Он был очень волосатым и имел густую бороду, которая доходила ему чуть ли не до глаз. Нос его больше напоминал клюв ястреба, чем нос нормального человека. Кожа по цвету не особо отличалась от ее собственной.
По крайней мере, он не набросился на нее, как сделал один мужчина, едва за ним закрылась дверь. Этот стоял спокойно, разглядывая ее и позволяя ей смотреть на него. Вздохнув, Лю Хань растянулась на подстилке.
— Начинай, давай побыстрее сделаем это, — сказала она по-китайски.
Изможденный голос Лю Хань был полон бесконечной горечи.
Мужчина опустился рядом с ней. Лю Хань старалась не съеживаться. Он что-то сказал на своем языке. Она покачала головой. Тогда он произнес какие-то слова, которые прозвучали по-другому, но Лю Хань не поняла и их. Она ждала, что теперь он полезет на нее, но вместо этого он зашипел и издал какие-то глухие звуки, в которых Лю Хань вскоре узнала слова языка ящеров.
— Имя… — Мужчина окончил фразу кашлем, означавшим, что в ней содержится вопрос.
Глаза Лю Хань наполнились слезами/Никто из тех, кто побывал здесь до него, даже не удосужился спросить у нее имя.
— Имя — Лю Хань, — садясь, ответила она. Ей пришлось повторить это несколько раз: ударения, которые каждый из них ставил в словах ящеров, затрудняли понимание. Назвав свое имя, Лю Хань вдруг осознала, что и ей следует отнестись к этому мужчине как к человеку.
— Твое имя? — спросила Лю Хань. Он показал на свою волосатую грудь:
— Бобби Фьоре. — Затем повернулся к двери, за которой скрылись маленькие чешуйчатые дьяволы, и назвал их так, как они себя называли:
— Раса. После этого мужчина проделал множество удивительных жестов, большинство которых Лю Хань никогда прежде не видела, но которые явно были далеки от одобрительных. Либо он не знал, что сейчас делаются снимки, либо ему было плевать. Некоторые из его выходок были крайне забавными, почти как у бродячего балаганного клоуна, и Лю Хань неожиданно обнаружила, что впервые за долгое время улыбается.
— Раса плохо, — сказала она, когда представление кончилось, и кашлянула, но по-иному, что придавало усиление ее словам.
Не отвечая, он просто повторил этот выразительный кашель. Лю Хань никогда не слышала, чтобы маленькие чешуйчатые дьяволы так делали, но она прекрасно поняла мужчину.
Но, как ни презирали своих тюремщиков, все равно они пленники. Если хочешь есть, делай то, что требуют чешуйчатые дьяволы. Лю Хань до сих пор не понимала, почему ящеры считают важным доказать, что у женщин не бывает течки и мужчины могут совокупляться с женщинами в любое время. Но ящеры продолжали это изучать. Лю Хань снова легла. Может, на сей раз все окажется не настолько плохо.
Что касается любовных навыков, то Юи Минь был втрое лучшим любовником, чем оказался иностранный дьявол с непроизносимым вторым именем. Но, будучи достаточно неуклюжим, этот мужчина обращался с ней так, словно это была их первая брачная ночь. Лю Хань не ощущала себя удобной для пользования вещью. Она не представляла, что в иностранных дьяволах столько доброты: среди китайских мужчин это встречалось редко. Доброты Лю Хань не видела с тех пор, как при нападении японцев на их деревню погиб ее муж.
В знак благодарности Лю Хань изо всех сил постаралась ответить на ласки нового партнера. Однако она была слишком утомлена: ее тело не отзывалось. И все же, когда он закрыл глаза и застонал, Лю Хань потянулась и коснулась его щеки. Борода была почти такая же жесткая, как кисть из свиной щетины. «Интересно, она у него чешется?» — подумала Лю Хань.
Мужчина соскользнул с Лю Хань и встал на колени. Она вытянула руку, прикрыв пушок внизу живота. Глупо — ведь он только что в ней был.
Мужчина стал настолько потешно изображать, как он курит сигарету, что Лю Хань непроизвольно улыбнулась. Мужчина поднял густые брови, сделал еще одну воображаемую затяжку, затем показал, как тушит сигарету себе о грудь.
Он в самом деле убедил Лю Хань, что у него между пальцев действительно зажата сигарета, и она даже воскликнула по-китайски:
— Не обожгись!
Эти слова заставили ее засмеяться. Лю Хань попробовала подыскать слова на языке ящеров; единственным, что они оба поняли, было:
— Ты не плохой.
— Ты, Лю Хань… — он настолько странно произнес ее имя, что она не сразу поняла, — ты тоже неплохая.
Лю Хань отвернулась. Она не понимала, что плачет, пока первые крупные слезы не покатились у нее по щекам. Лю Хань обнаружила, что не в силах остановиться. Она всхлипывала и рыдала по всему, что потеряла, и из-за того, что вынесла. По своему мужу и деревне, по привычному миру. От перенесенного ею насилия. Лю никогда не представляла, что у нее внутри накопилось столько слез.
Вскоре она ощутила у себя на плече руку Бобби Фьоре.
— Эй! — сказал он. — Эй!
Лю Хань не знала, что означает это слово на его языке. Она не знала, означает ли оно хоть что-нибудь или то был просто звук. Зато она знала, что в его голосе звучит сочувствие и что этот мужчина единственный, кто отнесся к ней по-человечески с момента начала всего этого кошмара. Она согнулась и прижалась к нему.
Он ничего не сделал, только позволил ей себя обнять. Дважды провел по волосам Лю Ханъ и еще несколько раз сказал: «Эй!» Лю Хань едва заметила это — настолько она была поглощена своим горем.
Когда наконец ее рыдания превратились во всхлипывания, а затем в икоту, ее живот ощутил его эрекцию, столь же горячую, как и недавние ее слезы. Однако это не удивило ее. Лю Хань скорее удивилась бы, если бы у обнаженного мужчины, лежащего в объятиях обнаженной женщины, не встал член. Что удивило ее, так это его спокойствие, равнодушие к собственной эрекции. А что она смогла бы сделать, если бы он вдруг решил снова овладеть ею?
От его спокойствия ей захотелось снова заплакать. До чего же она дошла, когда то, что ее не изнасиловали, она воспринимает как доброту и от этого готова лить слезы.
Мужчина спросил ее о чем-то на своем языке. Она покачала головой. Он покачал тоже, возможно злясь, что забыл о ее неспособности понять. У него сошлись брови, когда он задумчиво поглядел через ее плечо на голую металлическую стену камеры.
— Ты, Лю Хань, не плохая сейчас? — попытался сказать он на языке чешуйчатых дьяволов.
— Не очень плохая, Бобби Фьоре. Когда она попыталась произнести его имя, то исковеркала слова так же, как он, произнося ее имя.
— О'кей, — кивнул он.
Это слово она поняла: так говорил кто-то из городских жителей в виденном ею фильме. Люди в городе заимствовали словечки иностранных дьяволов вместе с их машинами и смешной одеждой.
Бобби отпустил ее. Лю Хань оглядела себя. Она так крепко обнимала его, что на нежной коже ее груди остались следы от его волосков. Теперь его эрекция начала спадать. Лю Хань протянула руку и обхватила его член. Ящеры лишили ее всего, что у нее когда-либо было, оставив ей только тело, которым она могла отблагодарить Бобби. Его брови поднялись снова. И так же поднялось то, что Лю Хань держала в своей руке. Почему-то тепло, которое ощущала ладонь, доставляло ей удовольствие. Словно в старые времена, она целиком отдалась на волю своего тела. волна чувственности позволит ей ненадолго забыть металлическую клетку, в которой она заперта, и чешуйчатых дьяволов, держащих ее здесь для удовлетворения своего извращенного любопытства.
Лю Хань негромко застонала, когда снова легла на подстилку. Ей хотелось, чтобы это прошло хорошо, она надеялась, что так и будет. Бобби Фьоре пододвинулся к ней. Его губы прикоснулись к ее губам, рукой он водил по ее телу.
Лю находилась на грани «облаков и дождя».
Когда наваждение закончилось, оба они были потные и тяжело дышали. Эйфория уходила. Занятие любовью оказалось плохим только в одном — в том, что по-настоящему оно не помогло. Все беды, которые удовольствие позволило Лю Хань отбросить в сторону, никуда не исчезли. Лучше не стало. Не обращать внимания на неприятности — не значит от них избавиться. Лю Хань это знала, но что еще могла она сделать в нынешнем положении?
Интересно, а иностранных дьяволов одолевают такие же заботы? Лю бросила быстрый взгляд на Бобби Фьоре. Его волосатое лицо было серьезным, взгляд — отрешенным и обращенным внутрь. Несомненно, в его голове кружились мысли, во многом похожие на ее собственные.
Но когда Бобби заметил, что Лю Хань глядит на него, он улыбнулся и одним движением сел. Пусть он был несовершенен в тонкостях любви, зато он имел прекрасное мускулистое тело, которым в остальном владел хорошо. Он также умел дурачиться. На этот раз он сделал вид, что курит две сигареты одновременно — в каждой руке по штуке.
Лю Хань засмеялась. Потом пододвинулась и заключила иностранного дьявола со смешным именем в долгие и благодарные объятия. Какие бы страхи и тревоги ни бурлили у него внутри, он умел прятать их, чтобы помочь ей приободриться. Такого еще не было с тех пор, как пришли чешуйчатые дьяволы. Да и до их появления это случалось нечасто.
Словно в подтверждение того, что достаточно подумать о маленьких дьяволах и они появятся, дверь в камеру Лю Хань отворилась. Дьяволы, которые привели сюда Бобби Фьоре, вернулись, чтобы забрать его. Да, все было именно так: к ней приводили мужчину, заставляли отдаваться ему а потом уводили. До этой минуты подобное доставляло лишь облегчение. Сейчас все было не так или не совсем так. Однако дьяволам в любом случае было на это наплевать.
Во всяком случае Лю Хань так думала до того, пока чешуйчатый дьявол, говоривший на ломаном китайском языке, не сказал:
— Вы делать спаривание два раза. Почему два раза? Никогда два раза раньше.
Невероятно, но в его голосе чувствовалось сомнение, будто он подозревал Лю Хань в том, что вместо тяжкого труда она предается развлечениям. Что ж, в каком-то смысле дьявол был прав.
Лю Хань научилась честно отвечать на вопросы маленьких дьяволов — это срабатывало лучше.
— Мы делали это дважды, потому что он понравился мне больше, чем кто-либо из других. От них я просто хотела избавиться. Но он — неплохой мужчина.Если бы он был китайцем, то был бы очень хорошим мужчиной.
Второй дьявол разговаривал с Бобби Фьоре. Тот отвечал на своем языке. Разговор шел не по-китайски, и потому Лю Хань не поняла ни слова. Поскольку интонация не менялась, ей эта речь больше напоминала хрюканье, нежели человеческие слова. И как только иностранные дьяволы понимают друг друга? Но по сравнению с шипением и кашлями, из которых состоял язык чешуйчатых дьяволов, чужеземный язык Бобби Фьоре был для нее прекрасной песней.
Маленький чешуйчатый дьявол, который говорил с Лю Хань, повернулся и что-то сказал своему напарнику. Оба дружно зашипели. Лю Хань пыталась понять, о чем они говорят, но не смогла: они произносили слова слишком быстро. Она заволновалась. В тот раз, когда она почувствовала себя отчасти в безопасности и покое, чешуйчатые дьяволы превратили ее в шлюху. Какое новое зверство они замышляют теперь?
Тот, кто говорил на языке Бобби Фьоре, что-то ему сказал. Отвечая, человек кивнул. Жест этот, похоже, означал у них обоих одно и то же. Вероятно, Бобби сказал «да». Но «да» чему?
Ящер, немного говоривший по-китайски, повернул оба глаза к Лю Хань:
— Хочешь снова спариваться этот человек? Вопрос застал ее врасплох. И вновь Лю Хань ответила честно:
— Чего я действительно хочу, так это вернуться в лагерь, из которого вы меня забрали. Если вы этого не сделаете, я хочу, чтобы вы просто оставили меня в покое и не заставляли больше отдавать мое тело за пищу.
— Это первое выбирать не ты, — сказал чешуйчатый дьявол. — И это второе выбирать тоже не ты.
— И что мне остается? — спросила Лю Хань. Затем она сообразила, что в первый раз маленькие чешуйчатые дьяволы предоставили ей хоть какой-то выбор. До сих пор они просто делали с нею все, что захотят. Неужели появилась надежда?
— Спариваться снова с этот мужчина — один выбор, — сказал маленький дьявол. — Другой выбор — сюда приходить новый мужчина. Ты делать выбор сейчас.
Лю Хань хотелось накричать на этого дьявола. Он не освободит ее; он просто позволил ей выбирать между двумя видами грехопадения. Но хоть какой-то выбор — все лучше. чем вообще никакого. Бобби Фьоре не бил ее. Он не принуждал ее силой. Когда она заплакала, он поддержал ее. Даже рассмешил своими глупыми воображаемыми сигаретами. И он ненавидел маленьких чешуйчатых дьяволов, может, почти так же, как она сама.
— Я бы предпочла остаться с этим мужчиной, — сказала Лю Хань как можно поспешнее, не желая давать маленькому дьяволу шанса передумать.
Он повернулся к другому дьяволу. Они поговорили еще. Тот, кто говорил по-китайски, сказал:
— Большой Урод самец говорит, он тоже хотеть с тобой снова. Мы это сделать, смотреть, что будет с ты, с он. Возможно, мы много узнать.
Ей было совершенно все равно, что там узнают чешуйчатые дьяволы; она надеялась, что они вообще ничего не узнают. Но Лю Хань благодарно улыбнулась Бобби Фьоре. Если бы он не захотел сюда вернуться, все остальные ее желания вряд ли бы что-либо значили.
— Лю Хань — не плохая, — улыбнулся в ответ Фьоре и выразительно кашлянул.
Оба чешуйчатых дьявола забулькали, как перекипающие чайники. Говоривший по-китайски спросил:
— Почему говорить с ним, ты пользоваться наш язык?
— Мы не знаем языка друг друга, — пожав плечами, ответила Лю Хань.
Чешуйчатые дьяволы умели создавать такие вещи, которые и вообразить нельзя, но иногда они была совершенными дурнями.
— А… — сказал дьявол. — Мы узнавать еще. Они вывели Бобби Фьоре из камеры. Перед тем как дверь захлопнулась, он сделал жест, словно поднимает в ее честь бокал с вином, и поднес воображаемый бокал к губам.
Лю Хань постояла еще, глядя на закрывшуюся дверь. Потом она заметила, точнее, ощутила, что она вся грязная и с нее капает пот. В камере был кран, который при нажатии ручки на несколько секунд выдавал струю воды. Лю Хань подошла к нему и умылась настолько тщательно, насколько могла. Сделав это, она не ощутила потребности мыться еще, еще и еще, как это несколько раз бывало прежде. Одного раза было достаточно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94