Было ли это выражением извращенной логи
ки или, напротив, гениальной мыслью?
Детеныши очень быстро поняли, что я не причиню им никакого вреда. В послед
ующие дни они смело выбирались на сушу, но до поры до времени держались н
а почтительном расстоянии. Несмотря на то что я старался казаться серье
зным, мне иногда не удавалось удержаться от улыбки: они разглядывали мен
я очень пристально, все смотрели и смотрели. Глаза их были невероятно шир
око открыты, рты разинуты, словно их заворожил фокусник на ярмарке.
Однажды утром я углубился в лес, чтобы отдохнуть. Меховая шуба служила мн
е матрасом, толстые штаны не пропускали холода, руки я скрестил на груди, ч
тобы не замерзнуть. Но спокойно отдохнуть мне не удалось. Хор голосов где-
то поблизости заставил меня открыть глаза.
Их было пятнадцать, а может быть, двадцать. Они висели на ветках на разной
высоте от земли, разглядывая меня своими совиными глазами. Я пребывал в т
ом состоянии полусна, который только усиливал ощущение нереальности пр
оисходящего. Деревья не были для них привычной средой, поэтому они караб
кались по веткам крайне неловко. От этого их крошечные тела казались нео
быкновенно хрупкими. Стоит мне резко подняться, как они, испугавшись, бро
сятся врассыпную и могут ушибиться. Я протер глаза.
Ц Ну-ка, давайте отсюда, Ц сказал я, стараясь не повышать голоса. Ц Идит
е обратно в воду.
Они не двинулись с места. Я поднялся в полный рост в окружении толпы мален
ьких соглядатаев. Большинство из них не говорили ни слова и не шевелилис
ь. Некоторые тихонько что-то бормотали или хватали стоявшего рядом тов
арища за плечи, то ли начиная шуточную борьбу, то ли выражая братские чувс
тва; но и эти ни на минуту не сводили с меня глаз. Я не смог удержаться от иск
ушения и потрогал ступни малыша, который был ближе всех ко мне. Он сидел на
толстой горизонтальной ветке и болтал ногами. Стоило мне дотронуться д
о маленькой пятки, как дружный смех разнесся по лесу.
Очень скоро они совсем перестали меня бояться. Настолько, что даже стали
надоедливыми. Куда бы я ни шел, эти маленькие лысоголовые существа следо
вали за мной. Они напоминали стаи голубей, обитающих на площадях больших
городов. Оборачиваясь, я видел прямо за собой, на уровне пупка, целый кове
р круглых голов. Иногда какое-нибудь резкое движение пугало их, но малыши
отступали лишь на несколько метров. Им страшно нравилось трогать меня. С
амые дерзкие проказники щипали меня за локти и за колени, потом отбегал
и и снова нападали, смеясь своим резким, похожим на утиное кряканье, смехо
м. Стоило мне где-нибудь присесть, и сотни крошечных пальчиков принимали
сь перебирать мои волосы на затылке. Пару раз я даже дал оплеуху какому-то
озорнику. Однако потом мне самому становилось стыдно.
По правде говоря, я очень быстро к ним привык. Малышня играла вокруг маяк
а с раннего утра и до вечера. Единственная предосторожность, которую сле
довало неуклонно соблюдать, состояла в том, чтобы плотно закрывать вход
ную дверь, иначе они таскали все, что попало. Проказники заходили внутрь
и уносили со склада самые разнообразные предметы: свечи, стаканы, бумагу
, трубки, расчески, топоры и бутылки. Однажды воришка ухитрился даже утащ
ить аккордеон, который был гораздо больше его самого; мне удалось перехв
атить его, когда он убегал со своим грузом, как муравьишка с огромным зер
ном. В другой раз в их руках оказалась динамитная шашка. Кто знает, откуда
они ее только взяли. К моему ужасу, я застал их за игрой, которая напоминал
а регби: только вместо мяча у них была взрывчатка. Однако не имело смысла о
бвинять их в воровстве, потому что они даже не подозревали о значении сл
ова «кража». Если какой-нибудь предмет попадался им на глаза, это было до
статочным поводом для того, чтобы его себе присвоить. Когда я громко их ру
гал, они даже не реагировали, словно говорили: эти вещи здесь, значит, мы мо
жем их просто взять, они же ничьи. Любые попытки воспитать их, используя п
ритворные угрозы или ласки, ни к чему не приводили. И если дверь на склад е
ще можно было закрыть, то наши наружные оборонные сооружения спасти не п
редставлялось возможным. Стекляшки, обкатанные волнами, которые мы с Бат
исом воткнули в щели, привлекали их своим желтым, красноватым или зелены
м блеском. Малыши их отколупывали, чтобы сделать себе ожерелья. В один зло
счастный день они обнаружили, что веревки и жестянки возле стен предста
вляют собой великолепную игрушку. Озорники таскали их за собой, бегая то
лпой взад и вперед: всем известно, что дети подвержены стадному чувству
даже больше взрослых. Я тратил половину дня на ремонт наших укреплений. Е
сли мне удавалось застать их за какими-нибудь проказами, то я ревел, как с
трашный дракон из своей пещеры, но они уже убедились в моей безобидности
и в качестве ответа только тянули сами себя за уши двумя пальчиками. Веро
ятно, у омохитхов этот жест означал то же самое, что у нас показывать нос.

Я начал воспринимать малышей, как некий барометр насилия. Пока они здесь,
считал я, омохитхи не нападут на нас. Мне было страшно не столько за себя, с
колько за эту ребятню. Я не мог себе представить реакцию Каффа, если какие
-нибудь проказники попробовали бы открыть люк, ведущий на его этаж. Самым
большим озорником был очень некрасивый заморыш, туловище которого нап
оминало треугольник. Именно треугольник, потому что у него были очень ши
рокие плечи и удивительно узкие бедра, гораздо менее развитые, чем у его
собратьев, словно природа еще не решила, каким полом наделить это сущест
во. Его некрасивость подчеркивалась еще и тем, что он постоянно кривлялс
я; его рожица летучей мыши ни на минуту не приобретала спокойного выраже
ния. Другие малыши никогда не приближались ко мне поодиночке, они предпо
читали выступать сообща. Этот же часто шел один прямо передо мной. Малыш ч
еканил шаг, высоко поднимая локти и колени с высокомерием молодого офице
ра. Я не обращал на него внимания. Задетый моим пренебрежительным отноше
нием, он устраивался прямо возле моего уха и начинал произносить длинны
е речи. В таких случаях я брал его за плечи и разворачивал на сто восемьдес
ят градусов. Он удалялся, откуда пришел, двигаясь, словно заводная игруш
ка. Но однажды он переборщил.
Как-то вечером я сидел на скале, пытаясь зашить свитер, на котором и так не
было живого места. Малышня уже отправилась в свой подводный мир. Остался
только Треугольник. Каждое утро он появлялся первым, а каждый вечер уход
ил самым последним. Малыш стал теребить мое ухо. Я и так был не весьма иску
сным портным, а тут еще его пальчики раздражали меня. Неожиданно я почувс
твовал, что он прижался ко мне всем телом. Его руки обвили мою грудь, а ноги
обхватили бедра. Более того: он принялся сосать мочку моего уха. И, конечно
, сразу получил затрещину.
Господи, как же он плакал! Треугольник бегал с воплями, страшно подвывая.
Я было засмеялся, но тут же в этом раскаялся. Нетрудно было догадаться, что
он отличался от своих сверстников. Продолжая плакать, Треугольник побе
жал к северному берегу, но прямо у линии волн замер, словно решив, что здес
ь не найдет себе утешения. Не теряя ни минуты и не прекращая рыдать, он нап
равился к южному берегу, но на этот раз даже не опустился на песок. Плач пе
ремешался с безутешными стонами, и малыш начал кружиться на одном месте,
как юла.
Иногда сочувствие открывается нам, как вид цветущей долины за последни
м холмом. Я спросил себя, насколько этот подводный мир отличался от нашег
о: вне всякого сомнения, там были отцы и матери, а поведение Треугольника д
оказывало, что были и сироты. Я не мог больше выдерживать рыданий Треугол
ьника и взвалил его себе на спину, как мешок с мукой. Я отнес его на скалу и
устроился шить снова. Он опять припал ко мне всем телом, принялся сосать м
очку моего уха и так и заснул. Я пытался оставаться равнодушным.

14

Я понимал, что эти спокойные дни были лишь хрупким перемирием, что каждый
час без воя и выстрелов являлся бесценной отсрочкой. Я изо всех сил гнал
от себя мысли о том, что произойдет дальше, рано или поздно, каким бы ни был
о это будущее. Человеческая слабость в том и состоит, что мы создаем себе
надежду, провозглашаем ее раз, и другой, и третий Ц до бесконечности, и с
амо это настойчивое повторение приводит к стиранию границ между желаем
ым и действительным. С каждым днем появлялись новые приметы ухода антарк
тической зимы, которая уступала место бурной весне. Солнце улыбалось нам
с каждым разом все дольше; каждый день отвоевывал у тьмы драгоценные мин
уты. Снег теперь шел не так часто, редкие снежинки становились все мельче
и прозрачней. Иногда нельзя было понять, то ли шел снег, то ли дождь. Туман н
ас уже не обволакивал, как раньше. Облака поднялись выше над горизонтом.

Я отказался от ночных дежурств на балконе с Батисом. В этом теперь не было
нужды. Но мне представлялось, что время нам подарено не зря: присутствие
малышей не только означало перемирие, но и давало обеим воюющим сторона
м возможность передышки. Я сказал ему:
Ц Они не нападут на нас, Кафф. Эти детеныши Ц наш щит: пока они здесь, нас н
икто не тронет. Ни днем, ни ночью. Отдыхайте.
Батис пересчитывал пули.
Ц Если однажды утром малыши не вернутся на остров, вот тогда нам надо бу
дет волноваться. В тот день, вероятно, что-нибудь произойдет, но я не знаю, ч
то именно.
Кафф развязывал шелковый платок, считал пули и снова завязывал узелок. О
н обращался со мной так, словно я никогда и не жил на его маяке.
Кроме того, присутствие Треугольника осложняло ситуацию. С того самого д
ня, когда я разрешил ему приблизиться ко мне, он не отходил от меня ни на ми
нуту. По ночам даже спал рядом со мной, ничего не ведая о наших заботах и тр
евогах. Этот малыш был настоящим клубком нервов, он возился под одеялами,
как огромная мышь. Бедняга долго не мог успокоиться, а потом принимался
сосать мое ухо и засыпал, прижавшись ко мне и свернувшись клубочком: его н
ос издавал звуки, подобные шуму в засорившихся водосточных трубах. Но я б
лагословлял его. Когда взрослые сталкиваются с ребяческим эгоизмом, их б
оли и невзгоды отступают: наверное, не выдерживая сравнения. Я: Чем кончит
ся эта война миров? Он: Какая тут теплая постель!
Однажды утром мы собрались на скале перед маяком: Анерис, Треугольник и я.
Мы играли в снежки и хохотали до упаду. Кафф возник неожиданно, он напомн
ил мне мокрую ворону. Его длинное черное пальто, волосы и борода, тоже черн
ые, резко выделялись на белом снегу. Он нес винтовку, гарпун и поленья, при
жимая их к себе двумя руками. Его поклажа была невероятно тяжелой. Думаю,
что не со зла, а просто по привычке он положил конец нашей игре. С неожидан
ной яростью он погрозил палкой Треугольнику, который убежал испуганный
, и увел с собой на маяк Анерис.
Батис, видимо, усматривал опасность нашего занятия, с первого взгляда та
кого безобидного. Мы просто резвились, это была игра. А в игре, даже самой н
аивной, проявляется общность интересов и равноправие; исчезают границы
, иерархии и биографии. Игра Ц это пространство для всех и каждого. И этот
простой мир дружелюбия не мог прийтись по душе Батису Каффу.
Прежде чем он исчез за дверью, я кинул в него снежок и попал прямо в затыло
к.
Ц Эй, Кафф, улыбнитесь хоть чуть-чуть, Ц сказал я. Ц Может быть, нам даже
удастся выйти живыми из этой переделки.
Он бросил на меня взгляд, каким последователи основной линии партии наг
раждают ревизионистов. Кидать в него второй снежок было бы по-настоящем
у опасно.

За время пребывания на острове мое восприятие мира изменилось, хотя я са
м не отдавал себе в этом отчета. С наступлением каждого нового дня солнеч
ные лучи проводили границу между подводным и надводным мирами, и неприм
иримая их вражда прекращалась. Однако иногда именно в эти последние мину
ты ночи чудовища преподносили нам сюрпризы. Природа нашего острова была
относительно безжизненной: ни птиц, ни насекомых. Все звуки, не связанные
с нашей с Батисом деятельностью, доходили до нас с небесного свода или и
з морских глубин. Мы с Каффом ненавидели тихие дни. Когда на море был штил
ь, а ветер затихал, наши нервы испытывали дополнительное напряжение. В лю
бом шорохе нам слышался противник, а потому при малейшем подозрении нач
инали стрелять из ракетниц. Однако теперь я видел мир по-иному. Мне стоило
некоторых усилий восстановить опыт моей прошлой жизни, когда тишина не
заключала в себе угрозы. Рассвет вставал над островом. Малыши всплывали
на поверхность и начинали играть в окрестностях маяка. Батис удалялся в
свое убежище, как слон, который спасается от назойливых москитов. Таким о
бразом он поворачивался спиной к реальности.
Треугольник завоевал для себя царские привилегии и целый день висел у ме
ня на шее или сидел на закорках. Это было необъяснимо: на протяжении месяц
ев мы своим огнем заставляли сотни омохитхов держаться на почтительно
м расстоянии от маяка, а сейчас я не находил в себе сил отпугнуть существо
, которое едва доходило мне до пояса.
Он был озорным и не умел беречь свои силы. Целый день он носился впереди ст
аек маленьких омохитхов взад и вперед по острову. Когда его товарищи ухо
дили домой, он валился с ног от усталости и тут же засыпал где придется, не
обращая внимания на неудобства. Ближе к ночи я находил его под каким-нибу
дь деревом или в выемке гранита и переносил в свою постель. Там я накрыва
л его одеялом, хотя и сам не понимал, какой был в этом смысл: мне казалось, чт
о омохитхи безразличны к жаре и к холоду. Но мне все равно хотелось укутат
ь его.
Закат принадлежал мне одному. Я привык отдыхать на берегу, на который сту
пил когда-то впервые на остров. Бухта была небольшая, и волны подкатывал
ись к берегу усмиренными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28