Рабочая комната дяди д'Ора была внизу, а семейные и приемные комнаты находились на первом этаже, на который вела устланная ковром лестница. Этот честный человек держал у себя слугу, который доложил своему господину, когда тот сидел вечером за своим рабочим столом и приготовлял отчет для префекта Пиетри, о приходе одетой в черное и покрытой вуалью даме, которая хотела сообщить свое имя только Готту. В этом было что-то таинственное, но для агента не было новостью, потому что он имел удивительные связи.Он приподнялся, бросил пытливый взгляд в зеркало, пригладил седоватые волосы и подошел к двери, которую открыл слуга.На пороге стояла Инесса; она отбросила вуаль, когда удалился слуга и она осталась наедине с дядей д'Ором.— А, милостивая инфанта, — сказал он с низким поклоном, — какая честь! — Он надеялся на новое тайное поручение и на соединенную с этим награду и украсил свое круглое лицо любезной улыбкой. — Не угодно ли вашему высочеству сделать мне честь сесть возле меня.Изящным движением руки он указал несколько мягких, бархатных кресел, которые предназначались для подобных знатных гостей.— Мое дело не задержит вас долго, господин Готт, — сказала Инесса, садясь в кресло. — Умеете ли вы молчать?Дядя д'Ор самонадеянно улыбнулся.— Вашему высочеству известно, что ваш слуга умеет принимать поручения всякого рода и считает своим высшим долгом все слушать и ни о чем не говорить.— Я спрашиваю: можете ли вы молчать перед вашей супругой?— Конечно, ваше высочество. Долг не имеет ничего общего с семейством; я умею это отличать.— Мое поручение не повредит вам, господин Готт. К делу. Несколько недель тому назад я привезла молодую испанку в ваш дом…— Прелестную сеньору, имени которой я никогда не знал. Ваше высочество приходило в тот вечер еще раз, я был несчастлив, что не мог вам услужить, — о, я все знаю!— Может быть, вы мне сегодня услужите! Я предлагаю вам вопрос: куда увезли молодую испанку?Разочарованный дядя д'Ор пожал плечами.— Извините, ваше высочество, я об этом ничего не знаю.— Вы думаете, что я хочу испытать вас! Это не так, господин Готт! Я щедро награжу за каждое сообщение по этому делу, потому что мне чрезвычайно важно знать, что сделалось с этой сеньорой. Государственный казначей Бачиоки являлся вечером к вам…Инфанта пытливо посмотрела на агента своими проницательными глазами.— Вы это знаете, ваше высочество? — спросил он вполголоса.— Какие приказания он вам дал?— Отвести иностранную сеньору в его экипаж.— Вы это сделали?— Я должен повиноваться, ваше высочество. Это было высочайшее повеление.— Знаю! Сопровождал Бачиоки сеньору? — спрашивала Инесса Дальше.— Нет, ваше высочество, господин Бачиоки не показывался ей.— Плут, — прошептала Инесса со сверкающими глазами, потом спросила громко: — Куда приказал он вести испанку в своем экипаже?— Не знаю, ваше высочество! В то время как сеньора садилась в экипаж, господин Бачиоки написал несколько слов, но кому, это мне неизвестно, и потом дал письмо егерю, приказав отвезти сеньору по адресу, который написан на конверте.— Он не сказал адреса?— Он предоставил его прочесть егерю, — отвечал дядя д'Ор с жестом, выражающим сожаление.— Он перехитрил меня, — прошептала Инесса.— Ваше высочество, я готов передать вам все, что я знаю!— Еще одно, господин Готт, — вы знаете этого егеря?— Если увижу его, то, конечно, узнаю!— Возьмите эту небольшую сумму за вашу услугу, — сказала Инесса, опуская кошелек, наполненный золотом, в руку агента.— Тысячу раз благодарю, милостивая инфанта!— Вы получите от меня сумму в десять раз большую, господин Готт, — продолжала Инесса дрожащим голосом, — если сообщите адрес, по которому отправлена сеньора с егерем.— Я употреблю все силы, ваше высочество, чтобы доказать свою благодарность, но дело не так легко! Егерь испытанный, молчаливый парень, он также узнает меня, и потому я должен подослать кого-нибудь другого, который бы выведал у него.Инесса бросила презрительный взгляд на корыстолюбивого, жалкого человека.— В таком случае, сочтемся! В кошельке сто наполеондоров, в десять раз больше — тысяча, но так как вы нуждаетесь в товарище, то я удвою сумму. Вы получите за известие две тысячи золотых.— Какая доброта и великодушие, ваше величество! Обещаю вам возможно скорее доставить известие; я употреблю все, буду стараться, пусть Шарль Готт не заслужит от вас названия неблагодарного.— Оставим уверения, — заключила инфанта холодно и гордо, — доставьте известие!Она поклонилась низко кланявшемуся дяде д'Ору и быстро вышла из его дома.Оказавшись на улице, она глубоко вздохнула; ей казалось, будто даже воздух в доме агента был отравлен.На ее бледном лице появилось такое презрительное выражение, такая злобная усмешка, что всякий, кто взглянул бы на нее в это мгновение, отступил бы в испуге. Путь ее был усеян несчастьями, она встречала лишь презренных людей! Развившиеся в ней нелюдимость и ненависть к людям, вследствие несчастий ее отца, имели, таким образом, свое основание. Она содрогнулась от ужаса при виде этих жалких людей, которых ей пришлось узнать, которые изменяли друг другу, терзались страстями, становились из-за своей жадности, сластолюбия, зависти или честолюбия бесчестными, предателями, — и, быть может, единственное создание, посланное ей небом для того, чтобы спасти ее от отчаяния, погублено ею самой…Инесса спешила по улицам; казалось, ее преследовали упреки совести; она была бледна и возбуждена. Перебежав через площадь, она быстро подошла к воротам павильона Марзан, а потом поднялась в свои комнаты. Императрица уже возвратилась из театра, но еще не звала инфанту.Инесса должна была скрывать свои мысли и чувства. Она молчала, стараясь не выдать своего смятения даже малейшим жестом; она хотела вынести борьбу с самой собой!Императрица прошла в свою спальню, и инфанта пожелала ей покойной ночи. Оставшись одна, она преклонила колени перед образом Мадонны, висевшем в нише, и долго, долго молилась. Горячая молитва облегчила ее угнетенную мрачными впечатлениями душу, ей слышались как бы свыше слова: «Ищи добра, чтобы самой быть доброй! Поступай справедливо, и твоя душа найдет мир. Не бойся никого, но будь милостива к злым, старайся их спасти, и твое сердце будет полно блаженства, а твоя жизнь только тогда начнется!»Инесса просияла от этих мыслей. Ей не хотелось оставлять нишу; она все смотрела на кроткие черты Мадонны, которые внушали ей такой покой и такую силу. Она опустилась на ступеньки аналоя, прислонилась к нему усталой головой и, взирая на образ, видела, что Мадонна смотрит на нее любовно и кротко… Она заснула.Но вдруг до нее донеслись звуки, которые нарушили ее мир…— Помогите! Прочь… прочь… они душат меня… все темно кругом! Прочь… помогите!Инесса поднялась, откинула волосы с лица и только теперь увидела, где она находится.Но откуда доносится этот ужасный крик? Ужасные стоны повторились, инфанта не могла более сомневаться — вопли о помощи неслись из спальни императрицы.Что там происходило?..Инесса чувствовала, как холодная дрожь пробежала по ее телу; она встала. Никто не смел входить ночью в спальню, даже она, поверенная Евгении.Вдруг прозвенел колокольчик коротко и громко. Инфанта протянула руку к образу, потом спокойно взялась за портьеру в глубине ниши. Тихие стоны еще доносились до Инессы.Твердой рукой она приподняла тяжелую, шитую золотом завесу и вошла в комнату, освещенную матово-красным светом. Ее взор упал на полузакрытую шелковыми завесами кровать императрицы, над которой висел золотой орел, державший корону.Никого не было в обширной, великолепной комнате, наполненной благовонием. Инесса быстро подошла к подушкам, на которых лежала императрица. Грудь ее беспокойно вздымалась; она боязливо протянула руку инфанте и приложила ее руку к своему лбу; его покрывал холодный пот.— Вы больны; позвольте я пошлю за доктором, — сказала Инесса с озабоченным видом, заметив, что императрица дрожит и что ее глаза сверкают.— Ужасное сновидение!.. Останься здесь. Оно было так ужасно, что я должна была позвать тебя; я видела Долорес и людей, бесчисленное множество разъяренных людей; миллионы грубых рук хватали меня; они хотели втащить меня в темное пространство, я старалась от них убежать… это ужасно… они преследовали меня…— Вас мучил сон, — сказала Инесса и про себя прибавила: это был голос, предостережение совести.— Зажги канделябры и останься у меня; не знаю, почему я еще вижу отдельные образы… Оссуна, Генрих, маркиз де Монтолон, Олимпио Агуадо… на нем крест…— Могу ли я предложить вам что-нибудь из успокаивающих напитков? Здесь никого нет, кроме меня.— Нет, нет; эта необъяснимая тоска проходит. Останься там, на диване, я надеюсь, что тогда спокойнее усну.Инесса исполнила желание Евгении и осталась при ней. Только к утру сон императрицы сделался спокойнее и крепче.Услышав о припадке и посоветовавшись между собой, придворные врачи уверили императора, что есть надежда на продолжение династии.Людовик Наполеон был этим известием удивлен и обрадован. Престолонаследие доставило ему много забот уже с первого года брака; теперь наконец эта проблема должна решиться.Говорят, император никогда не был так весел и так расположен к шуткам, как в это исполненное надежд время. И он, конечно, имел все основания считать себя счастливым, потому что наконец, после почти трехлетнего напрасного ожидания, исполнялось искреннее желание его и народа.Нездоровье Евгении больше не повторялось, она была в очень веселом настроении духа и радовала здоровьем и красотой, так что сама теперь смеялась над ужасами той ночи и просила инфанту забыть про них.Спустя несколько недель Инесса случайно встретила в приемном зале государственного казначея Бачиоки, который только что от имени императора осведомился о здоровье Евгении.Отвечая на церемониальный поклон корсиканца, инфанта не могла удержаться, чтобы не бросить на него пытливого взгляда; казалось, она хотела прочитать его мысли.Но Бачиоки давно хотел при удобном случае показать свое превосходство гордой и, как ему казалось, домогающейся влияния инфанте. Он чувствовал, что она видит его насквозь, и это беспокоило его, что часто случается с людьми с нечистой совестью, дурным прошлым и низкими намерениями.Настоящая минута казалась ему самой удобной для того, чтобы пригрозить инфанте и привлечь ее на свою сторону или выжить из дворца.Но это было не так легко, как ему казалось.— Я счастлив, что могу осведомиться о вашем здоровье и положить мою преданность к вашим ногам, — сказал малоумный, но самоуверенный придворный, наклоняясь, чтобы поцеловать руку отступившей Инессы. — Мне так редко представляется случай приблизиться к вам.— Все ли правда, что вы говорите, господин государственный казначей? — спросила Инесса, сурово рассматривая его своими большими темными глазами.— Вопрос по совести, прекрасная инфанта: может ли быть все справедливо, что говорят? Конечно, вы еще думаете о своем трудном прошлом, — сказал Бачиоки с легкой горечью в голосе. — При дворе, да и вообще в человеческом обществе это называют приличием, которое требуется общественными отношениями и воспитанием; приличия, формы! Было бы плохо в обществе, если бы стали постоянно говорить одну правду. Ваш вопрос навел меня на это толкование, которого иначе избегают.— Но не скрывается ли под этими формами общественных отношений и воспитания, как вы их называете, грубая и ненужная ложь? Мы с вами кланяемся, господин государственный казначей, и этого достаточно в отношении общественных приличий. К чему же еще уверение, что моя встреча делает вас счастливым… когда я твердо убеждена в противном.— Вы убеждены, — возразил Бачиоки с грубым смехом, — в таком случае, всякого рода приветствия будут, без сомнения, излишни. И я пользуюсь с вашей стороны таким же чувством, какое вы предполагаете во мне?— Я знаю, что вы меня избегаете, может быть, боитесь.— На чем это основано?— На том, что я вас вижу насквозь, и вы это чувствуете.— Да? Прелестная послушница двора не очень скромна. Инесса выпрямилась; вся гордость, все презрение, которое она питала к Бачиоки, ярко вспыхнули в ее взгляде.— Послушница должна отвыкнуть от скромности, чтобы креатуры двора не считали ее равной себе и не обращались с ней запанибрата, господин государственный казначей; послушница презирает их и объявляет им войну не на жизнь, а на смерть! Она решилась раздавить этих гадин.— Э, э, как возбуждена и эмансипирована моя дорогая инфанта… забыл, где лежит та страна или тот город, которого вы инфанта?Бачиоки думал унизить этим свою противницу; он улыбался иронически.— Я хочу быть инфантой справедливости и чести, господин государственный казначей, и скорее соглашусь не обладать землями, но иметь чистое сердце! Вот вам мой последний ответ.— Которым вы объявляете мне войну…— Пусть будет так; я готова.— Посмотрим, кто победит, — сказал Бачиоки, кланяясь в знак прощания.В эту минуту камердинер принес письмо инфанте на серебряном подносе.— Еще минуту, господин государственный казначей, — сказала Инесса с блестящим взглядом, принимая письмо и сламывая печать.Слуга удалился.Инфанта быстро прочитала письмо в несколько строчек, без подписи.— Вы знаете полицейского агента Грилли, улица Орлеан, № 18? — спросила Инесса, презрительно глядя на удивленного Бачиоки — она видела, что вопрос не остался без действия.— Грилли? К чему этот вопрос?— Говорят, этот человек — ваше орудие, ваш поверенный; не знает ли он чего-нибудь, что могло бы вас компрометировать?— Если бы он и знал что-нибудь подобное, то, будьте уверены, он не был бы в состоянии вредить мне.— Не спешите, потому что уже поздно. Пока мы с вами говорили, эти дела, насколько они мне интересны, уже открыты и выданы.Бачиоки передернуло, но, по-видимому, только на одно мгновение инфанта застала его врасплох и перехитрила. Сатанинская улыбка опять заиграла в уголке его широкого рта.— Это было бы смертью для того глупца, который один только может быть виновен в этом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69