Но, может быть, хоть приятель мой придется вам по душе? Посмотрите только, какой богатырь: целую телку умнет за один присест!
— Ты скажи, дельный ли он человек, а есть всякий умеет! —-отозвалась вторая. Это была женщина с невыразительным круглым лицом, с желтыми щербатыми зубами и хриплым голосом.
Дородная молодуха окинула меня внимательным взглядом, но ничего не сказала.
— Вот что, красавицы! — начал Прокопенко таким тоном, словно сообщал какую-то глубокую тайну.— Раз уж вы, дорогая Галина Федоровна, заговорили об оперетте, то мы с капитаном приглашаем вас на сегодняшний спектакль «Свадьба в Малиновке», а после представления пожалуем к вам в гости. Хлеб-соль наша, квартира ваша. Идет?
— Нет.— отрезала та, что с родинкой.
— Ни в коем случае! — подхватила круглолицая и не совсем естественно расхохоталась.
— А что, вы уже ангажированы? — ехидно спросил Прокопенко.
— Ну, давай отсюда, пока мы тебе не всыпали, слышишь! — прикрикнула на него первая.
— Ух, до чего же я не люблю, когда женщина грозится!
— А я терпеть не могу, когда мужчина наглеет и язык распускает.
— Свою ошибку я осознал, исправлюсь, заслужу одобрение.— Старший лейтенант скрестил на груди руки и прислонился спиной к стене.
— Скажи лучше, когда сделаешь кран, как обещал? — спросила круглолицая.
— Какой еще кран? — спросил я, чтобы хоть как-то подключиться к разговору.
Та, у которой были щербатые зубы, принялась мне объяснять: - Кран, которым перекрывается вода, находится в мужском отделении; чтобы его закрыть или открыть, приходится входить к мужчинам в раздевалку. А среди мужчин есть такие обормоты-бесстыдники, а то и просто чурбаны, что не отвернутся, не отойдут от крана, даже глаз не опустят,— напротив, пялятся как дураки, разинув рот, и не совестно им выставляться на погляденье в чем мать родила.
— Вот мы и хотим,— заключила она,— чтоб вентиль перенесли из мужской раздевалки в коридор, чтобы не приходилось больше входить к ним... Этот артист Прокопенко никак не соберется дело сделать, обещал уже давно, да все завтраками кормит.
— Я сделаю! — помимо воли слетело у меня с языка, хотя прежде мне никогда не приходилось иметь дело с водопроводом.
— Вот что значит благородный человек! — воскликнула женщина с родинкой.
— Что, что? Ты поставишь кран?! — Прокопенко разразился хохотом. Он смеялся долго, заливисто, смеялся до слез. Я был уверен, что смех этот — деланный, но получалось у него так естественно, что тот, кто его не знал, ничего бы не заметил...— Тоже нашелся мне мастер! Кран берется поставить! Ха-ха-ха! Да какой от тебя прок, ты гвоздя в доску не сумеешь вбить, он у тебя под молотком в узел завяжется!
— А вот поставлю,— сказал я твердо, весь вспыхнув. Прокопенко сразу смолк и внимательно оглядел меня.
— Что ж, в добрый час! — сказал он насмешливо.
Вечер был испорчен с самого начала. Оставаться здесь дольше не имело смысла.
Мы уехали домой, досадуя друг на друга.
Когда мы подъезжали к аэродрому, Прокопенко нарушил молчание:
— Вот что, капитан: сказано, не в свои сани не садись. Не надо путаться в чужие дела.
— От данного мной слова не отступлюсь,— угрюмо ответил я.
— Посмотрим, много ли от этого выиграешь.
— Посмотрим.
На другой день после обеда я взял с собой немолодого сержанта, ведавшего ремонтом пулеметов в моей роте, и, прихватив инструмент, мы отправились в гарнизонную баню.
Надо было видеть удивление обеих женщин, когда мы принялись за дело. Правда, повозились мы немало, но в конце концов сделали что нужно и заслужили благодарность хозяек.
Ну а теперь пойдете со мной в оперетту? - спросил я красавицу с родинкой.
Она долго смотрела на меня, словно никак не могла решить, согласиться на мое предложение или нет.
— Если вы в самом деле от всей души хотите этого, ничего не поделаешь, придется пойти,— сказала она наконец и еще раз внимательно посмотрела на меня.
Когда после однообразных фронтовых будней попадешь случайно на день-другой в тыл и там в мирной, спокойной обстановке проведешь вечер на спектакле или на концерте — получаешь такое удовольствие, такую бескрайнюю радость, что чувствуешь себя обновленным, помолодевшим, каким-то беззаботным мальчишкой. Привычной усталости как не бывало... Все вокруг представляется красивее, светлее, возвышеннее, и так празднично становится на душе!
Когда я стянул с себя шинель и сдал ее в гардероб, мне почудилось, что все это волшебный сон.
Небольшой, ярко освещенный зал показался мне сказочным дворцом. После самодельных чадящих коптилок, тускло озарявших наши землянки, электрический свет сам по себе производил впечатление чуда.
Непривычные ощущения и все мои мысли мгновенно отошли на второй план, как только я повернулся к Галине, чтобы помочь ей снять верхнюю одежду.
Оказалось, что она уже успела скинуть шубку и дожидалась меня, одетая в бархатное платье, облегающее ее ладную крепкую крупную фигуру. Блестящее черное платье с высоким белым воротничком и хорошо пригнанные сапожки на высоких каблуках подчеркивали красоту и стройность этой женщины.
Направляясь через фойе к зрительному залу, заметили, что почти все на нас смотрят. Мы были намного выше и крупнее окружающих и, видимо, поэтому привлекали к себе внимание. Это как-то сблизило нас.
Шел я рядом со своей спутницей, и голова у меня слегка кружилась, я чувствовал, что уже влюблен. Я слышал давно позабытый запах когда-то любимых духов «Красная Москва» — у Галины, по-видимому, они сохранились с довоенных лет,— и мне вспомнилась былая мирная жизнь, я словно перенесся в то счастливое время...
Репертуар театра был бедноват. В этот вечер, бог весть в который раз, шла «Свадьба в Малиновке». Но зрители слушали и смотрели ее с величайшим удовольствием и от души хохотали над шутками Яшки-артиллериста.
— Посмотрите, что за смешные усы, совсем как у вас! — шепнула мне Галина.
В самом деле, лицо Яшки-артиллериста было украшено усами в точности такими же, как мои,— пушистыми, каштановыми, с длинными свисающими кончиками. Я заметил это уже давно, при первом его выходе.
— Усатый мужчина, по-моему, похож на кота. Я как посмотрю, мне сразу становится смешно.
— И когда на меня смотрите — тоже?
— Да, то же самое. Никак не пойму, зачем нужны усы? Это ведь атавизм! Вы сами себя уродуете. Будь на то моя воля, я всех заставила бы сбрить усы.
— И меня? — робко спросил я.
— Разумеется. Думаете, вас это не уродует?
— Ради вас я готов не только усов лишиться, но и голову обрить.
— Запомните! — погрозила она мне пальцем.— Ловлю вас на слове!
На мгновение я насторожился, подумал, не слишком ли много беру на себя. Но тут же это мимолетное чувство прошло. А в общем, я не обратил на этот разговор большого внимания.
После спектакля я проводил Галину домой.
Она предложила мне зайти к ней, обещала в благодарность за доставленное удовольствие напоить меня горячим чаем.
Обрадованный, я поспешил принять приглашение.
Ее дверь оказалась рядом с той, обитой войлоком, в которую в прошлый раз мы вошли с Прокопенко.
Комната была маленькая, но чистая и уютно обставленная. Чувствовалось, что здесь живет человек аккуратный, любящий порядок.
Мы стали говорить о том о сем — беседовали допоздна.
Прощаясь, я с фронтовой смелостью обхватил ее одной рукой, хотел притянуть к себе, но, представьте себе, даже с места не сумел стронуть.
Я был изумлен. Ведь я могу одной рукой выжать трехпудовую гирю, да еще и поиграть ею, а эта красавица и не шелохнулась.
Я пустил в ход другую руку, с силой потянул Галину к себе, но она уперлась мне в грудь ладонями.
Нет, женщин с такой физической силой я еще никогда не встречал!
Я перешел в решительное наступление. Но когда натиск мой стал очень уж энергичным, она вдруг взмахнула руками и ударила меня ребрами ладоней чуть повыше локтей... Мышцы пронзила острая боль, руки опустились и как подрубленные повисли вдоль тела.
— Это джиу-джитсу,— сказала она с улыбкой, потом повернула меня к двери, легонько подтолкнула и, когда я очутился за порогом, добавила: — Теперь ступайте и впредь заранее интересуйтесь, с кем имеете дело.
- С кем?! - спросил я в изумлении.
— О Галине Чернышевой, чемпионке страны по метанию диска, слыхали?
Я покривил душой, сказал, что, конечно, слышал, хотя это и было неправдой.
— Ну так вот, я и есть эта Чернышева.— Она закрыла за мною дверь.
Два дня я колебался, никак не мог решить, искать новой встречи с ней или нет.
Не хватало смелости — очень уж посрамленным я чувствовал себя.
Но на третий день один непредвиденный случай неожиданно свел нас.
Утром, когда я проводил ученье с бойцами, мне позвонил дежурный: на позицию явились какие-то гражданские лица и спрашивали меня.
Один из желавших меня видеть оказался заместителем директора Ленинградского театра оперетты, другой, худой и долговязый, ведал в этом театре технической частью. Они попросили у меня помощи. Нужно было передвинуть для ремонта котел центрального отопления, а рабочих рук не хватало. Поблизости не было никакой другой воинской части, кроме нашей. Летчики оказать им помощь не могли. «Одна надежда на вас»,— заключили мои посетители.
Ничего не поделаешь — обещал им помочь. Вечером, когда стемнело, когда, учитывая наше расположение, воздушных налетов можно было не опасаться, я подъехал с двумя десятками бойцов на машине к театру.
Оказалось, что котел центрального отопления театра получил повреждение. Городские власти были тут же. Мои ребята наполовину вытащили котел из гнезда, так что мастера могли подобраться к нему с любой стороны. Иначе пришлось бы разобрать заднюю стену котельной, что потребовало бы продолжительного времени и больших затрат.
Среди собравшегося у театра гражданского начальства было несколько райцентровских активистов.
Представьте себе мое изумление, когда я заметил среди них Галину! Я сразу увидел ее издалека. Ведь она была выше многих!
Чтобы попасть в котельную, нам пришлось пройти по длинному узкому коридору. Этот коридор, оказывается, служил складом для реквизита. По его стенам были развешаны театральные костюмы, тут же можно было видеть всевозможную бутафорию. На одной стене висели парики и косы разного цвета, старинные локоны и также, представьте себе, мужские усы и бороды — всевозможных фасонов и цветов.
Я скользнул по ним взглядом: нет ли тут усов Яшки-артиллериста, которые показались Галине похожими на мои? И тут же увидел их мирно висящими в уголке! То, что они попались мне на глаза, было чистой случайностью — нарочно я бы никак не смог их отыскать среди множества усов и бород, которыми была увешана стена.
В тот день дело у меня удивительно спорилось, все удавалось наилучшим образом, работа так и горела в руках. Ремонт котла мы взяли полностью на себя и много успели сделать за один раз с моими ребятами.
Ну и хитер человеческий глаз — порой и скрытое увидит! Я чувствовал, что понравился Галине.
Когда мы закончили работу, заместитель директора поблагодарил меня и сказал в заключение: «Двери нашего театра для вас всегда открыты, всякий раз, как будет досуг, берите с собой ваших ребят и приезжайте, будем рады видеть вас на любом спектакле.— И добавил предусмотрительно: — Возьмем шефство друг над другом».
Заместитель директора признался мне, что самым трудным для театра была заготовка топлива. Каменного угля больше не было, котел топили дровами. А распилка и доставка дров требовали рабочих рук.
Так я подружился с заместителем директора Ленинградского театра оперетты, и эта дружба, как вы увидите, впоследствии очень мне пригодилась.
На следующий вечер я пошел к Галине. Никакого нахальства, никакой напористости, приказал я себе.
Галина стала показывать мне фотографии, снятые в предвоенные годы. Было их у нее великое множество. Одна из фотографий изображала прием физкультурников к Кремле, устроенный после традиционного парада на Красной площади. Галина стояла бок о бок с Калининым и Ворошиловым и улыбалась счастливой улыбкой.
Я глядел на этот снимок — и сам не мог сдержать улыбки: когда-то я был начальником крупнейших золотых приисков, начальником огромного района, но в Кремль попасть — это мне и не снилось. А она вот...
— А ты как думал? Не век же я заведовала гарнизонной баней.— Галина словно угадала мои мысли.
Я вдруг увидел ее в совсем ином свете! Проклятая война, как она круто меняет судьбу человека, переворачивает всю его жизнь!
С того дня я зачастил к Галине и чувствовал, что ей приятны мои посещения.
Зима была снежная, бушевали метели.
Вражеская авиация почти не беспокоила нас, и моя пулеметная рота сидела без дела. За целый месяц у нас ни разу не было боевой стрельбы. Занимались мы почти исключительно строевой подготовкой. Таким образом я имел возможность раз в два-три дня заглянуть к Галине; там, сидя в ее уютной комнатке, я просто блаженствовал.
Какую-то особенную прелесть имели для меня эти вечера — ведь я проводил их с этой спокойной, красивой, умной молодой женщиной,— вечера, протекавшие за простой непритязательной беседой и за чашкой чая, к которой не всегда находился кусочек сахару.
Кстати, Галина оказалась завзятой чаевницей, так же как и я.
Правда, вместо чая она чаще заваривала чернику, или липовый цвет, или малину, но все равно питье казалось мне удивительно вкусным, и мы каждый раз выпивали целый самовар.
Иногда присоединялись к нам хитрец Прокопенко и Ада, та самая приятельница Галины с редкими зубами. Мы играли в карты до одурения, и, конечно, в выигрыше неизменно бывала та сторона, на которой оказывался старший лейтенант.
Прокопенко сразу догадался, что между мной и Галиной завязались прочные дружеские отношения; это, видимо, совсем его не устраивало. Он подчеркнуто переменился, стал держаться натянуто, холодно и вообще отдалился от нас.
Зато — видимо, в отместку — стал демонстративно ухаживать за Адой. Та вообразила, что он очарован ею, и была на седьмом небе от счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46