Покоясь на оттоманке, Евгения думала о принце Камерата, страстная любовь которого пренебрегла всеми опасностями. Прекрасен был час, когда она дозволила ему склониться к ее ногам, теперь же принц, со времени своего возвращения, не показывался при дворе.Не надоела ли ему ее любовь? Не избегает ли он Тюильри с каким-нибудь особенным намерением?..Эта мысль волновала Евгению!— Я в его руках, — шептали ее губы. — Что если он меня обманывал, чтобы похвастаться любовью императрицы?.. Но к чему же в таком случае он презирал опасность, чтобы увидеться со мной? А если причиной того оскорбленная страсть, разбитые надежды, отвергнутая любовь; если он поступает так, чтобы отомстить мне за то, что я отказала ему и отдала руку императору?.. Нет, Евгения, это плоды твоей фантазии! Ты скучаешь по нему и сердишься на него, потому что он не приходит! А если он не любил меня? О, я погублю его, если только узнаю, что он обманул меня и хвастался близостью со мной! В таком случае, он погибнет.Портьера передней зашевелилась, Евгения приподнялась, полная страсти. На пороге стояла придворная дама.— Государственный казначей, граф Бачиоки, — доложила она с церемониальным поклоном.Императрица сделала знак, что он может войти. Бачиоки подошел с выражением глубочайшей преданности к дружески приветствовавшей его Евгении.— Вы принесли мне известие от моего супруга императора, — сказала она, всматриваясь в лицо государственного казначея.— Тайное и неприятное известие!— У вас перепуганное лицо, граф, говорите, что случилось! Бачиоки бросил пытливый взгляд на будуар.— Будьте спокойны, — продолжала Евгения, заметив эту предосторожность, — мы одни.— Инфанта Барселонская.— Ее также нет здесь, но к чему этот вопрос?— Виноват, непредвиденный случай, сильно взволновавший моего царственного родственника и повелителя, сделался известным.Евгения изменилась в лице; таинственность и важность Бачиоки произвели свое действие, но вскоре к ней опять возвратились ее хладнокровие и вея ее надменность.— Без предисловий, граф! Вы видите, я жду! Что случилось?— Генерал д'Онси, которого император пожаловал орденом Почетного Легиона…— Что же с ним?— Он открыт.— Далее.— Принц Камерата жив! Он скрывался под именем графа д'Онси для того, чтобы иметь доступ ко двору; это очень поразило государя! Известно, что принц приходил ночью через павильон Марзан… — Бачиоки замялся, — В этот флигель.— Ради всех святых, кто осмелился это сказать? — вскричала Евгения в сильном волнении; ее глаза блестели, она величественно приподнялась. — Вы молчите? Я требую ответа!— Не сердитесь на меня, я так вам предан.— Ваше известие возбуждает мой гнев, поражает меня, я хочу во что бы то ни стало знать, кто распространил эту наглую ложь.— Я могу только уверить вас, что личность принца Камерата доказана! Он сам говорил о ночном посещении…— Негодяй! — прошептала Евгения бледнея.— И одна придворная дама подтвердила это, а иначе нельзя было бы дознаться.— Моя придворная дама! Вы говорите правду, граф? Бачиоки поклонился, пожимая плечами, как будто желая сказать: к сожалению!— Довольно! Эта дама может быть только инфанта Барселонская! О, эти уверения в преданности! — сказала Евгения с горькой усмешкой, в которой слышалось страшное внутреннее раздражение. — Привязанность исчезает, и ледяная холодность занимает ее место…— Конечно, это непростительно…— Благодарю вас, и так как я не желаю более видеть инфанту, то потрудитесь передать ей отставку, без объяснений, слышите ли? Без объяснений!..— Инфанта может не поверить моим словам; письменный приказ имел бы больше значения!— Я исполню ваше желание, — сказала Евгения и подошла к своему письменному столу. «Инфанта Барселонская, — писала она, повторяя вслух слова, — увольняется от службы и оставляет двор, чтобы вдали от него могла подумать, что значит верность!» Возьмите! Потрудитесь также сообщить об этом императору!Бачиоки взял приказ, он победил! С безмолвным поклоном он вышел из комнаты и отправился к Инессе. Получив письмо и вид торжествующего Бачиоки, инфанта догадалась, в чем дело: она попала в немилость из-за низких и недостойных интриг этого плута. Ей приходилось оставить Тюильри, потерять свое влияние и уступить поле битвы графу Бачиоки.— Никогда! — вскричала Инесса. — Никогда! Хотя я сама для себя и желала бы уклониться от этого круга, но не должна этого сделать! Мне надо выполнить задачу, которую я не должна забывать! При всей своей ненависти к этим плутам, я должна по дружбе к Долорес и по долгу спасти ее, должна остаться здесь и исправить, насколько возможно, мой проступок! О, я знаю твои мысли, хитрый корсиканец, желающий подчинить государя и государыню, жертвующий всем для своих целей! Я не отступлю, хотя моему самолюбию тяжело бороться с чувством дружбы к Долорес. Ты думаешь, что ты меня устранил? Рассчитываешь на то, что моя гордость не допустит мне примириться! Глупец! Женщина, которая сознает, что должна исправить свою вину, побуждаемая самым благородным чувством — дружбой, готова перенести все и перехитрить тебя! Твои интриги скоро будут уничтожены, надежды разрушены! Не спеши хвалиться устранением честного сердца! Конечно, труден для меня будет этот шаг после подобного письма, и ты, придворный лакей, хорошо знаешь это; но Инесса переборет себя и сделает его! Может быть, она бы не решилась, может быть, она позволила бы тебе торжествовать победу над ней; но она не сделает этого в силу дружбы, в силу сознания своей вины! Постой же, могущественный Бачиоки с черной душой, Инесса имеет еще обязанность в отношении императрицы и народа не уступать тебе. Иначе падение и проклятие приблизятся к Тюильри! Инесса знает, что ты не брезгуешь никакими средствами для достижения своей цели, она теперь знает тебя вполне, видит насквозь твою грязную душу, которая не отступит ни перед каким преступлением! Как ты, так и я хочу власти, но ты действуешь злом, а я буду действовать добром! Я чувствую в себе довольно силы во что бы то ни стало спасти бедное существо, которое ты преследуешь из-за каких-то целей. Горе тебе, если ты меня заставишь употребить против тебя твое же оружие! Я ненавижу тебя, как только ненавидят и презирают преступление! Ты используешь ссылку, меч и яд, чтобы иметь перевес!— Око за око, граф Бачиоки! Ты во мне встретишь равносильную противницу, и если мне придется употребить низкие средства, то это твоя вина! Горе тебе, когда пробьет твой час, горе и мне, если я из сострадания сделаюсь преступницей! Я могу следовать только движению моего сердца! Долорес, чистое, как ангел, существо, которое я, к несчастью, поздно узнала, только ради тебя я решилась на все! Ты не знаешь, что может сделать дружба! Я все подчиню себе, подчиню и тебя, граф Бачиоки! Я привлеку тебя к себе, — продолжала Инесса, — обману тебя, употреблю все средства, какие только во власти женщины. Любить я могу только Долорес!..Какие чувства явились в ней! Какая любовь вдруг вспыхнула в той, которая пала . жертвой низкого преследования! Она говорила себе, что Бачиоки обвинил ее в измене и что обвинение может только относиться к ночному посещению графа д'Онси; уничтожить это обвинение она не могла, зная хитрость графа Бачиоки, хотя в сущности была вполне невинна. Если бы она возразила что-нибудь императрице против этого, то обвинение только бы возросло. Она думала другим способом достичь своей цели, она прошла такую школу, которая принесла ей громадную пользу…Когда инфанта вошла к императрице, Евгения отвернулась.Инесса предвидела это, она остановилась в глубине комнаты и ожидала первого слова Евгении.— Получили вы мое приказание? — холодно спросила Евгения.— Через графа Бачиоки.— Мы покончили с вами счеты! Мне уже надоело видеть около себя людей, которым нельзя верить! Я глубоко доверяла вам, когда граф д'Онси…Инфанта видела, что не ошиблась.— Когда граф д'Онси получил от меня тайное поручение… Я хотела спасти этого несчастного, — продолжала Евгения, — зная, что под его именем скрывался принц Камерата…Инесса не обнаружила удивления при этих словах; она играла роль посвященной во все тайны.— Выслушайте меня, — умоляла она, падая к ногам императрицы. — Не выгоняйте меня, не выслушав…— Мне интересно знать, что вы скажете, инфанта.— Граф Бачиоки сообщил вам, что я разгласила о посещении генерала…— Разве это неправда?— Я не отвергаю, я сознаюсь.— А… расскажите, инфанта.— Когда молва о посещении генерала всюду распространилась, то я объявила, что он приходил ко мне…— Как! — вскричала Евгения. — Так думают…— Что я злоупотребила вашим доверием и приняла графа д'Онси в этих покоях. Вы жестоко наказываете меня, удаляя от себя.Императрица с удивлением посмотрела на стоявшую перед ней на коленях инфанту.— Так ты пожертвовала собой…— Чтобы устранить всякую опасность, прекратить всякую молву; спросите графа Бачиоки.— И ты не знала, что посетитель был принц Камерата!— Клянусь всеми святыми, нет!..— В таком случае император мне может простить эту поспешность, — сказала Евгения, поднимая инфанту и горячо пожимая ей руку. — Теперь я все понимаю, я поступила несправедливо с тобой…Евгения чувствовала великодушие инфанты, она была восхищена жертвой Инессы, оставалось заставить молчать того, кто, как сообщил Бачиоки, разгласил о своем ночном посещении Тюильри. Императрица обняла инфанту.— Ты не должна страдать от последствий, — сказала она, — уничтожь мое письмо и прости меня! Ты останешься при мне. Я выхлопочу у моего супруга прощение, которое ты тысячу раз заслужила. Пусть эти слова, сказанные от чистого и любящего сердца, облегчат твою печаль! Ты пристыдила меня. Только гнев и ненависть я чувствую теперь к тому, который хвалился тем, что посещал мой будуар. Не старайся защитить его. Мщение обманщику!— Действительно ли он виноват? — спросила медленно и резким тоном Инесса.— Только он и никто другой! Он или ты! Кто же другой мог изменить? О, Инесса, я завидую тебе — ты не любишь ни одного мужчины, — сказала императрица с рыданием и упала на грудь инфанты. — Я начинаю их презирать и ненавидеть! XXIV. БЕЛЬВИЛЬСКАЯ ОТРАВИТЕЛЬНИЦА Большой квартал Парижа, ограниченный теперь улицами Мексики и Пуэблы и крепостными верками, был в то время, к которому относится наш рассказ, жалким предместьем. Его называли Бельвиль.Вблизи него, там, где в настоящее время расположен парк Les Buttes Chaumont, находилась пустынная площадь, окруженная немногими домами и служившая прежде лобным местом Парижа.Вся эта местность была неприветлива. Днем немощеные улицы, ведущие от этой площади, были погружены в какое-то мертвое спокойствие, но с приближением ночи они оживлялись. Шум и дикие возгласы слышались из трактиров; преступники и женщины сомнительного поведения возвращались в это время в Бельвиль из оживленных и отдаленных улиц Парижа, где они завлекали в ловушки свои жертвы, или же прямо нападали на чужую собственность.Полиция не могла следить и уничтожать все притоны этого квартала, во-первых, потому что там постоянно открывалось много новых, а во-вторых, жившие здесь преступники были так опытны и обучены на галерах, что умели обмануть и перехитрить полицейских сыщиков.Бельвиль поэтому пользовался самой дурной репутацией, и всякий, кому не было необходимости, старался избегать этих улиц, сам внешний вид которых указывал, что здесь — пристанище порока. Отправиться туда вечером в приличном платье, с цепочкой и деньгами было отчаянным поступком.Разврат укоренился в этих улицах, он не скрывался за красными занавесками, появлялся у окон обнаженным, выставляя на вид свой позор! Падшие женщины с вызывающими лицами показывались в окнах; они разговаривали через улицу со своими любовниками, которые при всякой нужде предъявляли на них свои права; они так весело смеялись, так радостно вскрикивали, как будто совершенно не думали о своем будущем; они сами были детьми разврата и никогда не знали и не видели другой жизни; они никогда не испытали истинной любви.Один из бельвильских домиков, на который смотрели большей частью смеющиеся девушки, был несколько больше других. Это был трактир, хранивший следы собиравшегося в нем общества. Над низенькой входной дверью красовалась вывеска с надписью «Гостиница Маникль».Кто не знал значения этого слова, тот не мог понять, какая злая насмешка над начальством выражалась в этой вывеске. «Маникль» — так называются стальные кольца, надеваемые на ноги ссыльным на галеры, к которым прикрепляется цепь, соединяющая двух каторжников и закоренелых преступников, обещая им безопасность и подходящее общество.Общий нижний зал казался весьма большим; по обеим сторонам двери находилось по три окна с закопченными занавесками.Резкую противоположность этому подвальному этажу составлял второй этаж; хотя его окна были низки, потому что находились почти под самой крышей, однако он производил лучшее впечатление. Стекла его, правда, с зеленоватым оттенком, блестели, занавески на окнах были белы как снег, хотя и были заштопаны во многих местах. На подоконниках стояли горшки с цветами, среди которых висела далеко не изящная клетка с весело прыгавшей канарейкой.Сообщались ли эти комнаты с гостиницей? По-видимому, сообщались, так как дом имел только один вход, и верхние жильцы должны были пройти через общий зал, чтобы достигнуть старой, крутой лестницы, ведущей наверх.— Вот прелестная Маргарита…— Глупая Маргарита!— Она дает птице воду и поет с ней взапуски, — разговаривали между собой две живущие напротив девушки, которые смотрели из окна и пересмеивались, глядя на гостиницу.— Мне кажется, она горда.— Это с чего, Лоренцо?— Потому что глупа, она могла бы уже давно иметь любовником виконта.— Да, если бы она следовала желаниям старой Габриэли.— Старая ведьма порядочно бьет и мучает ее.— Маргарита вздорная девчонка! Я ее терпеть не могу! Ты думаешь, что она когда-нибудь поклонится? И всякий знает, старуха очень дурного поведения.— Она приготовляет разные зелья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69