Ведь тогда возиться со мной придется тебе, потому что никому другому до меня не будет никакого дела.
– О, Джо! – воскликнула я, хотя хорошо понимала, что само наличие под рукой этого секонала придавало Джо уверенность.
Джо тотчас же снова заснул.
Я вернулась к себе домой и распаковала вещи, чтобы одежда перестала пахнуть чемоданом. Потом я пошла взглянуть на свои чашки – не разбились ли они. У меня к красивым чашкам особая страсть. Когда разразилось последнее землетрясение, я сразу же это поняла, потому что услышала, как бьются мои чашки. Однако новые чашки, которые я приобрела взамен разбитых тогда, стояли на своем месте. И с ними ничегошеньки не случилось.
Пока я стояла и любовалась чашками, зазвонил телефон. На секунду я ужасно испугалась, будто это был сигнал о землетрясении. Кто это может мне сейчас звонить, ведь я дома только первую ночь? Конечно же, больше всего я боялась, что это Оуэн. И если это он, что я должна ему сказать? Хотя, скорее всего, это Голдин, что тоже достаточно скверно.
– Охотник с холмов вернулся домой, – раздался голос Бо Бриммера, когда я сняла трубку.
– Не с холмов, а с равнины, – сказала я. – Как вы узнали, что я дома?
– Умнее компании «Юниверсал» только один Бог, – сказал он.
Я очень обрадовалась, что звонит именно Бо. У него был на редкость живой и цепкий ум, особенно по сравнению в той кашей, которая окружала меня целых два месяца. Не слишком высокая оценка моей съемочной группы, но так оно и было.
– Жаль, что мы не женаты, – сказал Бо. – Нам обоим было бы тогда не так одиноко.
Бо почти непрерывно делал мне предложения. Мне кажется, это стало для него чем-то вроде ритуала. Правда, если бы я согласилась, мол – «давайте попробуем», он бы, вероятно, не отступился.
– Не могу сказать, что это невозможно, – пошутила я.
Это стало бы возможным лишь тогда, когда я была бы готова выйти замуж за человека только за то, что у него трезвый ум. Но этого я Бо сейчас не сказала. В эту нашу игру мы с ним играли уже давно, а теперь чуточку от нее отошли. Бо уже не собирался слишком настаивать на своем предложении, а я – слишком категорически его отвергать.
– Наконец-то я расстался с Джекки, – сказал он.
– Мне жаль это слышать, – сказала я. – Я верю в неразумные страсти, даже если они чаще всего приносят огорчения. Эти страсти куда выше, чем те обычные договоренности, которые всем нам так свойственны.
– Простите меня, – сразу же добавила я, – которые свойственны большинству из нас.
– Я не всегда относился к этому вот так свысока, – сказал он. – У меня с моей женой договоренность была во многом такая же, как и у всех. А поскольку живет она в Литтл Рок, то люди просто забывают, что у меня и впрямь есть жена. По правде говоря, я гораздо больше склонен к семейной жизни, чем вы. Цель любого брака – порядок, а я порядок уважаю. Мне даже удалось его добиться в своей собственной жизни, правда, слишком большой ценой.
Так, без особого смысла, как-то наспех и слегка коснувшись многого, мы с Бо проболтали больше часа. Беседовать с Бо было все равно, что играть в словесный пинг-понг – мячик всегда с безупречной точностью возвращался назад. И это давало какое-то отдохновение.
Я очень удивилась, услыхав от Бо, что фильм Тони Маури все еще делает сборы. Я о нем почти забыла благодаря своей такой напряженной работе.
– Но это очень логично, – сказал Бо. – Ведь это фильм для лета. Он у нас идет на открытых площадках для автомобилистов по всей Америке. В летнее время люди любят смотреть, как противники убивают друг друга мечами.
– А что слышно о фильме Оуэна? – спросила я.
– Мы его закрыли, – сказал Бо, не вдаваясь в подробности.
Мне стало как-то грустно. Бедный Оуэн! Ему хотелось только одного – сделать такой фильм, который назовут Великим. Сама идея его была старомодной, но ведь таким был и сам Оуэн. Ему не нужно было в фильме никакого содержания, лишь бы участвовать в пышном шоу – с лимузинами, с роскошными гостиничными люксами, с парочкой рабов и, главное, чтобы в газетах напечатали его, Оуэна, фамилию. Такой подход к кино свойствен тысячам людей, и у них все так и получается, а у Оуэна – никогда. Он все время как бы оступается с края тротуара. Лимузины проносились мимо него. А если он чудом в этом лимузине и оказывался, то лишь благодаря какой-нибудь женщине – мне, Шерри, какой-то другой даме, которая пожалела его в очередной раз.
– Ну ладно, – сказал Бо. – Я послал его в Рим по одной-единственной причине. Прежде всего, я надеялся, что там либо Бакл, либо Гохаген разнесут ему башку. Мне надо было, чтобы вы были свободны. Вы здесь единственная женщина, которая меня понимает.
– Никого я не понимаю, – сказала я. – И, конечно же, я совсем не понимаю вас.
То оживление, которое я было почувствовала после разговора с Бо, быстро иссякло, как только он попытался заставить меня вникнуть в его расчеты. Бедняжке Оуэну очень нравилось считать себя расчетливым. Но в сравнении с Бо все расчеты Оуэна были жиже самого жидкого пудинга.
– Весь город бурлит из-за слухов о вашем «Одном дереве», – сказал Бо. – Говорят, Шерри очень волнуется. Думаю, вам здорово повезет, потому что, видимо, будет много шума по поводу монтажа.
– Сомневаюсь, чтобы тут большую роль сыграл монтаж, – сказала я. – Я для такого дела не очень годилась. И вы абсолютно правы, отказавшись от этого фильма.
– Разумеется, я был прав, – сказал Бо.
– Бо, – спросила я, – если я вам и впрямь не безразлична, почему же вы не отговорили меня браться за этот фильм?
Я не могла прямо сказать «если вы меня любите»: этого слова мы оба всегда избегали. Что свидетельствует о хорошем вкусе как с его, так и с моей стороны.
– Мне хотелось, чтобы вы провалились, – без малейшего колебания произнес Бо. – Простым абстрактным советом вас изменить нельзя. А мои советы для вас совершенно бесполезны. Вам необходимо самой прийти к каким-то решениям, понять все самой. Вам надо непременно пропотеть всеми возможными потами, потерять свою собственную кровь, трахнуться с настоящими трахарями и самой потерять свои деньги. Только после этого вы сможете согласиться с моими мыслями, с тем, что я могу провернуть в своей голове за какие-нибудь пять секунд. Мне не нужен никакой опыт, вы же без него и шагу сделать не можете. Может быть, теперь вы сами понимаете, что режиссер из вас не получился.
– Не получился? – спросила я, хотя сама я, в большей или меньшей степени, была с ним согласна.
– Нет, не получился, – повторил Бо. – Кое-что из того, что делают режиссеры, вам вполне под силу, но вы – не режиссер.
– Можете вы мне сказать – кто же я по-вашему тогда, – спросила я. – Если у вас такая прекрасная голова, почему же тогда вы такой несчастный?
Бо хихикнул.
– Тут сразу два вопроса, – сказал он. – Отвечу на них в обратном порядке. Я несчастный потому, что не могу завоевать тех женщин, которые мне нравятся больше всего. Это достаточно грустно, но совсем не трагично, да и особой исключительности тут нет.
– Ответьте на первый вопрос, – сказала я. По правде говоря, мне нравилось слушать его голос, но вид его меня отталкивал.
– Постановщик, – изрек Бо. – Вы могли бы стать самым лучшим постановщиком всего Голливуда. В этом деле вы бы превзошли абсолютно всех. И если вы этим займетесь, я завтра же дам вам фильм для постановки. Это бы у вас получилось просто превосходно, и мы с вами создали бы отличную команду.
Раз или два я строила такие же фантастические планы. Возможно, из меня получился бы неплохой постановщик, и мы с Бо, вполне возможно, составили бы хорошую команду. Если бы он только перестал меня любить, или же я бы вдруг смогла влюбиться в него. Похоже, ни то, ни другое в реальности случиться не могло.
И тут меня стало беспокоить, что наш телефонный разговор так затянулся. Линия занята уже очень долго, а Джо мог проснуться и, возможно, пытается мне дозвониться. Извинившись, я повесила трубку. Но, конечно же, никто не позвонил. Я распахнула окна и стала слушать шум далеких машин, гул самолетов, время от времени пролетавших надо мною.
Сейчас я была в своей постели одна, что в последнее время стало для меня необычно, и это вызывало странное ощущение.
Когда я проснулась, день оказался теплым, и на холмах не осталось никаких признаков тумана. Надев брюки и рубашку, я сразу же пошла к Джо. Он был не только жив, но даже выбрался из комнаты и сидел сейчас на ступеньках террасы. На Джо была пижама и сильно поношенный старый купальный халат.
– Теперь я утратил связь и с лошадьми, – сказал мне Джо вместо приветствия. При утреннем свете выглядел он не так уж и скверно, хотя я пока еще не привыкла видеть его столь отощавшим.
– От твоих жалоб на судьбу я уже устала, – сказала я.
Как только я присела с ним рядом на крыльцо, Джо, как и вчера, снова взял меня за руку. По-видимому, в этом проявилась новая для него потребность. Я подумала, что он сидел здесь, ожидая моего прихода.
Но когда я приготовила ему завтрак, Джо все съел с хорошим аппетитом. Он намеревался через неделю вернуться на работу. И я начала надеяться, что ему будет получше. Когда мы поели, я спустилась с холма к своему дому. Я спешила, потому что мне хотелось поскорее узнать о нашем фильме, хотя, вполне возможно, монтажировать его мне не позволят.
ГЛАВА 5
Труднее всего, на мой взгляд, иметь дело с теми, кого можно было назвать представителями среднего класса менеджеров, а, может быть, и класса высшего. Я имею в виду младших исполнительных директоров, или же вице-президентов, отвечающих за какой-то отдельный участок кинопроизводства, а иногда и таких вице-президентов, которые ни за что не отвечают. Именно на их уровне острее всего проявляется незащищенность. Люди повыше обычно имеют хорошую защиту. В случае увольнения у них, как правило, остается возможность какого-то выбора, – скажем, капитал в банке или еще что-нибудь в этом роде. При самой худшей ситуации, им как-то удается сохранить какой-нибудь контракт, и тогда можно сделать вид, будто они предпочли стать независимыми продюсерами по своей собственной воле. А иногда, и впрямь, это происходит по выбору.
Такой мягкой подушки у людей, находящихся на одну-две ступеньки ниже этого уровня, уже нет. Их могут уволить в любое время, по распоряжению любого босса, которому вдруг понадобился какой-нибудь козел отпущения. И так случается довольно часто. Уволить их могут и тогда, когда никакого козла отпущения не требуется, а просто потому, что сменилось направление ветра или прилив сменился отливом, да и мало ли еще по какой причине.
Я почувствовала, что что-то неладно, когда приехала на студию. Ни с кем не удавалось поговорить. Единственный, кто уделил мне время, был Б. Г. Э. Филсон. Причем, «уделил время» – не очень отражало суть дела. Точнее было бы сказать, что я никак не могла отвязаться от него. Было совершенно очевидно, что его на меня натравил Эйб, чтобы Филсон устранил меня на какое-то время, чтобы я не мешала.
Для подобного поручения Барри Филсон, на самом-то деле, был весьма мало приспособлен. Барри был одним из тех очень немногих обитателей Голливуда, у которых перед фамилией стоят три инициала. Кажется, родом он был из какой-то старинной семьи в Коннектикуте. Я твердо помнила, что первый инициал означал имя Баррет. Естественно, все в Голливуде звали его Барри, чтобы сбить с него спесь. Думаю, Барри был неплохим парнем. Просто он был очень чопорным и манерным. Думаю, жизнь его была ужасна. Ни у Эйба, ни у кого другого никаких трудностей с Барри не возникало – все им вертели, как хотели. Чем он занимался в мире кино, было для всех загадкой, в том числе и для меня.
Мне общаться с Барри было трудно не потому, что он не вызывал у меня симпатии, а лишь потому, что толком я его почти не знала.
Мне не понравилась та роль, которую ему навязали для общения со мной. Я попыталась как-то его миновать и пройти непосредственно к мистеру Монду. Но из этого ничего не получилось, поскольку оказалось, что мистер Монд болен. Для меня это было полной неожиданностью. Насколько мне было известно, никогда ранее мистер Монд не болел.
– Думаю, у него бронхит, – сказал Б. Г. Э.
На нем был красивый серый костюм, который отлично на нем сидел. В отличие от множества других младших начальников, снующих по Голливуду, прекрасный костюм на Барри вовсе не выглядел неуместным.
– Ну что же, – сказала я. – Если мне нельзя повидаться с мистером Мондом, я пойду и поговорю с Сэмми. Я слышала, есть какие-то сложности с монтажом.
Барри, – я тоже звала его так, поскольку мы находились не в Коннектикуте, – вдруг как-то смутился. Палачом Барри никогда бы стать не смог.
– Мне кажется, Сэмми этим монтажом не занимается, – сказал он.
– О чем это вы говорите? Он ведь уехал из Техаса всего три дня назад. И тогда занимался именно этим монтажом.
– Что-то там вдруг случилось с фильмом, который мы сейчас снимаем в Дуранго, – сказал Барри. – Кажется, Эйб послал Сэмми туда.
Мы сидели в офисе Барри. На стене висела пара литографий с полотен Матисса – подлинные литографии Матисса. Каждый раз, когда я их видела, я остро ощущала свою ограниченность. В этих картинах было нечто такое зрелое и радостное, что я из зависти просто не могла на них смотреть. И в то же время была не в силах отвести от них глаз. Когда за спиной Баррета Гордона Эвартса Филсона висели такие картины, то вполне понятно, что сосредоточить свое внимание на его персоне мне было очень трудно, хотя все, что он говорил, звучало довольно зловеще.
– Барри, если какие-то трудности связаны с Шерри, почему вы не говорите об этом прямо? Я знаю, она меня ненавидит. Единственное, что мне нужно, это ваш честный ответ.
– Наверное, вам следует поговорить с Эйбом, – сказал Барри.
У Барри было хорошее лицо, по-настоящему очень красивые черты лица, но на них лежал отпечаток его слабости. Барри избегал смотреть мне в глаза. Я могу многое простить человеку, если он лжет из амбициозных соображений. Но таких соображений у Барри не было. Наверное, Барри был из тех джентльменов, которым нравится жить там, где светит солнце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55