С лица Криспа исчезла улыбка. Яковизия он послал в Макуран именно потому, что тот столь умело выуживал информацию в самых неожиданных местах. Он стал читать дальше:
«Если не считать усов, то Рабиаб проявил склонность к разумному сотрудничеству. Полагаю, мне удастся уговорить его вывести свои войска из той крепости в пустыне, которую они захватили во время нашей последней небольшой стычки. Он также, по-моему, согласится снизить пошлины, которыми облагает караваны за право войти в Видесс через его земли. А это, в свою очередь, может позволить проклятым ворюгам снизить для нас цены, хотя я в этом сомневаюсь».
– Хорошо, – произнес Крисп вслух. Долгие годы, еще с той поры, когда в Машизе правил Нахорган, отец Рабиаба, он просил макуранцев снизить эти пошлины.
И если Царь царей наконец решил уступить его просьбам, а к тому же и освободить крепость Сармирзегутусу, то Яковизию, возможно, слишком многое почудилось за вздрагивающими кончиками царских усов.
Под письмом Яковизия из Макурана лежал очередной кадастр. Крисп задумался – уж не специально ли Барсим сложил документы именно так, чтобы голова у императора не отупела от чтения нескольких налоговых отчетов подряд? Вестиарий служил во дворце уже множество лет, но его представления о безупречной службе с каждым годом становились все шире.
Написав внизу налогового документа: «Я это прочел», Крисп взял следующий пергамент. Как и послание Баланея, этот документ тоже был от духовного лица ему писал жрец из Питиоса, города на южном побережье Видессианского моря, что через реку Рамн, если смотреть из Васпуракана.
«От ничтожного священника Таронития Автократору Криспу привет.
Да возрадуется ваше величество, но я с сожалением должен сообщить о новой и зловещей ереси, распространившейся среди крестьян и пастухов этой Фосом забытой провинции».
Крисп фыркнул. Почему предполагалось, что от подобных новостей он должен возрадоваться, всегда оставалось выше его понимания.
Ему иногда казалось, что официальный язык видесских документов создан специально для сокрытия их смысла. Его глаза вернулись к строчкам документа.
«Эта ересь показалась мне особенно вредоносной, словно темный бог Скотос специально рассчитывал с ее помощью совратить как легкомысленных, так и тех, кого при других обстоятельствах можно было бы назвать набожными. Насколько я сумел узнать, ее тенета таковы…»
Чем больше Крисп читал, чем меньше ему нравилось прочитанное.
Еретики, если Таронитий правильно понял суть их убеждений, верили в то, что материальный мир создан не Фосом, а Скотосом.
Свет Фоса, таким образом, находится лишь в душе, а не в теле, где эта душа обитает. Убийство, в примеру, есть не что иное, как высвобождение души из ловушки плоти. Поджог есть лишь уничтожение того, что по сути своей пепел. Даже грабеж благотворно влияет на жертву, ибо ослабляет ее связь с материальным миром. Словом, если создавать теологию специально для разбойников, то лучше не придумаешь.
«Это злодейство было замышлено и распространено неким Фанасием, поэтому еретики называют себя фанасиотами. Молю ваше величество поскорее прислать побольше жрецов для обучения местных жителей правильной доктрине и побольше солдат, дабы одолеть фанасиотов и защитить перепуганных правоверных от грабежей. Да пребудет всегда с вами Фос и да укрепит он вас в борьбе со злом».
Крисп взял перо. «Ваша просьба будет удовлетворена», – написал он на письме священника. Потом придвинул вощеную табличку и записал для себя стилем два напоминания на утро: попросить вселенского патриарха Оксития выслать в Питиос священников и написать наместнику провинции, чтобы тот переместил войска к окрестностям пограничного города.
Перечитав послание Таронития, он положил его и покачал головой.
Видессиане, прирожденные спорщики, были не в состоянии, обретя веру, просто оставить ее как есть. Встретившись, двое видессиан тут же начинали обсуждать тонкости религии: теологические дискуссии были для них столь же любимым развлечением, как и лошадиные бега в Амфитеатре. Однако на сей раз дискуссиями дело не ограничилось.
На третьей вощеной дощечке Крисп сделал для себя еще одну пометку: написать проект императорского эдикта, ставящего вне закона всякого, кто проповедует доктрины Фанасия. «И патриарху тоже», – приписал он. Отлучение от церкви сильно добавит вес эдикту.
Покончив с этим, он с облегчением занялся очередным, ничем не грозящим налоговым отчетом. Состояние дел в восточной провинции Девелтос весьма обрадовало правителя. Вскоре после того, как он стал Автократором, отряд северян-халогаев захватил крепость Девелтос. В нынешнем году доходы из этой провинции впервые превысили сумму, которую казна получала до падения крепости.
«Хорошая работа», – написал он внизу отчета. Логофеты и писцы, составлявшие кадастр для казначейства, узнают, что он ими доволен. Без их терпеливого и обычно нелюбимого в народе труда Видесс рухнет. Будучи императором, Крисп это прекрасно понимал.
Правда, когда он был крестьянином, сборщики налогов казались ему не лучше саранчи.
Автократор встал, потянулся, потер глаза. Работать при свечах было тяжело и с каждым годом становилось тяжелее из-за увеличивающейся дальнозоркости. Он не представлял, что станет делать, если зрение еще больше ухудшится. Неужели придется просить кого-нибудь зачитывать документы и надеяться, что он успеет запомнить достаточно информации, чтобы принять здравое решение? Крисп старался про это не думать, но пока что не находил лучшего решения.
Он снова потянулся и от души зевнул.
– Лучшим решением сейчас будет – поспать, – произнес он вслух, зажег небольшую лампу и задул свечи. Ноздри наполнил запах горячего воска.
Большинство факелов в коридоре уже угасло, а коптящее пламя еще горящих заставляло тень Криспа корчиться и извиваться, словно живую. Лампа, которую он нес, разливала вокруг бледную и тусклую лужицу света.
Он миновал комнату Барсима. Крисп когда-то жил в ней сам, ухитрившись стать одним из тех немногих вестиариев, кто не был евнухом. Ныне он занимал соседнее помещение – императорскую спальню. Он спал в ней дольше, чем в любом другом помещении за всю свою жизнь. Иногда это казалось ему в порядке вещей, но сегодня, как зачастую случалось, когда он над этим задумывался, представилось весьма странным.
Крисп распахнул двойные двери. В спальне кто-то шевельнулся, и по спине Автократора пробежал холодок. Быстро наклонившись, он выхватил из красного сапога кинжал и наполнил легкие воздухом, собираясь позвать на помощь халогаев, охраняющих вход в императорскую резиденцию. Автократоры в Видессе слишком часто умирали насильственной смертью.
Крик так и не прозвучал. Крисп быстро выпрямился. В постели его поджидал не убийца, а одна из дворцовых служанок. Девушка приглашающе улыбнулась императору.
– Не сегодня, Дрина, – покачал головой Крисп. – Я уже сказал почитаемому господину, что хочу просто выспаться.
– Но он сказал мне совсем другое, ваше величество, – возразила Дрина, пожимая плечами. Она выпрямилась, и ее обнаженные плечи блеснули в свете лампы. То, что находилось ниже плеч, осталось в тени, делая ее тело еще загадочнее. – Он велел мне прийти сюда и сделать вас счастливым, вот я и пришла.
– Должно быть, он ослышался, – буркнул Крисп, не веря собственным словам.
Барсим не ослышался. Иногда – и довольно часто – он попросту не прислушивался к его указаниям. Выходит, сегодня он решил поступить по-своему. – Ладно, Дрина.
Можешь идти.
– Да возрадуется ваше величество, но я не могу уйти так скоро, – тихо ответила девушка. – Если я вас оставлю, вестиарий будет очень недоволен.
«Да кто здесь правит, Барсим или я?» Но Крисп не стал произносить этого вслух. Он правил империей, но во дворце слово вестиария было законом. Некоторые евнухи-постельничие пользовались близостью к императору для собственного возвышения и обогащения, не забывая и про своих родственников. Барсим, к чести его, никогда так не поступал, а Крисп, со своей стороны, уступал ему в том, что касалось чисто дворцовых дел.
Вот и сейчас он вышел из неловкого положения так, как сумел:
– Хорошо. Оставайся, если хочешь. И не обязательно рассказывать, что мы спали каждый на своей половине постели.
Дрина все еще выглядела встревоженной, но, как любая хорошая служанка, знала, до какого предела можно безопасно настаивать, общаясь с хозяином.
– Как скажете, ваше величество. – Она перебралась на дальний край постели.
– Ложитесь, где я была, – я тут согрела.
– Зима еще не наступила, к тому же, клянусь благим богом, я пока что не инвалид, – ответил он, фыркнув, но все же стянул через голову одежду и накинул ее на стоящую у постели вешалку.
Потом разулся, задул лампу и забрался в постель. Его кожи нежно коснулись теплые шелковые простыни. Опустив голову на пуховую подушку, он ощутил слабый сладковатый запах, оставшийся после Дрины.
На мгновение он захотел ее, несмотря на усталость, но когда раскрыл рот, чтобы сказать об этом, получился лишь могучий зевок. Кажется, он успел извиниться перед девушкой, но заснул так быстро, что полной уверенности у него так и не осталось.
Ночью он проснулся. С годами такие пробуждения становились все чаще. Через несколько секунд он вспомнил, что именно, мягкое и округлое прижимается к его боку. Дрина дышала ровно, легко и беззаботно, словно спящий ребенок. Крисп даже позавидовал ее безмятежности, потом улыбнулся, подумав, что в этом отчасти и его заслуга.
Теперь он желал ее. Когда он, вытянув поверх плеча руку, накрыл ладонью ее грудь, она что-то сонно и счастливо пробормотала и перевернулась на спину.
Девушка даже до конца не проснулась, пока он ласкал ее, а потом и взял. Криспу такое доверие показалось странно трогательным, и он очень старался вести себя как можно нежнее.
Потом она быстро и крепко заснула. Крисп встал, использовал по назначению горшок и вновь улегся рядом с ней. Он тоже почти заснул, но тут в очередной раз задумался, не знает ли Барсим его лучше, чем он сам.
В Зале девятнадцати лож плохо то, что окна в нем слишком большие, подумал Фостий. Благодаря этим окнам в церемониальном зале, названном так в те дни, когда видесские вельможи и в самом деле ели полулежа, летом было прохладнее, чем в большинстве прочих помещений. Но факелы, лампы и свечи, освещающие его во время ночных пирушек, магнитом притягивали бабочек, москитов, водных насекомых и даже летучих мышей и птиц. Когда в миску с маринованными щупальцами осьминога шлепнулась обожженная бабочка, аппетита это ему не прибавило. А когда эту бабочку прямо из миски выхватил козодой, Фостий вообще пожалел, что пригласил сюда друзей на ужин.
Он даже задумался – не отменить ли его вообще, но потом понял, что и это не выход. Отец неизбежно про это узнает. Фостий явственно услышал, как звенит в ушах голос отца с неистребимым крестьянским акцентом: «Самое малое, что ты обязан уметь сын, это принимать решения».
Воображаемый голос показался ему столь реальным, что он даже резко обернулся – а вдруг Крисп и в самом деле незаметно вошел и встал у него за спиной? Но нет. Если не считать приглашенных приятелей, он был здесь один.
Он и в самом деле чувствовал себя очень одиноко. Отцу удалось приучить Фостия постоянно размышлять над тем, кто стремится быть рядом с ним, потому что он такой, какой есть, а кто – лишь потому, что он младший Автократор и наследник престола. Однако задавать подобные вопросы всегда легче, чем получать на них ответы, поэтому почти ко всем своим знакомым Фостий относился с подозрительностью.
– Вам не придется всю жизнь оборачиваться, ваше младшее величество, сказал сидящий справа от него Ватац. Фостий доверял Ватацу больше, чем большинству друзей; будучи всего лишь сыном средней руки логофета, юноша вряд ли вынашивал планы, как возложить на себя корону. Хлопнув Фостия по плечу, он добавил:
– Не сомневаюсь, скоро настанет время, когда вы сможете угощать друзей когда и как пожелаете.
Еще слово, и Ватаца можно будет обвинить в государственной измене. Друзья Фостия частенько балансировали на этой тонкой грани. До сих пор, к его великому облегчению, никто из них не вынуждал его притворяться, будто он ничего не слышал. Но и сам он гадал – мог ли он не задаваться таким вопросом? – как долго еще отец сохранит бодрость. Можно было назвать любой срок: от одного дня до двадцати лет. Уточнить его, не прибегая к магии, невозможно, а прибегнуть к ней… Фостий не осмелился бы рисковать до такой степени. Во-первых, и это его вполне устраивало, самый талантливый волшебник империи оградил будущее императора от любых попыток его узнать. А во-вторых, попытка узнать судьбу Автократора сама по себе являлась первостепенным преступлением.
Фостий задумался о том, что сейчас делает отец. Наверное, занимается государственными делами – это его бесконечная работа. Пару лет назад Крисп попытался разделить свою ношу с сыном. Фостий старался изо всех сил, но работа оказалась не очень-то приятной, особенно по той причине, что Крисп стоял рядом, пока сын читал документы.
Ему опять едва не послышался голос отца: «Скорее, сын! Пора принимать хоть какое-то решение. И если не ты это сделаешь, то кто?»
«Но если я ошибусь?!» – услышал он собственный вопль.
«Ты обязательно будешь ошибаться – иногда. – Крисп произнес это с такой сводящей с ума уверенностью, что Фостию захотелось его ударить. – Запомни два простых правила: попробуй не повторять одну и ту же ошибку дважды и всегда исправляй сделанные ошибки, если такой случай представится».
Легко сказать. Решая несколько дней подряд одну сложную задачу за другой, Фостий пришел к выводу, что легкость в любом деле, будь то рыбная ловля, глотание ножей или управление империей, приходит лишь тогда, когда этим занимаешься долгие годы.
Подобно большинству молодых людей, он полагал, что умнее отца.
Образован он, несомненно, лучше и светских поэтов и историков цитирует с той же легкостью, что и святые заповеди Фоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62