— Да ты никак свихнулся, Пересыпкин! Нашел время свадьбу играть! Кругом война, а он... Знаешь ли ты, что мы не на жизнь, а на смерть бьемся с проклятыми фашистами! Если твой почин дойдет до начальства, сраму не оберешься, шкуру спустят... И с меня заодно!..
— Наш народ, товарищ капитан, отличается тем, что во время войны думает о мире, а в мирные дни не забывает о войне!
— Смотри-ка, как складно заговорил! — удивился Полтавцев, и в его взгляде мне почудилось что-то похожее на зависть.
Я все ждал, когда капитан спросит, на ком я женюсь. Хотелось еще раз увидеть, как вытянется его физиономия. Но он не спросил и тем самым лишил меня половины удовольствия. Хитрый он был мужик, догадливый. И себе на уме...
— Наша свадьба войне не помешает. После свадьбы я займусь своим делом, она — своим. Но зато оба будем знать, что, когда война кончится, мы вместе начнем новую, мирную жизнь,— доказывал я.
— Вот тебе и на!.. Смотри-ка на него! — растерянно восклицал Полтавцев, и все заметнее становилось, как подействовала на него новость.
Уверен, что спроси у него в ту минуту, кто из нас двоих смешнее, я или он,— капитан не сумел бы сразу ответить.
Вечером в сгущающихся сумерках к дому Ирины шагала та самая пятерка, что явилась в памятный вечер в сельский клуб.
Впереди шел я, показывая дорогу, за мной капитан, за капитаном Матюшин с Михайловым. Последним шагал Петров со своей гармонью. Слыханное ли дело — свадьба без гармони?!.
Стоял теплый мартовский вечер. Снег отсвечивал синевой. Между почерневшими деревьями с громким карканьем перелетали вороны.
Шла весна, первая военная весна, и год тогда стоял тысяча девятьсот сорок второй...
Пересыпкин кончил свой рассказ, а мы все не отрывали от него глаз: не добавит ли еще чего-нибудь... Но младший лейтенант молчал. Этот человек и в самом деле обладал удивительной способностью вызывать добрую улыбку. Виной тому была его деревенская обстоятельность и порядочность в сочетании с природным чувством юмора.
— Молодец, Пересыпкин! — пробасил Яблочкин и стукнул но столу кулаком.— Правильно! Женщин надо брать приступом, сминать, как траву, преодолевать, как вражеское укрепление, захватывать, как город. А я: «Сбрей усы! Отрасти усы!..» Тьфу, будь оно неладно!..
— Вот видите: мы обнаружили еще одну характерную черту войны: оказывается, война не только разъединяет людей, но и сближает их,— с философской неторопливостью заключил Кругляков.
— Именно. Это и есть война — неожиданность, резкие перемены, вдруг вспыхнувшая любовь, вдруг погасшее чувство, рано оборвавшаяся жизнь и много еще всякого «вдруг», что сейчас нам и в голову не приходит! — закончил его мысль Яблоч-кин.
— И неожиданная свадьба!..— с мечтательным видом добавил Сенаторов.
— Конечно! Ведь война — это та же жизнь. Только сжатая, ускоренная, спрессованная, еще более неумолимая и при этом исполненная какой-то своей закономерности. А где жизнь, там и рождение, и смерть, и сиротство, и свадьба, и радость — все так же неизбежно, как в мирные дни, а иногда, пожалуй, и больше,— добавил Кругляков и велел приготовиться следующему рассказчику — Докучаеву.
НЕВЕСТА, ВОЛКИ И Я...
На следущий день черед рассказывать был за Всеволодом Левашовым.
Редко приходилось мне встречать мужчину столь привлекательной наружности, как он.
Представьте себе высокого, стройного молодого человека, грудь навыкат, плечи — косая сажень, а талия такая тонкая, как говорят у нас на Кавказе,— сквозь обручальное кольцо пройдет. Его сильная высокая шея, красиво посаженная голова и приятное лицо невольно притягивали взор.
У Левашова было немного суровое выражение лица. Вероятно, суровость эту придавали глаза: большие, голубые, затененные длинными ресницами, они чуть сердито глядели из-под упрямо изогнутых бровей, глядели внимательно и, пожалуй, с некоторым недоверием. Расчесанные на косой пробор густые каштановые волосы стояли на голове пышной копной.
Движения у него были спокойные, размеренные, голос — низкий, басистый.
Левашов оказался сыном известного ленинградского инженера-кораблестроителя. В тридцатых годах родители Левашова погибли, и осиротевшего ребенка воспитал дед, профессор Ленинградского университета. Капитан оказался участником короткой войны с белофиннами.
Когда грянула Великая Отечественная война, Левашов заканчивал последний курс аспирантуры. Искусствовед по специальности, он как раз собирался ехать в Ростов и Суздаль с научными целями. Война опрокинула все замыслы.
Сейчас капитану Левашову надлежало получить боевые платформы для нового бронепоезда, с этой целью он прибыл на станцию Окуловка. Здесь и скрестились наши пути.
Мы разговорились друг с другом еще накануне. Меня пленила его любовь к Ленинграду. Он превосходно знал родной город, его историю, каждую его улицу, каждый дом, каждый памятник. Он мог без устали говорить о достопримечательностях Ленинграда, причем с таким чувством, с таким вдохновением, что и слушатель невольно проникался любовью к этому и вправду неповторимому городу.
Я ожидал, что рассказ Левашова обязательно будет связан с Ленинградом, но обманулся. Рассказал он нам совсем о другом.
...Примерно месяц спустя после начала Великой Отечественной нас, два десятка командиров артиллерийских батарей, участников финской кампании, имеющих опыт войны, отозвали из действующей армии и направили в небольшой городок Калининской области.
Мы ничего не знали ни о намерении командования, собравшего нас, ни о нашей будущей судьбе, кроме того, что находимся в распоряжении отдела кадров Главного артиллерийского управления.
После краткого инструктажа нас предполагали распределить по новым, только что вступающим в строй бронепоездам.
Я получил назначение на бронепоезд, который находился в подчинении командующего артиллерией Ленфронта и стоял под Ленинградом в ожидании новых орудий,
С этой целью вместе с другими командирами мне предстояло отправиться в Ленинград, принять личный состав наших будущих подразделений, получить бронепоезд и ехать прямо на фронт.
А пока мы сидели в поселке, из которого добрая половина жителей была уже эвакуирована, и с нетерпением ждали состава на Ленинград.
Это было время, когда бои шли на дальних подступах к Ленинграду, опасность возрастала с каждым днем. Близ города спешно сосредоточивались войска. А нашему бронепоезду предстояло войти в состав этих войск.
...Мы жили в уютном, утопающем в зелени здании школы.
Командирам и бойцам бронепоезда (часть бойцов уже была с нами) выделили три комнаты. В просторном зале прямо на полу располагались рядовые и младший командный состав; школьные парты мы нагромоздили вдоль стен, чтобы на освободившемся пространстве уместить побольше народу. В другой комнате, такой тесной, что в ней повернуться было негде, жили командир, комиссар и заместитель командира, и, наконец, в третьей находились мы, командиры подразделений бронепоезда. Все мы были уже на местах, кроме командира»мелкокалиберного огневого взвода, которого ожидали с минуты на минуту.
Накануне выезда, когда после артиллерийского тренажа мы отдыхали на соломенных тюфяках, лежащих прямо на полу, дверь с шумом распахнулась, и какой-то высокий офицер спросил густым басом:
- Вы и есть командиры бронепоезда?
Тон у него был такой недовольный, словно он собирался за что-то нас распекать.
— Мы,— лениво откликнулся командир взвода управления лейтенант Колотое. Он писал письмо на фанерном чемоданчике, пристроив его у себя на коленях.
-- Тогда принимайте и меня! — заявил незнакомец, бесцеремонно вваливаясь в комнату.— Я командир огневого взвода старший лейтенант Жирасов, — щелкнув каблуками, представился он.— А вас как величать прикажете? — спросил он у Колотова следом у всех по очереди, кто не спал.
Несколько человек, в том числе и я, притворились спящими, чтобы не отвечать назойливому новичку.
В комнате сгустились вечерние сумерки. Все устали за день, никому не хотелось разговаривать; вытянувшись на тюфяках, мы молчали, как заговорщики.
Незадолго до этого заморосил дождь, поэтому единственное окно в кохмнате было притворено.
— Ну и вонь здесь у вас...— поморщился Жирасов, подходя к окну и распахивая обе створки.
— Не видите, что комнату заливает? — недовольно проговорил командир прожекторного взвода Панкратов.
— Не сахарный, не раскиснешь,-- отрезал Жирасов, скидывая дождевик.
— А ты не командуй, здесь твоих подчиненных нет,— спокойно заметил командир пулеметного взвода Лобов.
— А ну цыц! — огрызнулся Жирасов.— Знаешь, кто я такой?
— Интересно, кто же?
— Ваш главный!
— Наш главный в соседней комнате.
- А я - командир огневого взвода, первый человек среди вас! Ясно?
— Первый человек — вот он лежит,— указал на меня Панкратов.— У него калибры покрупнее твоих!
— На бронепоезде главный калибр мой.
— Это почему же? — поднял голову командир транспортного взвода Сенявин.
— А потому, что мой стреляет бесперебойно, на ходу поезда, а его — только по большим праздникам. Ясно?
— Выходит, что ты - пуп земли?
— А ты как думал?
— Знаешь, что я тебе скажу, браток,— вмешался капитан медицинской службы Широков,— нехваленая девка дороже захваленной.
— А я себя не хаю и чужих не хвалю! — громко захохотал Жирасов.
Смех у него был неприятный - неестественный и вызывающий. И вообще его манера говорить мне не понравилась: он говорил чересчур громко, самоуверенно и вместе с тем как-то свысока, пренебрежительно.
— Забились, как барсуки, в эту вонючую нору и дышите собственными испарениями. Вы вообще слыхали когда-нибудь о гигиене, санитарии, дисциплине тела, правилах поведения? Что такое эпидемиология, микробиология, этика, эстетика и прочее? — Судя по всему, новичок всерьез претендовал на первенство.
Все остальные были уже знакомы между .собой и за несколько дней успели сдружиться. И хоть я в эти минуты ни с кем не переглядывался, готов поклясться, что Жирасов всем нам одинаково пришелся не по душе.
Убедившись, что никто с ним в беседу вступить не намерен, Жирасов решительно постучался в соседнюю комнату и, не дожидаясь ответа, переступил через порог.
— Разрешите войти? — уверенным тоном спроси и он уже закрывая за собой дверь. Там он пробыл значительно дольше, чем нужно для того, чтобы представиться командиру.
Вернулся он еще более оживленным.
— Вот уже и дождь прошел, а вы боялись! — сообшил он таким тоном, словно воспитательница детского сада успокаивала перепуганных малышей,
Затем он принялся расхаживать взад и вперед по комнате, причем так четко печатая шаг, словно был на военном параде. Немилосердно стуча каблуками, он насвистывал какой-то веселый мотив.
— Я прошу вас здесь не свистеть, вы не в поле и не в хлеву, — резко заметил наш военврач Широков.
— Ты только погляди на эту медицину! — изумился Жирасов.— Хорошо, если ты и на фронте будешь таким смелым,..
Но свистеть он перестал.
— А вы — таким же бойким! — не уступал Широков.
— Я всегда и везде такой, а выскочкам привык давать щелчок по носу. Ясно, медицина?
— Я вам не медицина, а капитан медицинской службы.
— А что тут обидного, не понимаю! Раз ты медицине служишь, значит, ты и есть медицина, а я, к примеру, артиллерия, бог войны!
Не переставая балагурить, Жирасов обогнул мое «ложе> и встал у меня над головой.
— Старший лейтенант,— окликнул он меня,— я же знаю, что при таком шуме заснуть невозможно, почему вы притворяетесь?
Я повернулся на спину и с любопытством взглянул на Жирасова. Вблизи он казался мне еще более долговязым. Какое-то мгновение он взирал на меня с высоты своего роста, потом наклонился, откинул край моей шинели и без спросу опустился на тюфяк.
Но/и у него были как у журавля. Когда он сидел, его тощие, острые колени доставали ему чуть ли не до подбородка!
— Говоря по правде, бронепоезд — это мы с тобой. Кроме того, мы на правах командиров батарей, тебе, наверное, известна инструкция: командиры огневых взводов на бронепоездах приравнены к командирам отдельных батарей, а все остальные,— он обвел рукой присутствующих,— дармоеды, наше бесплатное приложение, что называется, «довесок». Мы будем воевать, а они лавры пожинать. Поэтому мы с тобой должны быть вот так,—- он сцепил друг с другом указательные пальцы,— ясно? Ты откуда? Из Ленинграда? У тебя, братец, такие затуманенные глаза, клянусь, выпить любишь!— Он поднялся, потянулся всем телом и повелительно бросил:— Подвинься чуток, я здесь лягу,— при этом он ткнул носком сапога в мой тюфяк. Можно было, конечно, найти себе и другое место, но он почему-то облюбовал себе именно ту стену, возле которой лежал я.
Однако я подумал, что из за мелочей не стоит ссориться, и оттащил свой тюфяк к середине комнаты, уступая ему место в углу.
Жирасов куда-то вышел и через минуту вернулся с здоровенным гвоздем и камнем в руках. Не мешкая он принялся вколачивать гвоздь в стену. Но, как видно, гвоздь наткнулся на кирпич и дальше не шел. зато от стены отвалился изрядный кусок штукатурки.
Жирасов попытался вбить гвоздь в другое место, но гак же безуспешно. Камнем он орудовал с таким остервенением, будто все зло хотел сорвать на непослушном гвозде. Мы молча наблюдали за его «деятельностью».
Так у вас принято беречь народное добро? - не вытерпел лейтенант Лобов.
- Раз оно народное, значит, и мое, я так понимаю. Как говорится, ученого учить - только портить...
Это, между прочим, школьное здание,— перебил Сенявин.
- Было,- многозначительно поднял палец Жирасов. После воины отремонтируют, и все будет как надо!
Ты и дома у себя так гвозди всаживаешь?- спросил военврач.
Точно так, как ты шприцы... Тут лейтенант Лобов, выйдя из терпения, подскочил к Жирасову и закричал, явно нарываясь на скандал:
- Сейчас же вытащи этот гвоздь и подмети пол!
Чего-чего? - Жирасов подчеркнуто медленно повернулся к Лобову. Сейчас он казался особенно высоким.
В этот момент отворилась дверь в маленькую боковушку, и командир бронепоезда нарочито спокойным тоном спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46