовала беду.
По узкой просеке машина ехала, как пароход по каналу: взрыхляя снег и оставляя по сторонам сугробы.
Чуть съедешь с дороги, колеса увязают в снегу и буксуют. Надо вылезать из машины, разгребать снег, подкладывать под колеса еловый лапник. А выходить из машины опасно: волки начеку! Жирасов вел машину осторожно, не сводя с дороги глаз.
Занятые своими мыслями и взволнованные всем пережитым, мы оба молчали.
— Интересно, почему так нервничала Лиза?..— заговорил неожиданно Жирасов.
Я не ответил. Да и что я мог сказать?
— Ты, часом, не знаешь? — он склонился ко мне и посмотрел долгим, испытующим взглядом.
— Смотри вперед, не дури! — резко ответил я.
— Я должен тебя кое о чем спросить... Как брата... Это, конечно, навсегда останется между нами...— Жирасову было трудно говорить.— Клянусь, я не стану тебя осуждать, ты только скажи мне правду: ты к ней лез?
— К кому? — Я с вызовом посмотрел ему в глаза. Он смущенно отвернулся.
— К моей жене, то есть к Лизе...— проговорил неуверенно. Кровь бросилась мне в голову, пальцы сами собой сжимались в кулаки. Мне захотелось врезать ему разок или пинком вышвырнуть из кабины...
И сразу вспомнилась мне эта кошмарная ночь: Лиза в тесно облегающей тело ночной сорочке, обжигающий холод во дворе, лес и волки...
— Жирасов, я не думал, что ты такая свинья... Останови машину, я сойду. Я не хочу даже рядом сидеть с тобой!
— Брат мой, друг, добрая душа,— взмолился Жирасов,— прости меня, дурака! — Он отпустил руль, подняв вверх обе руки.
— На дорогу смотри! — одернул я его и так ткнул в бок, что он подскочил от боли.— Еще раз скажешь такое, выдеру как Сидорову козу...
Я не думал, что его слова причинят мне такую боль. Я преодолел соблазн, оттолкнул женщину, а этот баламут не только не верит этому, но, кажется, в грош мою порядочность не ставит! Лез — не лез! — таким тоном спрашивает, как будто, если бы я и полез, он не придал бы этому особого значения.
— Душа человеческая — тайна; по идее, мне должно быть безразлично, было между вами что или нет...
— Как это безразлично? — набросился я на него. Жирасов молчал.
Было видно, что он хотел что-то сказать, но не решался, боролся с собой...
Наконец справился с робостью и сказал:
— Смех и грех, но я вдруг стал безопасен для женщин... Беда какая-то. Теперь я могу быть для них лишь другом, братом...
Я не мог произнести ни слова.
Перед глазами мелькали несвязные картины: невеста в венке из голубых бумажных цветов, Жирасов, бледный и растерянный, у борта бронепоезда, горящие волчьи глаза, рыжебородый старик вприсядку пляшущий с дебелой хозяйкой, и опять Лиза...
— Все война, браток, скольких ребят она сгубила! Одних жизни лишила, а других подточила на корню — как меня... Ты думаешь, я один такой? Если бы!..— И он снова невесело рассмеялся.
— Это ничего,— наконец выдавил я из себя,— ты еще молодой, мужская сила опять к тебе вернется... в конце концов, немножко подлечишься, не таких еще вылечивали!
— Капитан, не утешай меня, как поп. На врачей пусть дураки надеются.— Эти слова он процедил раздраженно, сердито.— Я сказал — ты услышал. И все, поставим на этом точку. Ясно?.. Но вообще-то я, наверно, самый смешной из всех мужиков. Женился, свадьбу сыграл, а ничего не могу... На то и война, чтобы невидимое увечье было страшнее видимого!
Оставшуюся часть пути мы проехали молча.
Хвойная встретила нас тишиной и безлюдьем. Небо становилось все бледней — рассветало.
...Лиза с грустной улыбкой подала мне горячую руку. Прощаясь, она даже глаз не подняла. Когда она села рядом с Жирасовым в кабину, тот сразу повеселел. Но я уже знал, что эта веселость была маской. Такой же, как показная отвага, которой он поразил нас в первые дни.
Долго, долго смотрел я вслед удалявшейся машине. Старался представить себе поярче лица Лизы и Жирасова, но мне это почему-то не удавалось.
...Фронтовая жизнь, помимо прочих качеств, имеет одно непременное: какой бы близкий друг у тебя ни был, рано или поздно война вас разлучит.
В таких случаях чаще всего друг постепенно превращается в товарища, товарищ — в знакомого, знакомый — в чужого. Если же побеждает чувство, расстояние оказывается бессильным.
И тогда полетят из конца в конец страны фронтовые треугольники, свернутые из тетрадных листов, исписанные затупившимся карандашом и торопливой рукой.
Но и судьба этих писем неведома так же, как судьба их отправителей: может, оно дойдет до адресата, а может, вернется назад: «Адресат выбыл в неизвестном направлении». Начинаешь мучительно ломать голову над вопросами: перевели на другой фронт? Демобилизовали по инвалидности? Лежит в госпитале? А если?..
Фронт не только.сближает людей, но и безжалостно их разлучает...
Такая участь постигла и нас с Жирасовым.
Не прошло и месяца после нашего недолгого пребывания в Хвойной, как мы расстались. Меня направили в распоряжение Второй Ударной армии Волховского фронта, а Жирасова назначили командиром главного калибра.
Через некоторое время ребята с бронепоезда сообщили мне, что Жирасова перевели с повышением в какую-то другую артиллерийскую часть. Спустя еще немного времени пришло новое известие: Жирасов получил звание капитана и орден Красной Звезды.
Ранней весной пришло письмо от самого Жирасова. Без смеха его невозможно было читать, оно было проникнуто искристым юмором. Я был удивлен. До этого письма я представлял себе Жирасова другим. А теперь я как бы увидел его заново. Это всегда так: написанное помогает глубже заглянуть в душу человека и правильнее его оценить.
Я не задержался с ответом, поздравил друга с наградой. Военный быт имеет свои законы: награда, новый чин, повышение — всегда большая радость. Без этой радости военная служба, вероятно, много бы потеряла.
На этом наша переписка оборвалась.
И, честно говоря, было не до писем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46