Тебе надо просто очиститься от грязи... прилипшей к твоей душе,
когда ты общался с такими, как Бесс и Ороба. Пусть алмаз покрывается
пылью, он все равно остается алмазом. Оботри его - опять засверкает.
- Очиститься? - вскричал Спантамано. - Теперь, когда я уподобился
дикой свинье, валяющейся в вонючей луже? Поздно!
- Не поздно, твердо заявил Варахран.
- Одевайся, - сказал Баро. - Пойдем!
- Куда?
- Там узнаешь.
Потомок Сиавахша опустил глаза, пожевал отросший ус, потом вдруг
вскинул голову и спросил:
- Для чего все это?
- Что? - не понял Варахран.
- На что вам Спантамано?
- А-а. - Варахран сурово сдвинул брови. - Нам нужен вождь. Понятно?
Спантамано посмотрел на друзей и молча поднялся.

Они достигли заснеженных гор, возвышающихся на белой равнине. В
лощине меж двух горбатых бугров, укрывшихся от ветра, приютилось
глинобитное селение. Такие селения стояли кое-где в пустыне; в них
массагеты проводили зиму.
- Тут живет Танаоксар, - пояснил чеканщик. - Говорят, ему двести лет.
- Танаоксар раскрывает рот лишь тогда, когда страну постигает великое
бедствие и народу требуется совет мудрого старика, - добавил Баро.
- Примет ли он меня, если так? - усомнился потомок Сиавахша.
- Он ждет тебя, - коротко ответил Варахран. Видимо, он и Баро не
напрасно пропадали целых три дня.
Селение представляло собой загон для скота, обнесенный толстой жилой
стеной. Через отверстия в крыше стены вился дымок. Самый большой столб
дыма поднимался над плоским строением, одиноко стоящим напротив узких
ворот. То был храм огня. Здесь и жил Танаоксар, старейшина и верховный
жрец захудалого кочевого рода.
Варахран сказал правду - тут давно ждали гостей. Массагеты в облезлых
шкурах, не чинясь, открыли ворота. Под ногами людей скрипел мерзлый снег.
Спантамано проводили до храма. Он вздохнул и вошел внутрь.
В святилище пылал огромный костер. У закопченных стен были сложены
кучи хвороста - их запасли для поддержания неугасимого огня. Против входа,
перед темной нишей, сидел на возвышении, закрыв глаза, выпрямив плечи,
скрестив ноги и положив руки на острые колени, голый бронзовый идол.
Отблески костра играли на выпуклостях изваяния и окрашивали в розовый цвет
что-то белое, виднеющееся на его голове, груди и бедрах. Спантамано
удивился присутствию идола в таком неподходящем месте. Согдийцы не держали
в храмах огня изображений богов или живых существ. Впрочем, массагеты тоже
поклоняясь огню, не признавали учения Заратуштры.
Но где же Танаоксар? И вдруг Спантамано услышал медлительный голос:
- Ты пришел, Спантамано?
Согдиец вздрогнул и обернулся. Никого! Только идол, безжизненный и
равнодушный ко всему на свете... Но вот идол наклонился вперед и протянул
прямо перед собой сухую темную руку. Спантамано увидел изможденное лицо,
редкие седые волосы, падающие на плечи, белую серебристую бороду.
- Танаоксар!
Спантамано пал ниц перед возвышением. Танаоксар опустил руку на
колено и вновь окаменел. Неужели это живой человек? Или Спантамано просто
почудилось, что идол двигался? Но старик с усилием разлепил губы и сказал,
неторопливо выбирая слова:
- Танаоксар не видит тебя, Спантамано. Он уже давно не видит того,
что его окружает. Взор слепца обращен к прошлому. Перед ним пролетают тени
минувшего... проходят люди, жившие много лет назад. А тебя, живущего
сейчас, не видит дряхлый Танаоксар. Но зато он слышит твой голос,
Спантамано. Слышит стук твоего сердца.
Старец умолк. Он долго-долго не раскрывал рта. И Спантамано
показалось, будто Танаоксар заснул. Огорченный согдиец хотел уже уйти, но
массагет заговорил опять:
- Скажи, человек, зачем ты явился ко мне?
Не утомят ли тебя мои слова, отец?
- Нет. Меня... уже ничего не утомляет. Рассказывай.
- Я страдаю, отец... - Потомок Сиавахша вздохнул; вздох его походил
скорей на стон. - С детских лет я всегда к чему-то стремился. Искал
богатства. Хотел славы. Жаждал женской ласки. И что же? Все оказалось
пустым, как дым вот этого костра. Уже ничего не радует меня на земле.
Чувствую, конец мой близок, и нет мне утешения, ибо я не знаю, для чего
жил и для чего страдал. Скажи: есть ли на свете что-нибудь, что примирило
бы человека с грядущим? Или человек самой судьбой обречен мучиться здесь и
с мукой уходить туда, во тьму, кляня и жизнь и смерть?
Спантамано с тоской глядел на Танаоксара.
Массагет опять долго молчал, потом заговорил так же задумчиво,
медленно и глухо, словно рассказывал древнее предание:
- Двести лет... Двести лет прошло с тех пор, как я родился от моей
матери и от моего отца. Много видели за это время мои глаза. Но я... не
помню, уже не помню всего. Все, что было мелко, то забыто. Но важное...
оно держится в моей памяти и сейчас.
Массагет склонил голову и подпер подбородок руками.
- Вижу как сегодня... воинов персидского царя Дариавуша Первого,
бредущих по нашей земле. Это было... сто девяносто лет назад. Я был тогда
ребенком и еще не носил на груди родового знака. Персы убивали наших
отцов. Продавали в рабство матерей. Разрушали жилища. Великое бедствие
постигло страну массагетов. У нас не хватало воинской силы. И враги уже
били в барабаны и пели песню победы...
Но вот нашелся человек, который решил принести себя в жертву ради
спасения родного племени. То был простой пастух. Его звали Ширак. Он
перебежал к персам и выдал себя за их друга. Он завел врага в пустыню, и
войско Дариавуша пропало среди песчаных бугров. Ширака убили. Но массагет
умер с легким сердцем. А почему? Потому, что он старался не ради себя. Он
шел на гибель ради всех. Ширак погиб, зато его народ, благодаря мужеству
пастуха, живет по своим законам и сейчас.
Ты слышишь, мой сын? Ради всех! А ты жил только для себя. Для себя
хотел богатства. Для себя жаждал славы. Для себя искал радостей. Поэтому
тебе и страшно перед концом, - ведь когда ты уйдешь туда, откуда нет
возврата, и богатства, и слава, и любовь твоя развеются как дым. Не
исчезает та слава, которую человек добыл, борясь не за свой живот, а за
всех. Вот, прошло сто девяносто лет, а слава Ширака не померкла среди
массагетов. И никогда не померкнет. А кто помнит имена кичливых и глупых
людей, считавших себя лучшими на земле? Так забудется и твое имя, если не
отдашь жизнь свою за народ.
- Я на стороне народа, - грустно сказал Спантамано, - однако душе
моей от этого не легче.
- Ты на стороне народа? - Старец медленно покачал головой. - Послушай
голос твоего существа и скажи: что у тебя на стороне народа - разум или
сердце?
Спантамано поразился. Разум или сердце? Ему вспомнилась Мараканда.
Войско распадается. Спантамано приходится выбирать между двумя Согдианами.
И он выбирает Согдиану простых людей. Почему? Он видел тогда: за народом -
сила. Значит, разум... разум заставил его сделать этот шаг? А сердце? А
сердце не болело за народ, оно болело за потомка Сиавахша. Спантамано
растерялся... и ничего не сказал.
- Вот видишь? - усмехнулся Танаоксар, как бы читая в душе согдийца.
Спантамано слушал Танаоксара затаив дыхание; иногда оно прерывалось
глубоким, судорожным вздохом, затем становилось тихим и послушным.
- Танаоксар знает: тебе трудно, - продолжал слепой. - Чем владел,
того лишился. Во что верил, в том разуверился. Чего желал, того не
добился. Знатные не поддержали тебя. Простые поддерживают, но плохо
владеют оружием. Жена собирается тебя покинуть. Искендер Зулькарнейн не
побежден. Так я говорю?
- Так, - прошептал согдиец.
- Ну и что же? - Голос Танаоксара окреп. - Зато ты положил начало
славной войне против Искендера. Твое имя послужит путеводной звездой для
грядущих поколений. Через год будет сто Спантамано. Через десять лет -
тысячи Спантамано. Через сто лет - десятки тысяч Спантамано! Из одного
зерна, брошенного тобой в землю, вырастет много, без конца много зерен. И
они тоже прорастут. Они тоже дадут новые зерна. И рано или поздно враг
понесет заслуженную кару. Великие дела не свершаются сразу. Нападай!
Сражайся! Когда нужно, отступай. И не забывай, во имя чего борешься.
Танаоксар замолчал, откинулся назад и прислонился к стене. Тысячи
путаных мыслей пролетали в голове Спантамано, как стаи обгоняющих друг
друга стрижей.
- Подбрось в костер толстых сухих ветвей, - приказал Танаоксар.
Спантамано повиновался. В храме стало светло, как днем. Старик жестом
показал согдийцу место у своих ног. - Лежи! Думай!..
Спантамано растянулся на ковре. Он думал до рассвета. Перед
Спантамано развернулось победное шествие необозримых толп. Они шли
огромным волнующимся скопищем откуда-то снизу, из холодной черной мглы,
ровным шагом проходили мимо Спантамано и двигались куда-то вверх, к
розовым вершинам, за которыми разливалось ослепительным морем радостное
сияние. Несметные ряды высоких, плечистых мужчин и тонких женщин выступали
из темноты, гордо откинув голову и протянув руки вперед, к свету, и
растворялись наверху в сверкающих лучах. Их лица были суровы и спокойны, а
поступь тверда и размашиста. Из-под их ног по временам вырывались какие-то
мерзкие твари. Они злобно ощеряли свои пасти и с визгом пропадали в
колеблющемся тумане. Иногда из рядов выходили какие-то бледные, жалкие
существа; они отставали от неудержимого потока, садились у дороги и
плакали. И гремел и разливался над миром чудесный гимн; голоса мужчин,
женщин и детей сливались в захватывающем, крылатом напеве. Целую вечность
мысленно глядел Спантамано на шествие, но ему не было конца.
Под утро он забылся в коротком сне и поднялся освеженный и
удовлетворенный. Лицо его стало суровым и спокойным, как у тех людей,
которых он увидел в ночных размышлениях. В сердце уже не было горечи. Он
знал, для чего существует и ради чего умрет.
- Прощай, отец. - Спантамано поклонился Танаоксару до самой земли. -
Ты, слепой, открыл мне глаза. И пока они не закроются навсегда, я буду
сражаться.
- Возьми и привяжи к своей пике, - сказал Танаоксар, доставая длинную
прядь черных до блеска волос. - И за тобою пойдет каждый честный массагет.
Это волосы Ширака.
С трепетом принял Спантамано дар старого Танаоксара.
- Живи долго, отец.
- Ступай, и да будет тебе благо.
Спантамано быстро вышел из храма и остолбенел. В глаза ударило солнце
- не то, которое вот уже два месяца висело бледным пятном среди туч, а
настоящее солнце юга. За одну ночь ветер переменился и теперь дул со
стороны Марга - теплый, родной, веселый. Небо очистилось и сверкало
прозрачной голубизной. Снег стал рыхлым и с хлюпаньем проваливался под
ногами. След тотчас же наполнялся талой водой.
Наступила весна.

Спантамано, жрец Алингар, чеканщик Варахран, земледелец Баро и перс
Датафарн ездили от табора к табору и собирали войско для нападения на
Искендера.
- Массагеты! - кричал Спантамано, взмахивая пикой с волосами Ширака.
- Враг оплевал землю Согдианы. Если вы не поможете нам сегодня, то
Зулькарнейн придет сюда завтра. Точите кинжалы! Седлайте коней! За мной,
массагеты! Победим или погибнем.
Обветренное, загорелое лицо. Смелые очи глядят на всех открыто и
прямо. Рука твердо и властно сдерживает горячащегося коня. Когда звучный
голос вождя гремел над притихшей толпой, Варахран бледнел, а Баро
сдержанно улыбался. После очищения в храме Танаоксара молодой потомок
Сиавахша преобразился. Он окреп и даже ростом, кажется, стал выше. Правда,
в нем ничего не осталось от былой отчаянной веселости. Но зато Спантамано
превратился в сурового, зоркого воина, уверенного в своей правоте и силе.
- Идите за мной, массагеты! - призывал Спантамано, и массагеты шли за
неукротимым согдийцем, покидая у костров плачущих жен и детей.
Одних привлекала легкая добыча в стане македонцев, других сдвигал с
места голод - всех баранов съели зимой. Однако тех, кто примыкал к
Спантамано с чистым сердцем, было неизмеримо больше. "Если вы не поможете
нам сегодня, Зулькарнейн придет сюда завтра", - эти слова заставляли
задуматься самых черствых людей. Волосы Ширака, развевающиеся на конце
пики, волновали массагетов и пробуждали в них отвагу. Отряд Спантамано рос
день ото дня. Вождь послал Баро и сорок пенджикентцев по городам и
селениям угнетенной, но не покорившейся Согдианы, чтобы народ ждал
Спантамано и готовился к новому восстанию.
Согдиец не спал ночей, обдумывая поход на Мараканду. Он отдал
последние камни за коней, оружие и снаряжение. Он отказался от всех
удобств и запретил даже упоминать при нем о вине. Он удалил от себя Зару,
и она прозябала в обозе под охраной жреца Алингара. Она для него больше не
существовала. Днем и ночью, не щадя себя, носился Спантамано по пустыне на
неутомимом скакуне, и люди с восхищением цокали языком:
- Леопард!
Они называли его так не только потому, что он одевался в шкуры
пятнистого зверя. Он был смел и ловок, как леопард. Все свои помыслы отдал
согдиец борьбе. В душе Спантамано, не переставая, гремел и разливался гимн
солнцу, услышанный им под закопченным сводом храма Танаоксара.

НА ТРОПЕ ВОЙНЫ
Со скифами не может сравниться ни один народ
не только в Европе, но и в Азии; ни один народ сам по
себе не в силах устоять против скифов, если бы все они
жили между собой согласно.
Фукидид, II, 97, 5-6
- Спантамано привет!
- О Баро! Ты уже здесь! Ну, рассказывай скорей! Что происходит в
Согдиане?
- Мы объехали все города и селения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36