– В том-то и дело – мы этого не знаем. – Судя по нахмуренной физиономии Сиагрия, можно было подумать, что он имеет полное право знать обо всем, что делает Крисп. – Он послал часть своего войска через Видесское Море, совсем как в прошлом году, когда мы тебя похитили. Однако на сей раз мы не знаем заранее, в каком городе он намерен высадить солдат.
– А-а, – протянул Фостий, надеясь, что отозвался глубокомысленно. Однако глубокомысленности ему не хватило, потому что пришлось задать второй вопрос: А какое это имеет отношение ко мне?
– Представь, что ты имперский солдат, – сказал Сиагрий. – Уже одно то, что ты им стал, означает, что ты тупица, верно? Ладно, а теперь представь, что ты сходишь с корабля на берег и готов выполнить то, что тебе прикажут, и тут появляется сын Автократора и говорит: ребята, в лед ваших офицеров, идите ко мне и становитесь на светлый путь. Что ты в таком случае сделаешь?
– Я… все понял, – протянул Фостий. И он действительно понял; окажись он и в самом деле настолько привержен светлому пути, как полагал Сиагрий, то мог причинить отцу немало вреда. Впрочем, он сразу заметил и другую проблему:
– Ты сказал, что не знаешь, в каком порту высадятся солдаты?
– Нет, этого мы не знаем. – Судя по его раздраженному виду, Сиагрий не лгал. – Но мы думаем – но только думаем, – что он попробует высадить их в Питиосе. Так поступил бы на его месте Ливаний. А он любит наносить удар в самое сердце.
Фостий кивнул; рассуждения Сиагрия показались логичными и ему.
– Значит, вы пошлете меня в Питиос? И я поеду один?
Сиагрий и Оливрия дружно рассмеялись.
– Нет, Фостий, – ответила она. – Хоть мы и достаточно убедились в том, что ты шагаешь по светлому пути, мы еще не настолько уверены в тебе, чтобы посылать одного. К тому же мы должны быть уверены и в том, что ты скажешь именно то, что должен сказать. Поэтому я поеду с тобой в Питиос… и Сиагрий тоже.
– Хорошо, – мягко отозвался Фостий. Он понятия не имел, как развернутся события, когда он окажется в Питиосе; он теперь не был даже уверен, на чьей стороне находится Оливрия, но предположил, что со временем выяснит и это. Зато в любом случае он твердо решил бежать. Эчмиадзин находился в самом сердце территории фанасиотов – даже если Фостий сумеет выбраться из города, его поймают очень быстро.
Но Питиос – совсем другое дело, Питиос находится на морском берегу. Фостий не считал себя великим моряком, но с маленькой парусной лодкой справится. И если благой бог пожелает, до этого может дело и не дойти. Если в порт направляются имперские солдаты, ему надо будет лишь перебежать к ним вместо того, чтобы уговаривать их переходить на сторону фанасиотов. Все казалось настолько просто, что даже не верилось.
– Когда мы уезжаем? – спросил он, стараясь теперь говорить небрежно. – Мне надо немного подумать насчет того, что я буду говорить солдатам. Полагаю, с офицерами мне много толковать не придется?
– Уж это точно, – согласился Сиагрий, раскатисто хохоча. – Толковать ты будешь с беднягами, что зарабатывают себе на жизнь – и на паршивую жизнь солдатчиной. Если повезет, они взбунтуются и сами прикончат гордых сволочей, которые ими командуют.
На вопрос Фостия ответила Оливрия:
– Мы хотим выехать завтра. До побережья несколько дней езды; свою речь ты сможешь обдумать по дороге.
– Как тебе больше нравится, – рассмеялся Фостий. – Вещичек у меня немного, и владыка благой и премудрый тому свидетель.
– Так и должно быть, если человек шагает по светлому пути, – заметила Оливрия.
Фостий сделал над собой усилие, чтобы не вытаращить на нее глаза. Теперь она заговорила как в тот день, когда они приехали в Эчмиадзин. И куда только подавались все ее чувства к Фостию? Может, она притворяется, потому что рядом с ней сидит Сиагрий? Или же она обольстила Фостия, чтобы завлечь его на светлый путь, когда более честные методы не удались?
Он просто не мог получить ответ сейчас. В некотором смысле он сейчас и не имел значения. Добравшись до Питиоса, Фостий собрался бежать несмотря ни на что. Если Оливрия встанет ему поперек пути, он убежит один. Но Фостий знал, что некая часть доверия к людям покинет его навсегда, если выяснится, что девушка, которую он любил, всего лишь использовала его в своих целях.
Он надеялся, что она придет ночью в его каморку, – и потому что желал ее, и потому что хотел задать вопросы, которые нельзя было произносить при Сиагрий.
Но Оливрия так и не пришла. Когда наступило утро, Фостий сунул в мешок запасную тунику, надел пояс с мечом, который остался в его комнатушке после набега на Аптос, и спустился вниз.
Сиагрий уже завтракал на кухне. Он метнул Фостию широкополую соломенную шляпу – такую же, как та, что уже криво сидела на его голове. Когда к ним присоединилась Оливрия, на ней тоже была такая же шляпа, а также мужского покроя туника и шаровары, в которых удобнее ехать верхом.
– Хорошо, – одобрительно кивнул Сиагрий, осмотрев девушку. – Мы прихватим здесь достаточно еды, чтобы хватило до самого Питиоса, сложим ее в седельные сумки и отправимся в путь. Хлеб зачерствеет, да только не все ли равно?
Фостий прихватил несколько буханок хлеба, немного сыра, несколько луковиц и палку твердой копченой свиной колбасы, приправленной сладким укропом. Увидев несколько круглых булочек, посыпанных сахарной пудрой, он нерешительно замер.
– Из чего они сделаны? – спросил он.
– Возьми несколько штук, они вкусные, – ответила Оливрия. – Их делают из рубленых фиников, орехов и меда. Должно быть, у нас появился новый повар-васпураканин, потому что придумали их в Васпуракане.
– Верно говоришь, – согласился Сиагрий. – Когда видессианину хочется такую булочку, он идет в лавку и спрашивает там «яйца принцев». – Он расхохотался.
Фостий улыбнулся, а Оливрия притворилась, будто ничего не слышала.
Надеясь завоевать расположение своего норовистого коня, Фостий скормил ему одну из булочек. Жеребец попытался куснуть его за руку, и Фостий едва успел ее отдернуть. Сиагрий снова расхохотался. Если бы Фостий ехал в более подходящей компании, он наверняка назвал бы свою клячу его именем.
Поездка в Питиос растянулась на пять приятных дней. Материковое плато было еще яркого зеленого цвета от молодой травы и недавно зазеленевших кустов; еще месяц-другой, и на безжалостном солнце все выгорит и побуреет. Птицы порхали с одного куста красного или желтого стальника на другой, время от времени соблазняясь покрытым белыми цветками пажитником. Жаворонки и ласточки гонялись за насекомыми.
Примерно в середине первого дня пути Сиагрий спешился, чтобы зайти за придорожный куст. Не поворачивая к Фостию головы, Оливрия тихо произнесла:
– Все будет хорошо.
– Будет ли? – прошептал в ответ Фостий. Ему хотелось ей верить, но он с детства привык никому не доверять. Если она имела в виду именно то, что говорила, ей придется это доказать.
Она не успела ответить, как вернулся Сиагрий, застегивая верхнюю пуговицу ширинки, надевая пояс с мечом и насвистывая походную песенку, в которой похабных куплетов было больше, чем пристойных слов.
– И снова в путь, – объявил он, с кряхтеньем забравшись в седло.
Последние полтора дня они ехали по прибрежной низине. На полях работали крестьяне – пахали, сажали и обрезали виноградную лозу. Здесь приближение лета чувствовалось сильнее, потому что воздух был уже жарок и влажен. В этих краях раненое плечо Фостия ныло больше, чем в сухом климате плато.
Едва вдали показался Питиос, путешественники разом прищурились и прикрыли глаза ладонями, вглядываясь вперед. Еще по дороге Фостий гадал, какое он испытает чувство, увидев в гавани Питиоса лес мачт. Но если его не подвели глаза, то среди многочисленных рыбацких лодок он так и не увидел большие имперские торговые корабли, на которых перевозили солдат и лошадей.
Сиагрий подозрительно хмыкнул.
– Твой папаша задумал что-то хитрое, – бросил он Фостию, словно во всем был виноват именно он. – Может, корабли стоят сейчас в море, и причалят они ночью, чтобы застать людей врасплох, а может, он все-таки решил высадить солдат в Тавасе или Наколее.
– Макуранский маг Ливания должен был узнать, куда они направятся, заметил Фостий.
– Не-а. – Сиагрий презрительно рубанул воздух рукой. – Ливаний нанял его, потому что его колдовство пудрит мозги видесским волшебникам, но, если магу не повезет, оно может обернуться и против него самого, так что когда-нибудь он сможет назвать себя счастливцем, если сумеет встать с постели. – Он смолк и пристально посмотрел на Фостия:
– А как ты узнал, что он из Макурана?
– По акценту, – невинно ответил Фостий. – А когда опознал акцент, то вспомнил макуранских послов, которых видел при дворе, – они тоже ходили в похожих халатах.
– А, тогда все в порядке. – Сиагрий расслабился. Фостий тоже задышал легче; если бы он сдуру назвал Артапана по имени, то сам сунул бы голову в капкан.
Часовые, слоняющиеся перед воротами Питиоса, оказались фанасиотами, которых более заботил их грозный вид, чем дисциплина. Когда Сиагрий поприветствовал часовых именем светлого пути, их угрюмые рожи украсились улыбками, и они пропустили путников в город, помахав им руками.
Питиос оказался меньше Наколеи; поскольку Фостий считал Наколею чем-то вроде большой деревни, он ожидал, что в Питиосе ему также покажется тесно. Но после нескольких месяцев, которые он почти безвылазно проторчал в крепости Эчмиадзина, даже Питиос показался ему достаточно просторным.
Сиагрий снял в припортовой таверне комнату на втором этаже, откуда можно было следить за морем и заметить имперские корабли прежде, чем они пристанут к берегу и высадят десант. Пока Сиагрий вдохновенно торговался с хозяином из-за комнаты, Оливрия молчала; Фостий так и не понял, принял ли ее хозяин за безбородого юношу или же догадался, что она женщина, но ему на это оказалось наплевать.
Когда мальчик-слуга принес в комнату третий соломенный тюфяк, там стало тесновато, но все равно просторнее, чем в каморке Фостия, которую он занимал один. Фостий сбросил с плеча лямки связанного спального мешка и, облегченно вздохнув, уронил его на выбранный для себя тюфяк.
Сиагрий высунулся в окно, чтобы разглядеть гавань вблизи, и покачал головой:
– Пусть меня трахнут сосновой шишкой, если я знаю, куда они запропастились. Они должны быть здесь, или я совсем утратил свой нюх.
Оливрия взяла ночной горшок, который задвинули в угол, когда принесли третий тюфяк, заглянула в него, скривилась и подошла к окну, словно намереваясь вы лить его содержимое на улицу – и на любого ни о чем не подозревающего прохожего. Но вместо этого, оказавшись за спиной у Сиагрия, она высоко подняла горшок и обрушила его ему на голову.
Горшок был глиняный и тяжелый; она, несомненно, надеялась, что Сиагрий потеряет сознание и упадет. Но Сиагрий оказался крепче, чем она рассчитывала.
Он пошатнулся, застонал и повернулся к Оливрии. По его лицу текла кровь.
Фостий, разинув рот, ошеломленно наблюдал за происходящим, ощущая каждый удар своего сердца. После третьего удара он очнулся, схватил Сиагрия за плечо и изо всех сил ударил его в лицо левым кулаком. Сиагрий отшатнулся. Он пытался поднять руки, чтобы защититься, а может, и схватить Фостия, но двигался медленно, словно во сне. Фостий ударил его еще дважды. Глаза Сиагрия закатились, и он рухнул на пол.
Оливрия выхватила кинжал из-за его пояса и поднесла лезвие к шее Сиагрия.
Фостий перехватил ее запястье.
– Ты что, с ума сошел? – крикнула она.
– Нет. Мы заберем у него оружие и свяжем, – ответил он. – Но я ему должен достаточно много за это, – он коснулся своего заживающего плеча, – и не собираюсь резать ему глотку.
Оливрия поморщилась, но спорить не стала, а вместо этого принялась вырезать кинжалом полоски ткани из льняного тюфяка. Когда Фостий перевернул Сиагрия лицом вниз, чтобы связать ему за спиной руки, тот застонал и шевельнулся. Фостий ударил его еще раз, потом крепко завязал ему рот и тщательно связал лодыжки.
– Дай мне кинжал, – неожиданно попросил он. Оливрия сунула оружие ему в руку.
– Передумал?
– Нет. – Фостий разрезал кошелек Сиагрия. На ладонь высыпались шесть золотых и горсть серебра. Фостий пересыпал деньги в свой кошелек. – А теперь давай отсюда сматываться.
– Хорошо. Но если у тебя есть какой-нибудь план, то поторопись. Один благой бог знает, сколько он еще пролежит здесь спокойно, а за то, что мы с ним сделали, он нас хвалить не станет.
Фостий не сомневался, что это еще мягко сказано.
– Пошли, – сказал он. Они торопливо вышли. Когда они спустились в пустую общую комнату, сидящий там трактирщик приподнял бровь, но промолчал. Фостий подошел к нему, достал из кошелька золотой и положил монету на стойку.
– Вы не видели, как мы выходили. Вы были в задней комнате. И не видели нас. Рука трактирщика накрыла монету.
– Разве кто-то что-то сказал? – спросил он, глядя мимо Фостия. – Здесь так пусто, что мне уже мерещатся голоса духов.
– Надеюсь, этого окажется достаточно, – сказал Фостий, когда они с Оливрией торопливо шагали к гавани.
– Я тоже, – отозвалась Оливрия. – Но будет лучше, если нам не придется это проверять. Надеюсь, хоть какой-нибудь план у тебя есть.
– Есть.
Фостий глубоко и радостно наполнил легкие морским воздухом. Его соленый вкус и запах гнилой рыбы почти подсознательно напомнили ему, как пахло в окрестностях дворца. Впервые за прошедшие месяцы он ощутил себя дома.
Из небольшой лодки, только что привязанной к пирсу, вылез рыбак. Улов его оказался невелик – пара ведер макрели и ведро другой, менее ценной рыбы.
– Добрый день, – обратился к нему Фостий. Рыбаку было скорее шестьдесят, чем пятьдесят, и выглядел он смертельно усталым.
– Для тебя он, может, и добрый, – ответил рыбак. – А для меня день как день. Прошел, и ладно.
– Я дам тебе два золотых за эту лодку и еще золотой, чтобы ты забыл, что продал ее мне. – Лодка стоила никак не более половины золотого, но Фостия это не волновало. Деньги у него были, а самое главное – ему требовалось как можно быстрее убраться из Питиоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62