.."
Они с Джо разом вскочили со своих мест.
"...все радиостанции Рейха отменили запланированные передачи, для
радиослушателей звучат торжественные мелодии, исполняемые хором дивизии СС
"Дас Рейх", перемежаемые партийным гимном "Хорст Вессель". Позже, в
Дрездене, где находятся исполняющие обязанности секретаря партии и
руководители "Зихерхайтсдинст", национальной службы безопасности, которая
пришла на смену гестапо...
Джо увеличил громкость.
"...реорганизация правительства, сформированного по настояниям
покойного рейхсфюрера Гиммлера, Альберта Шпеера и других, провозглашен
двухнедельный государственный траур, уже закрыты многие предприятия и
магазины. Однако о сих пор еще не объявлено об ожидаемом созыве Рейхстага,
официального парламента Третьего Рейха, чье одобрение требуется для..."
- Это будет Гейдрих, - сказал Джо.
- Мне хочется, чтобы это был крупный блондин Ширах, - сказала Джулия.
- Господи Иисусе, значит, он, в конце концов, умер. Как ты думаешь, у него
есть шансы?
- Никаких, - коротко ответил Джо.
- Может быть, теперь начнется гражданская война, - сказала она. -
Ведь эти пугала уже старики. Геринг и Геббельс - все эти старые партийцы.
Радио продолжало:
"...сказал просто, что он искренне опечален утратой не только
солдата, патриота и преданного партии вождя, но также, как он о том уже
говорил много раз, личного его друга, которого, как всякий вспомнит, он
поддерживал в споре, возникшем в междуцарствие вскоре после войны, когда
какое-то время стало казаться, сто элементы, противящиеся восхождению
герра Бормана к верховной власти..."
Джулия выключила радио.
- Это все пустая болтовня, - сказала она. - Зачем они прибегают к
подобным выражениям в отношении этих ужасных убийц, о которых говорят,
будто они такие же, как и мы?
- Они такие же, как и мы, - сказал Джо. Он сел за стол и снова
принялся за еду. - Нет ничего такого, что они сделали, чего бы не сделали
мы, окажись на их месте. Они спасли мир от коммунизма. Если бы не
Германия, нами бы теперь правили красные. Нам было бы куда хуже.
- Ты тоже просто болтаешь, - возмутилась Джулия. - Несешь сущий
вздор.
- Я жил при наци, - сказал Джо. - И знаю, что это такое. Это что,
всего лишь пустая болтовня, прожить двенадцать, тринадцать - даже больше -
пятнадцать лет? Я получил рабочую карточку в организации Тодта. В ней я
работал с 1947 года, в Северной Африке и США. - Послушай, у меня подлинно
итальянские способности к строительным работам. Организация Тодта дала мне
высокий квалификационный разряд. Я не разгребал асфальт и не размешивал
бетон для автострад. Я помогал проектировать. Инженеру. И вот как-то
приходит к нам доктор Тодт и проверяет, что сделала наша бригада. Он
говорит мне: "У тебя хорошие руки". Вот поистине великий момент. Уважение
к труду. Это далеко не пустые слова. То, что они говорят. До них,
нацистов, все смотрели свысока на физический труд. Я тоже. Этакий
аристократизм. Трудовой фронт положил этому конец. Я впервые по-новому
взглянул на собственные руки. - Он говорил теперь так быстро, что из-за
его сильного акцента Джулия с трудом понимала, что он говорит. - Мы все
тогда жили в лесу, как братья, в северной части штата Нью-Йорк. Пели
песни. Строем ходили на работу. Поддерживали в себе воинский дух, только
не для того, чтобы разрушать, а чтобы восстанавливать. Это были вообще
лучшие дни моей жизни, послевоенное восстановление - прекрасные опрятные,
построенные надолго бесконечные ряды общественных зданий, квартал за
кварталом, целые новые центры Нью-Йорка и Балтимора. Теперь, разумеется,
эта работа уже в прошлом. Теперь бал правят крупные картели, такие, как
"Нью-Джерси Коупп и сыновья". И это уже не нацисты, это просто старые
европейские могущественные воротилы. И намного хуже их, ты слышишь?
Нацисты, такие, как Роммель или Тодт, в миллион раз более порядочные люди,
чем промышленники, подобные Круппу и банкиры, все эти пруссаки. Жаль, что
их не потравили газом. Всех этих господ в жилетах.
Однако, подумала Джулия, эти господа в жилетах здесь утвердились
навечно. А твои кумиры, Роммель и доктор Тодт, они просто появились здесь
после прекращения военных действий для того, чтобы расчистить развалины,
построить автострады, наладить промышленное производство. Они даже не
тронули евреев, как приятный сюрприз - они объявили амнистию, так что и
евреи тоже получили возможность энергично взяться за дело. Но только до
сорок девятого года... и тогда, прощайте, Тодт и Роммель, ступайте в
отставку и гуляйте себе на зеленой травке...
Разве мне все это неизвестно? Подумала Джулия. Разве я не слышала обо
всем этом от Фрэнка? Нечего тебе разглагольствовать тут передо мною о
жизни под нацистами - ведь у меня муж был евреем. Я понимаю, что доктор
Тодт был кротким и скромным человеком. Я понимаю, что все, что он хотел
сделать, это обеспечить работой - честной, достойной уважения работой -
миллионы отчаявшихся американских мужчин и женщин, которые с потухшими
взорами бродили среди руин после войны. Я знаю, что он хотел предусмотреть
медицинскую помощь, санатории, дома отдыха и достойное человека жилище для
каждого, независимо от его расы. Он был строителем, а не мыслителем... и в
большинстве случаев ему удавалось создать то, к чему он стремился. Вот
только...
- Джо, - наконец-то решилась спросить она, - эта книга, "И саранча
легла густо", она, по-моему, запрещена на Восточном побережье.
Он кивнул.
- Тогда как же тебе удавалось ее читать? - Что-то в этом ее очень
тревожило. - Разве там все еще не расстреливают за чтение...
- Это зависит от твоей расовой принадлежности. От наличия старой
доброй нарукавной повязки.
Вот так-то. Славяне, поляки, пуэрториканцы - они испытывают
наибольшие ограничения в том, что могут читать, делать, слушать. Положение
англосаксов намного лучше: для их детей имеется доступное образование, они
могут посещать библиотеки, музеи и концерты. Но даже для них... "Саранча"
не просто засекреченная книга. Она запрещена для всех и каждого.
- Я читал ее в туалете, - признался Джо. - Прятал под подушкой.
Фактически я прочел ее лишь потому, что она запрещена.
- Ты очень смелый малый.
Он бросил подозрительный взгляд в ее сторону.
- Ты это серьезно, без какой-либо доли сарказма?
- Разумеется, серьезно.
Он несколько смягчился.
- Легко говорить вам здесь. Жизнь у вас безопасная, бесцельная, здесь
совершенно нечего делать, не о чем тревожиться. Вы в стороне от основного
потока событий, оставшись осколками далекого прошлого, верно? - Он теперь
насмешливо глядел на нее.
- Ты убиваешь себя, - сказала Джулия, - своим цинизмом. У тебя
отобрали один за другим твоих кумиров, и теперь тебе некому отдавать свою
любовь. - Она протянула ему вилку:
- Ешь, или ты отказываешься даже от выполнения чисто биологических
функций?
Продолжая завтракать, Джо заметил:
- Этот Абендсен живет неподалеку отсюда, так пишется на обложке. В
Шайенне. Взирает на мир из такого безопасного места, что тебе и не
догадаться. Прочти, о чем здесь говорится. Прочти вслух.
Взяв книгу, она прочла, что было написано на тыльной стороне обложки.
- Он - отставной военный. Во время второй мировой войны служил в
военно-морских силах США, в Англии был ранен снарядом, выпущенным из
нацистского танка "Тигр". Сержант. Здесь еще говорится о том, что он
практически превратил в крепость то место, где писал эту книгу. Расставил
повсюду огневые точки. - Отложив книгу, она добавила:
- Здесь об этом не говорится, но я слышала от кого-то, что у него
мания преследования. Вокруг он все обнес колючей проволокой, по которой
проходит электрический ток, да и расположено это место в горах. Туда очень
трудно добраться.
- Может быть, он прав, - сказал Джо, - что так живет после того, как
написал эту книгу. Германские "шишки" прыгали до потолка от злости, когда
читали ее.
- Он так жил и раньше, он там написал эту книгу. Его дом называется,
- она глянула на обложку, - "Горная Твердыня". Ему очень нравится это
название.
- Тогда им до него не добраться, - сказал Джо, продолжая быстро
жевать. - Он начеку. Хитрющий малый.
- Я уверена, - сказала Джулия, что от него потребовалось немалое
мужество, чтобы написать эту книгу. Если бы державы оси проиграли войну,
мы бы могли говорить и писать все, что нам заблагорассудилось бы, подобно
тому, как это делали прежде. Мы были единой страной и имели бы
справедливую систему правосудия и законов, одинаковую для всех.
К ее немалому удивлению, он кивнул в знак согласия.
- Не понимаю я тебя, - сказала Джулия. Во что ты веришь? Чего
добиваешься от жизни? Ты защищаешь этих чудовищ, этих ублюдков, которые
истребили евреев, а потом ты же... - В отчаяньи она вцепилась ему в уши.
Джо заморгал от удивления и боли.
Так они и глядели друг на друга, тяжело дыша и потеряв дар речи.
- Дай мне доесть приготовленный тобой завтрак, - в конце концов
произнес Джо.
- А разве ты не говорил об этом? Разве мне не рассказывал?
Ты знаешь, что это такое, ты лично. Ты все понимаешь, и продолжаешь
жрать, будто сам здесь не при чем, притворяясь будто и понятия не имеешь о
том, что я имею ввиду. - Она отпустила его уши.
- Пустой разговор, - произнес Джо. - Совершенно бессмысленный. Как то
радио, о котором ты говорила. Ты знаешь, каким прозвищем награждали былые
"коричневые рубашки" людей, которые любили умничать? Эйеркопф.
Яйцеголовый. Потому что эти большие круглые пустые черепа было так легко
разбивать... в уличных потасовках.
- Если у тебя такое же чувство ко мне, - сказала Джулия, то почему ты
отсюда не катишься? Ради чего остаешься здесь?
Его загадочная гримаса остудила ее пыл.
Я очень жалею о том, что позволила ему пойти со мной, подумала она. А
теперь уже слишком поздно. Понимаю, но не могу от него избавиться - он
такой сильный.
Что-то страшное сейчас происходит, подумала она. И исходит от него. А
я, кажется, способствую этому.
- В чем дело? - он вытянул руку, ласково потрепал ее по подбородку,
стал гладить шею, затем запустил пальцы под рубашку и нежно прижал ее к
себе.
- Это все твое настроение. Твоя проблема... сейчас запросто помогу
тебе разобраться в ней.
- Тебя станут называть еврейским психоаналитиком, - слегка
улыбнувшись, попробовала пошутить Джулия. - Ты хочешь, чтобы тебя засунули
в печку?
- Ты боишься мужчин. Верно?
- Не знаю.
- Это можно было распознать прошлой ночью. Только потому, что я... -
Он оборвал уже начатую фразу. - Потому, что я специально заметил то, что
тебе так требуется.
- Потому что ты заваливался в постель со многими девушками, - сказала
Джулия. - Вот что ты начал говорить и недосказал.
- Но я знаю, что прав. Послушай. Я никогда не сделаю тебе ничего
плохого. Даю тебе слово - клянусь памятью своей матери. Я буду особенно с
тобой деликатен, и если тебя так тревожит мой прежний опыт, то... я
постараюсь сделать так, чтобы ты извлекала из него только пользу. Ты
успокоишься, я помогу тебе расслабиться, помогу тебе стать лучше, притом
для этого потребуется не так уж много времени. Тебе просто все время не
везло.
Она кивнула, приободренная его словами. Однако все еще ощущала
какой-то внутренний холод и грусть, и все еще не могла понять, почему ею
владеют такие чувства.

Перед началом своего рабочего дня мистер Нобусуке Тагоми улучил
момент побыть в одиночестве. Он сидел в своем кабинете в здании "Ниппон
Таймз Билдинг" и размышлял.
Еще перед тем, как отправиться из дому к себе в контору, он получил
сообщение Ито в отношении мистера Бейнса. У молодого японца не было
сомнений в том, что Бейнс никакой не швед, а немец, однако успехи Ито в
знании языков германской группы никогда не производили особого впечатления
ни на торговые миссии, ни на Токкоку, японскую секретную полицию.
Этому дурачку, скорее всего, так ничего и не удалось вынюхать такого,
чем можно было бы похвастаться, подумал Тагоми. С его весьма бестактным
энтузиазмом в сочетании с романтическим догматизмом. Для того, чтобы
что-то обнаружить, надо вооружиться еще и подозрением.
Так или иначе, но вскоре, когда придет время, начнутся переговоры с
Бейнсом и пожилым господином с островов метрополии независимо от того,
какой национальности Бейнс. И этот человек понравился Тагоми. А это было,
по его мнению, наверное, главным достоинством высокопоставленного лица -
такого, как, например, он сам. Распознать хорошего человека при встрече с
ним. Интуиция в отношении людей. Проникнуть сквозь внешнюю оболочку
этикета и формального обмена любезностями. Добраться до самого сердца.
Сердца, замкнутого между двумя линиями инь черной страсти. Иногда
даже совсем задушенного, но тем не менее, даже тогда, увидеть вспышку в
центре его, свет яня. Мне он нравится, повторял про себя Тагоми. Швед ли
он, немец ли. Я надеюсь, что заракаин помог ему превозмочь головную боль.
Нужно не забыть спросить.
На столе зажужжал интерком.
- Нет, - отрывисто произнес он. - Никаких вопросов. У меня момент
постижения сокровенного смысла. Самососредоточения.
Из крохотного громкоговорителя доносился голос мистера Рамсэя: "Сэр,
из пресс-службы только что пришла важная новость. Умер рейхсканцлер.
Мартин Борман". Голос Рамсэя внезапно исчез. Наступила тишина.
Сегодня все дела отменяются, решил Тагоми. Он поднялся из-за стола,
стал быстро ходить по кабинету. Надо разобраться. Прежде всего послать
официальное соболезнование рейхсконсулу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40