– Пожалуй, мне следует посетить кружок кройки и шитья у леди Клеланд, – немного подумав, решила Поппи.
– Только без меня, дорогая, – воспротивилась Джемма.
– Почему?
– Кройка и шитье – это так скучно.
– Но благотворительность – наш долг, мы обязаны заботиться о бедных и поддерживать нуждающихся в помощи.
– Боюсь, у меня это плохо получается. Предпочитаю просто делиться деньгами, принадлежащими Бомону, конечно. Уверяю тебя, это даже лучше – бедняки возьмут щедрое пожертвование звонкой монетой гораздо охотнее, нежели криво сшитую простыню – единственное, на что хватит моего таланта швеи.
– Кстати, насчет монеты… – спохватилась Поппи. – Как мне быть с деньгами?
– Что ты имеешь в виду? Флетчер, несомненно, очень богат, во всяком случае, я ничего не слышала об обратном.
– Но у меня нет ни гроша.
– Разве ты не договорилась с мужем о деньгах на твое содержание?
Поппи отрицательно покачала головой.
– Флетч предлагал, – сказала она, – но мама велела мне просто посылать ему все мои счета, чтобы он сам решал финансовые вопросы. Она дала мне множество советов, как я должна себя вести, если он сочтет счета чрезмерными. Но Флетч ни разу не сказал мне по этому поводу ни слова, даже когда я в течение месяца купила себе две безумно дорогие шляпки.
– Почему леди Флора считает, что тебе не нужно денежное содержание?
– Не знаю, – покривила было душой Поппи, но тут же призналась: – Мама думает, я недостаточно умна, чтобы мудро распоряжаться деньгами. Поверьте, она вовсе не хочет меня обидеть, но в ее понимании только очень немногие женщины обладают этим даром.
– Леди Флора говорит так о тебе, натуралистке, погруженной в изучение воды, воздуха и птиц? Не хочешь ли ты сказать, что за все четыре года своего замужества ты не купила ни одной вещи без оглядки на мнение Флетчера?
– Да.
– А до замужества все решала твоя мать?
– Конечно, – призналась Поппи, только теперь осознавая, как глупо она себя вела. – Знаешь, милая Джемма, после Рождества, которое я надеюсь провести с тобой, я хотела бы подыскать себе жилье. И еще я собираюсь вволю попутешествовать.
Джемма удивленно подняла бровь.
– Позволь, я, кажется, знаю, куда ты хочешь отправиться. На дикие равнины Африки? – спросила она.
– Да, именно, – усмехнулась юная герцогиня. – Для начала подумываю о путешествии по Нилу.
– О, для того, чтобы такое путешествие было достаточно приятным и безопасным, нужно прямо-таки купаться в деньгах, – рассудила собеседница. – Кажется, твой супруг хранит свои капиталы в банке «Хоарз»? Что тебе сейчас нужно, дорогая, – предложила Джемма, – так это снять с его счета побольше денег и потратить их по своему усмотрению, не думая о том, две шляпки ты покупаешь или сорок. А потом мы пошлем твоему супругу письмо с просьбой переводить деньги на твое содержание на твой личный счет в банке «Хоарз». Поверь, это облегчит жизнь вам обоим. Ты сможешь зажить своим домом, путешествовать, сколько душе угодно, и Флетчеру не придется беспокоиться о твоих проблемах.
Воплощение ее плана в жизнь оказалось на удивление простым делом.
При виде улыбающихся, очень уверенных в себе герцогинь Бомон и Флетчер клерк банка «Хоарз» мистер Пезнер выдал огромную сумму, затребованную ими, без единого вопроса.
– А что я мог сделать? – чуть позже объяснял он управляющему мистеру Фиддлеру. – Это была герцогиня Флетчер собственной персоной, и деньги были ее.
Мистер Фиддлер сочувственно покачал головой – объяснение хоть и не совсем грамматически правильное, зато абсолютно ясное.
– С ней пришла герцогиня Бомон, – продолжал мистер Пезнер. – Похоже, эти дамы – подруги, их водой не разольешь. А потом она говорит, герцогиня Флетчер то есть, что хочет у нас открыть счет, чтобы муж переводил туда деньги на ее содержание.
– Мир катится в преисподнюю, – заключил мистер Фиддлер. – Мужчины больше не в силах держать в узде свои половины. Если герцоги не в состоянии совладать с женами, то что уж говорить о нас, простых смертных?
Мистер Пезнер промолчал, подумав, что лучше выпить яду, чем жениться на такой особе, как миссис Фиддлер, и оба вернулись к своему занятию – подшиванию квитанций за прошлый месяц.
В это время сидевшая в карете Поппи, не веря своим глазам, смотрела на толстую пачку банкнот, которую сжимала в руке.
– Джемма, Флетчер будет вне себя от злости, – наконец проговорила она.
– Вот как? – ответила ее подруга, припудривая носик. – Тогда давай завтра утром снимем с его счета еще денег!
Поппи задумалась.
– Почему ты считаешь, что он разозлится? Он не похож на скупца.
– Он вовсе не скуп, – отмела сомнения подруги юная герцогиня.
– Скорее всего он даже не заметит пропажи.
В этом Поппи сомневалась. Но что она знала о своем муже? Почти ничего… Удивительно, как поздно к ней пришло прозрение.
– А теперь давай приобретем для тебя что-нибудь, что тебе всегда хотелось, но ты не решалась купить, – предложила Джемма.
Глава 21
В тот же день,
1 сентября
Герцог Вильерс развернул красивый, с тиснением, листок почтовой бумаги, бегло просмотрел его до середины, и листок выпал из его ослабевшей руки – герцог страдал от ужасного упадка сил, вызванного болезнью. В таком состоянии ему было нелегко читать длинный перечень светских сплетен, присланный одним из друзей. В письме упоминалось и о том, что герцог Бомон позволил себе флирт с мисс Шарлоттой Татлок – их замечали оживленно беседующими на каждом приеме, суаре и балу.
Он, должно быть, сошел с ума, подумал Вильерс. Флиртовать с этим «синим чулком», Шарлоттой Татлок, когда есть возможность проводить время с Джеммой! Однако дыма без огня не бывает – Элайджа и правда проговорил с этой Татлок почти весь столь памятный Вильерсу прием в доме Бомонов, последний, который герцог посетил до болезни.
К своему стыду, Вильерс почувствовал, что у него не хватит сил даже на то, чтобы дочитать письмо до конца.
Под рукой у него была шахматная доска, на которой верный Финчли по просьбе хозяина расставил фигуры для одной из партий, описанных Филидором в его «Анализе шахматной игры». Но герцог не мог заставить себя думать о шахматах.
Его взгляд блуждал по комнате, по его полупустой, скучной комнате. Два года назад он распорядился отделать ее в любимых светло-серых тонах – такой оттенок приобретает небо поздней осенью, когда не за горами зима. Вильерсу по-прежнему нравился этот цвет, но серые стены делали одиночество герцога еще ужаснее, еще безысходнее…
Он даже стал жалеть о потере невесты, оставившей его ради брата Джеммы, хотя вначале ее измена оставила герцога совершенно равнодушным.
– Не изволите ли откушать перлового супа, ваша светлость? – спросил камердинер Финчли, бесшумно, словно ангел смерти, возникший в дверном проеме.
– Нет, – ответил больной, потом добавил: – Спасибо, Финчли.
– Сегодня утром у нас было несколько посетителей, – радостно улыбаясь, объявил камердинер. – Не желаете ли взглянуть?
Взяв из рук лакея поднос для почты, он с гордостью, словно счастливая мамаша младенца, продемонстрировал хозяину небольшую кучку визитных карточек с именами аристократов, светских знакомых и просто любопытствующих, заезжавших засвидетельствовать свое почтение больному.
– Нет, спасибо, – пробормотал Вильерс.
Что проку в этих визитерах? Как тяжело на душе…
– Полагаю, – проговорил герцог, когда Финчли уже собрался уходить, – что у меня не были с визитом ни герцогиня Бомон, ни герцогиня Берроу?
– Среди посетителей не было дам, ваша светлость, – с поклоном ответил камердинер. Он произнес эту фразу терпеливо, очевидно, думая, что хозяин забыл правила светского этикета. Но Вильерс все помнил – разумеется, дамы не могли его посетить.
Хотя в глубине души он надеялся, что Джемма, возможно, решится приехать – ведь она говорила, что они друзья. Хотя, видимо, их дружба не настолько сильна…
– А мой поверенный в делах приходил?
– Приходил. Разве вы не помните, что составили завещание?
– Разумеется, помню, – процедил герцог сквозь зубы. Конечно, это была ложь. Потом, пожалев неловко переминавшегося с ноги на ногу камердинера, он добавил: – Вы свободны, Финчли.
Тот исчез. Вильерс уставился на свои исхудавшие пальцы – они стали очень тонкими, почти прозрачными… Безусловно, Джемма не могла его навестить – это было бы равнозначно публичному признанию, что у них роман, причем, что хуже всего, это было бы неправдой. Как глупо он поступил когда-то, проигнорировав то, что могло стать приглашением к их роману…
– Дурак, дурак, – прошептал он едва слышно. Лихорадка снова брала свое – у герцога начала кружиться голова. По утрам она оставляла его в покое, но сейчас, когда день клонился к вечеру, он опять чувствовал ее приближение: его словно подхватило каким-то мощным течением и начало засасывать в темную бархатную глубь.
«Я действительно могу умереть, – в первый раз подумал Вильерс. – И что за дурацкий способ отправиться на тот свет – умереть от раны, полученной на дуэли из-за невесты, которую не любишь! Расплатиться жизнью за необдуманное слово, за один укол шпагой!»
Однако много ли он теряет? Есть ли что вспомнить? Только несбывшиеся надежды и потеря друзей… Бенджамин мертв, Элайджа… Элайджа женат на Джемме… Но как разболелась голова… И все же есть кое-что, что он должен помнить, есть одна вещь, которую он обязан успеть сделать.
Свет перед глазами начал постепенно меркнуть, но герцог нашел в себе силы позвать:
– Финчли!
Камердинер тотчас явился.
– У меня опять начинается жар, – сказал он своим надтреснутым от слабости голосом. – Принесите воды, а также перо, чернила и бумагу – мне надо написать записку. Побыстрей, пожалуйста, пока не начался бред.
Но к тому времени как камердинер вернулся, герцог уже не мог вспомнить, что же он хотел написать.
– Та женщина, – с трудом произнес он. – Адресуйте это ей…
– Какая женщина? – терпеливо спросил Финчли, усаживаясь на стул возле кровати.
Вильерс широко раскрыл глаза: тощая фигура его камердинера закачалась, удлинилась, у него выросли рога… Веки герцога отяжелели и опустились.
– Мы все были друзьями, конечно, – пробормотал он. – Как ее зовут? Шарлотта, наверное. Да, Шарлотта. Так и напишите – поздравление от его светлости, герцога Вильерса…
Он замолчал, забыв, что именно хотел написать и что вообще собирался что-то писать, – вокруг него плескался невесть откуда взявшийся пруд с приятно согревавшей тело водой, и герцог поплыл, чувствуя себя легко и свободно. Вдруг до него донесся приглушенный, размытый, но настойчивый голос Финчли:
– Ваша светлость, скажите мне ее фамилию!
– Чью?
– Шарлотты. Той женщины, которой вы хотите отправить письмо.
– Я хочу отправить письмо? – удивленно переспросил Вильерс, чувствуя, что вопрос звучит нелепо. – Шарлотте? Вы имеете в виду Шарлотту Татлок, довольно странную особу, старую деву?
Утомленный тирадой, он обессиленно откинулся на подушки. «Что еще за письмо, черт возьми?»
– Нет, нет, не письмо, я хотел сказать… сообщите ей… – с трудом ворочая языком, проговорил он и умолк – у его ног снова разверзлась теплая, зовущая глубь пруда, где наверняка обитали прекрасные светлоглазые русалки с зелеными чешуйчатыми хвостами, готовые раскрыть ему свои объятия, окружить заботой… – Попросите ее навестить меня, Финчли, – прохрипел Вильерс.
До него донесся скрип пера по бумаге, который тотчас отозвался в его мозгу болезненной пульсацией.
– Теперь уходите, – собрав последние силы, приказал он. – Отправьте записку с посыльным.
Когда за Финчли затворилась дверь, герцог с облегчением закрыл глаза и нырнул в пруд. К его разочарованию, там не оказалось ласковых светлоглазых русалок, только мелькали какие-то тени и было ужасно жарко, словно внизу клокотало огненное жерло подводного вулкана.
Вильерс набрал в легкие воздуха и погрузился в раскаленную бездну – до следующего рассвета.
Глава 22
Лавка редкостей Груднера располагалась далеко от проезжей части, в самой глубине квартала. «Редкости», в изобилии выставленные в ее остроконечных готических окнах-витринах, по виду больше всего напоминали принесенный с ближайшей свалки хлам.
Сгорая от нетерпения, Поппи торопливо выскочила из экипажа – ей уже много лет хотелось побывать в таинственной лавке, но ее мать, леди Флора, всегда была категорически против. Уайтфрайерз, район, где разместился со своим товаром Груднер, относился к «свободным территориям», которые почтенная леди Селби называла не иначе, как «беззаконными». По мнению же Поппи, улица, открывшаяся ее взору, ничуть не отличалась от остальных – закопченных и заполненных толпами горожан – и совершенно не походила на сердце бандитской вольницы.
Джемма последовала за подругой гораздо медленнее, стараясь не задеть краем кринолина забрызганную грязью дверцу кареты.
– Похоже, мистер Груднер с подозрением относится к мылу и воде, – пробормотала она, оглядев запыленную витрину.
– Ты только посмотри на это, дорогая! – воскликнула Поппи, указывая на одну из выставленных за стеклом вещий.
Герцогиня Бомон наклонилась, чтобы рассмотреть ее сквозь слой пыли.
– Старая перчатка для верховой езды? – удивилась она. – Что в ней особенного? Уж не летает ли она, как птица?
– Она принадлежала самому Генриху Восьмому! Видишь – это написано на табличке.
– А где доказательства, что это правда? – хмыкнула Джемма. – Мы с тобой тоже можем взять какую-нибудь старую перчатку и написать на табличке, что она принадлежала хоть самому царю Соломону – поди проверь!
Лавка оказалась довольно тесным помещением со стенами, покрашенными в приятный темно-красный цвет. Это было настоящее царство стекла – всюду банки со стеклянными крышками, стеклянные полки, и даже подставки для особо ценных экземпляров тоже были сделаны из стекла.
– Вы оказали мне великую честь, миледи, – выступил навстречу посетительницам высокий человек с буйной копной седых волос, из-за которой голова его казалась слишком большой для тощего тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42