К тому же по его речи не скажешь, будто он только что от сохи.
Но у Криспа имелось то, чего не хватало ему: опыт. Отец принимал решение, почти не задумываясь, потом сразу принимался за следующее дело и разделывался с ним с той же легкостью. А Фостий тем временем тонул в словах и кусал губу, гадая, какое же решение окажется правильным. Пока он справлялся с одной проблемой, перед ним уже оказывались три новых.
Он знал, что разочаровал отца, попросив избавить его от решения государственных дел.
«Но как ты научишься всему необходимому, не приобретя опыт такой работы?»
– спросил Крисп.
«Но ведь у меня не получается делать ее правильно», – ответил Фостий. Для него такой ответ был исчерпывающим объяснением – если нечто не дается легко, то почему бы взамен не заняться чем-нибудь другим?
Крисп покачал головой:
«Не лучше ли будет, если ты научишься всему сейчас, пока я еще могу подсказать, чем потом, когда меня не станет и весь мешок ячменя разом окажется у тебя на плечах?»
Попахивающая деревней метафора оказала на Фостия обратное действие. Ему очень хотелось, чтобы история их династии тянулась далеко в прошлое, а его не называли именем бедняка-крестьянина, умершего от холеры.
Из мрачной задумчивости его вывел Ватац:
– Не пойти ли нам поискать девушек, ваше младшее величество?
– Иди, если хочешь. Наверняка наткнешься на моих братьев. Фостий рассмеялся – как над собой, так и над Эврипом с Катаколоном. Сам он не мог даже, подобно братьям, наслаждаться преимуществами своего происхождения.
С того дня, когда он обнаружил, сколько женщин готово забраться в его постель лишь потому, что он носит титул наследника престола, эти игры потеряли для него почти всю привлекательность.
Некоторые вельможи выращивали в загонах ручных оленей и кабанов, а затем ради развлечения убивали их из луков. Фостий не находил в этом никакого удовольствия, равно как и в любовных забавах с девушками, которые не смеют ему отказать или же стремятся переспать с ним с такой же хладнокровной расчетливостью, какую проявлял Крисп в многолетней борьбе между Видессом и Макураном.
Однажды он попытался объяснить это братьям вскоре после того, как четырнадцатилетний тогда Катаколон соблазнил – или сам оказался соблазнен дворцовую прачку. Возбужденный своей юношеской удалью, Катаколон даже не выслушал Фостия до конца.
Эврип же ответил ему так:
– Хочешь надеть синюю рясу и прожить жизнь монахом? Валяй, старший брат, но такая жизнь не для меня.
Пожелай Фостий провести жизнь в монашестве, устроить это было бы несложно.
Но подобные мысли приходили ему в голову по единственной причине – Фостию хотелось оказаться подальше от отца. Ему не хватало ни стремления стать монахом, ни монашеской смиренности. Нельзя сказать, что его привлекало умерщвление плоти, – скорее, совокупление без любви или по расчету обычно казалось ему более умерщвляющими, чем никакое.
Фостий часто задумывался над тем, как вести себя, когда Крисп решит его женить. Он радовался, что этот день еще далек, поскольку не сомневался – отец подберет ему невесту, исходя из интересов императорского дома, а не из заботы о его счастье.
Иногда такие браки удавались не хуже прочих. А иногда…
Он повернулся к Ватацу:
– Друг мой, ты и сам не знаешь, насколько тебе повезло, что ты родился в обычной семье. Как часто мне кажется, что мое происхождение скорее клетка или проклятие, чем предмет для зависти.
– Ах, ваше младшее величество, вино опечалило вас, вот и все. – Ватац повернулся к лютнисту и свирельщику, наигрывавшим что-то негромкое и спокойное, щелкнул пальцами и возвысил голос:
– Эй, парни, сыграйте что-нибудь повеселее, а то его величество заскучал.
Музыканты быстро посовещались, сблизив головы, затем свирельщик отложил свой инструмент и взял похожий на котелок барабан.
Когда его ладони ударили по натянутой коже, во всем зале поднялись головы.
Лютнист взял резкий звонкий аккорд.
Фостий узнал васпураканский танец, но радости ему это не прибавило.
Вскоре почти все гости уже танцевали, хлопая в ладоши и что-то выкрикивая в такт музыке. Фостий остался сидеть на месте, даже когда Ватац приглашающе подергал его за рукав. Пожав плечами, Ватац наконец сдался и присоединился к танцующим. «Он прописал мне лекарство, которое годится только ему», – подумал Фостий.
Впрочем, ему и не хотелось веселиться. Досада его вполне устраивала.
Когда Фостий встал, танцующие радостно закричали, но он не стал к ним подходить. Он вышел через распахнутые бронзовые двери Зала девятнадцати лож, спустился по низким и широким мраморным ступеням и взглянул на небо, определяя время по высоте бледного ущербного диска луны.
Примерно пятый час ночи, решил он – скоро полночь.
Фостий опустил глаза. Императорскую резиденцию от прочих зданий дворцового комплекса отделяла вишневая роща – чтобы у Автократора и его семьи возникала хотя бы иллюзия уединенности.
Сквозь ветви деревьев Фостий разглядел окно, ярко освещенное свечами или лампами, и кивнул. Да, Крисп работает и с крестьянским упорством ведет битву с огромностью империи, которой правит.
Свет в окне погас. Даже Криспу приходилось уступать сну, хотя Фостий не сомневался, что отец отказался бы и от сна, если бы мог.
Из окна зала высунулась чья-то голова.
– Возвращайтесь, ваше младшее величество, – услышал Фостий слова, произнесенные слегка заплетающимся от вина языком. Веселье только началось.
– Веселитесь без меня, – бросил Фостий и пожалел, что вообще собрал сегодня приятелей. Легкость, с какой они предавались веселью, лишь усугубляла его мрачность.
Он рассеянно прихлопнул москита; в темноте снаружи их было меньше, чем в освещенном зале. Когда в императорской резиденции погасли последние лампы, здание за вишневой рощей растворилось в темноте. Фостий медленно зашагал в ту сторону; ему не хотелось заходить, не убедившись, что отец уже отправился спать.
У входа стояли стражники-халогаи. Высокие светловолосые северяне, узнав Фостия, отсалютовали ему, подняв топоры.
Окажись он злоумышленником, их топоры тоже поднялись бы, но не для приветствия.
Как и всегда, возле входа находился один из дворцовых евнухов.
– Добрый вечер, ваше младшее величество, – произнес он, вежливо кланяясь.
– Добрый вечер, Мистакон, – отозвался Фостий. Из всех евнухов-постельничих Мистакон был к нему ближе всего по возрасту, и потому Фостию казалось, что он понимает его и сочувствует ему более, чем остальные. Ему даже в голову не приходило задуматься о том, что чувствует сам Мистакон, чья созревшая мужественность, образно говоря, завяла еще на лозе. – Отец спит?
– Да, он в постели, – ответил Мистакон тем странно бесцветным голосом, к которому прибегают евнухи, желая намекнуть на двойной смысл сказанного.
Впрочем, сегодня вечером Фостию, было не до тонкостей. Он испытывал лишь облегчение – удалось прожить еще один день, не встретившись с отцом.
– Я тоже пойду спать, почтенный господин, – сказал он, назвав особый титул Мистакона в иерархии евнухов.
– Все уже готово, ваше младшее величество, – произнес Мистакон, что по сути являлось тавтологией: Фостий был бы потрясен, если бы в его комнате хоть что-то оказалось не готово. – Окажите любезность следовать за мной…
Фостий зашагал вслед за постельничим по коридорам, где мог ориентироваться хоть с завязанными глазами. В свете факелов свидетельства долгих столетий имперских побед казались какими-то выцветшими и нечеткими. Конический шлем, некогда принадлежавший Царю царей Макурана, стал просто куском железа, а картина, на которой видесские войска штурмом брали стены Машиза – обычной мазней. Фостий потряс головой. То ли он просто устал, то ли освещение подшучивает над его зрением.
Для своей спальни Фостий выбрал помещение как можно дальше от спальни Криспа, в самом дальнем уголке императорской резиденции. Оно пустовало множество лет, а то и веков, пока Фостий, вскоре после того, как у него начала пробиваться борода, не устроил там убежище от отца.
Дверь в его спальню была распахнута, проем заливал масляно-желтый свет горящей внутри лампы.
– Ваше младшее величество желает чего-нибудь? – спросил Мистакон. – Возможно, немного вина или хлеба с сыром? Я могу спросить также, не осталась ли еще баранина, которую подавали вашему отцу?
– Нет, не утруждайся, – вырвалось у Фостия резче, чем он намеревался ответить. Он тут же смягчил голос:
– Спасибо, я сыт. И хочу просто отдохнуть.
– Как пожелаете, ваше младшее величество.
Мистакон поплыл по коридору. Как и многие евнухи, он был мягок телом и полноват. Обутый в мягкие шлепанцы, он передвигался бесшумно, мелкими семенящими шажками. Развевающие полы одежды делали его похожим на разукрашенный купеческий корабль, идущий под полными парусами.
Фостий закрыл и запер дверь, потом разделся и снял сандалии.
Как и обувь отца, они тоже были красными – пожалуй, это единственная императорская прерогатива, которую мы разделяем, с горечью подумалось ему.
Юноша бросился на постель и задул лампу. В спальне стало темно, и Фостий уснул.
Ему приснился сон. Фостию часто снились яркие сны, а этом оказался особенно четким. Обнаженный и толстый, он расхаживал внутри какого-то огороженного пространства. Повсюду лежала еда – баранина, хлеб, сыр, бесчисленные кувшины с вином.
Над деревянной оградой показалась голова отца. Крисп удовлетворенно кивнул и… достал охотничий лук.
Фостий мгновенно проснулся. Сердце колотилось, тело заливал холодный пот.
На мгновение ему показалось, что окружающая его темнота означает смерть, но потом он полностью пришел в себя и начертил на груди солнечный круг Фоса в благодарность за то, что сон не обернулся явью.
Это помогло ему успокоиться, пока он не подумал о своем положении при дворе. Фостий вздрогнул. Быть может, сон все же имел какое-то отношение к реальности.
Заид опустился перед Криспом на колени, затем на живот и коснулся лбом ярких квадратиков мозаичного пола.
– Вставай, вставай, – нетерпеливо бросил Крисп. – Сам знаешь, мне не нужны эти церемонии.
Волшебник встал с той же легкостью, с какой опускался.
– Знаю, ваше величество, – ответил он. – Но и вам известно, какое уважение маги проявляют к ритуалам. Без них наше искусство рассыпалось бы прахом.
– Ты мне уже много раз об этом говорил. С ритуалом мы покончили. Теперь сядь и расслабься. Давай поговорим.
Он махнул рукой, указывая Заиду на стул в той же комнате, где накануне работал.
Вошел Барсим с кувшином вина и двумя хрустальными кубками.
Вестиарий налил императору и магу, поклонился и вышел. Заид насладился букетом вина, отпил глоток и улыбнулся:
– Прекрасное вино, ваше величество.
– Да, приятное, – подтвердил Крисп, пригубив из кубка. – Боюсь, впрочем, что настоящего знатока из меня никогда не получится.
Это вино настолько лучше того, которое я привык пить в молодости, что теперь я с трудом отличаю просто хорошее вино от лучшего.
Заид вновь отпил из кубка, на сей раз сделав глоток побольше.
– Позвольте вас заверить, ваше величество, что вино в наших кубках – одно из лучших.
Маг был высок и худощав, лет на десять младше Криспа – в его черной бороде пробивались лишь первые седые волоски. Крисп помнил его еще тощим восторженным юношей, уже тогда полным таланта. И с годами этот талант не угас.
Вернулся Барсим, на сей раз с позолоченным подносом, на котором стояли две миски.
– Для начала каша с солеными анчоусами, ваше величество, высокочтимый господин.
Каша оказалась пшеничной, шелковисто-нежной и обильно сдобренной сливками.
Анчоусы добавляли ей пикантности. Крисп знал, что попроси он повара приготовить простую комковатую ячменную кашу, тот бы с отвращением уволился. Император, конечно, понимал, что такая каша, как и вино в его кубке, вкуснее обычной, но иногда тосковал по пище, на которой вырос.
Когда его миска наполовину опустела, он сказал Заиду:
– Я вызвал тебя сегодня, потому что получил из западных провинций сообщение о распространившейся там новой ереси. И весьма неприятной.
Он протянул магу письмо Таронития. Заид прочитал его, сосредоточенно нахмурив брови, потом поднял глаза на Криспа:
– Да, ваше величество, если словам святого отца можно полностью доверять, то эти фанасиоты и в самом деле весьма неприятные еретики. Но, хотя между религией и волшебством и имеется весьма существенное сходство, я бы на вашем месте первым делом обратился к церковным авторитетам, а не к мирянину вроде меня.
– В большинстве случаев я бы так и поступил. Фактически я уже велел вселенскому патриарху послать в Питиос священников. Но эти еретики показались мне настолько злобными – если, как ты уже сказал, Таронитию можно верить, – что я стал гадать, нет ли связи между ними и нашим старым приятелем Арвашем.
Заид сжал губы, потом шумно выдохнул. Арваш – возможно, его истинным именем было Ршава – в первые годы правления Криспа наносил империи жестокие удары на севере и востоке. Он был, по всей видимости, священником-ренегатом Фоса, переметнувшимся на сторону темного бога Скотоса и за счет этого продлившим свою злобную жизнь более чем на два века. Заид вместе с другими магами помогал имперским войскам одолеть халогаев, захвативших Плискавос в Кубрате. Возглавлял их Арваш, чья колдовская сила в этой схватке оказалась почти уничтоженной, но захватить его живым или мертвым в тот раз не удалось.
– И чего же именно вы хотите от меня, ваше величество? – спросил Заид.
– Ты возглавляешь Чародейскую коллегию, друг мой, и ты всегда был чувствителен к особенностям практикуемой Арвашем магии. И если кто способен выяснить, не колдовство ли Арваша стало причиной появления фанасиотов, то это именно ты. Возможно ли это установить по тому немногому, чем мы располагаем? Крисп постучал пальцем по письму Таронития.
– Интересный вопрос, – отозвался Заид и задумался, глядя скорее сквозь Криспа, чем на него. – Пожалуй, это можно проделать, ваше величество, – сказал он наконец, – хотя потребуются весьма тонкие волшебные действия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62