Тот выслушивал все это стоически. Да и что он мог сделать? Барды были летописцами, и песни о жизни лордов исполнялись обычно только с одобрения короля. Стало быть, сын Роланда и барон Полл изрядно рассердили своего короля, раз в наказание бардам было разрешено их высмеивать.
Роланд пожалел, что проспал песню. Он не воспринял всерьез слова барона Полла о том, что историю их вражды с Боринсоном можно услышать от менестрелей. Пожалуй, подобным насмешкам подвергались только самые трусливые враги короля.
Но тут его отвлекла другая мысль. «Вот история какая — не чудно ли, братец мой…» Ведь теперь и Роланд участвует в истории, и, может быть, когда-нибудь барды споют куплет и про него.
Тем временем он окончательно замерз и поплелся к хлебопекарне, откуда веяло теплом и дразнящим запахом свежего хлеба. Но вокруг башни уже лежало столько народу, что не протолкаешься.
Роланд вернулся к Поллу, и тот спросил:
— Ищешь теплое местечко?
Роланд, не в силах говорить от усталости, только кивнул.
— Сейчас сделаем, — сказал барон. Он прошел вместе с Роландом обратно к башне и зарычал: — Вставайте, вы, бездельники! Марш на свои посты, собаки ленивые, не то я вас к чертям со стены побросаю!
Он дал кое-кому пинка, и тут же все разбежались. Барон Полл поклонился Роланду и, поведя рукою, сказал угодливо, как лакей, заискивающий перед заезжим господином:
— Ваша постель, сударь.
Роланд усмехнулся. Ловкач этот барон Полл!
Он улегся рядом с трубой, стуча зубами от холода, и она показалась ему даже слишком горячей. Барон Полл вернулся на пост. И вскоре народ стал прокрадываться обратно и укладываться на нагретые места.
Роланд надеялся, согревшись, проспать до рассвета.
Но через полчаса на стене поднялся крик — еще один город на юге заполыхал факелом. Подняв голову, он увидел барона и других воинов, смотревших в ту сторону, в глазах у них отражалось далекое зарево. Сил у него, однако, не было, чтобы любоваться еще одним представлением пламяплетов, и Роланд решил, что от волны огня, случись ей нахлынуть на замок, самое надежное укрытие — здесь, за каменной трубой.
Тут он услышал раскатившийся по небу низкий рокочущий звук. Стена задрожала под ним, башня покачнулась. Люди завопили от ужаса, ибо каждый решил, что это Радж Ахтен собирается разрушить Каррис силой своего Голоса, как поступил с Лонгмотом, Тал Риммоном и другими замками.
Рокот затих, с Каррисом ничего не случилось, и Роланд испытал невероятное облегчение, которое, правда, продолжалось недолго. Ибо почти сразу грохот возобновился, и защитники стен закричали:
— Пал замок Треворса! Радж Ахтен идет!
Роланд вскочил, тоже глянул на юг, куда смотрели все. Там горел город, и языки пламени взлетали высоко к небесам.
Замок Треворса — в четырех милях к югу — был гораздо меньше Карриса, его даже не стали оборонять, но Роланд обратил на него внимание еще днем. Замок стоял на холме, торча из тумана как маяк. На холме этом сейчас бушевало пламя, и огромные клубы дыма вздымались над ним.
В отсветах пожара Роланд увидел, что осталось от замка: груда камня, две зубчатые башни и кусок стены. Пыль стояла столбом, и прямо на глазах у Роланда одна из башен зашаталась, как пьяная, накренилась и тоже рухнула.
Напали не на Каррис. Напали на Треворс. Роланд бросился бегом обратно на пост.
— Что ж, — буркнул барон Полл, — он послал нам выразительное предупреждение.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Роланд.
— Я имею в виду, что солдаты Радж Ахтена пробежали за последние две недели почти две тысячи миль, и он понимает, что дальше они идти уже не в силах, — барон сплюнул. — Ему нужно уютное местечко, чтоб отсидеться пару месяцев, а в Мистаррии ничего лучше Карриса для этого не найти.
— Так он хочет взять замок? — спросил Роланд.
— Конечно! Если бы он хотел развалить эти стены, так уже развалил бы. Попомни мои слова, часу не пройдет, как он предложит нам сдаться.
— А Палдан согласится? — спросил Роланд. — Он говорил, что на рассвете нам придется поработать ножами.
— Если он не сдастся, — сказал барон, — тогда сиди и слушай, когда запоет Радж Ахтен. Как услышишь, разбегайся и прыгай со стены, подальше в озеро. Коли не разобьешься при падении, не потонешь и никаким камнем тебя не пристукнет, может, и уцелеешь.
Роланд приуныл.
Прошел еще час, и небо на востоке начало светлеть, близился рассвет.
Самого Радж Ахтена, подступавшего к замку, видно не было, но появились признаки работы его пламяплетов.
В тумане воссиял свет, словно там разожгли огромный костер, и свет этот стал постепенно приближаться со скоростью идущего пешком человека. Приближение его сопровождалось позвякиванием доспехов, бряцаньем оружия, покашливанием людей и лаем собак.
Войско Радж Ахтена наступало на Каррис в зловещем спокойствии, и защитники замка поджидали их столь же сдержанно и угрюмо. По лестнице на крепостные ворота поднялся герцог Палдан со своими советниками. Вынырнув из тумана и оглядевшись, Палдан прокричал:
— Лучникам приготовиться! Артиллеристам прицелиться!
Радж Ахтен неумолимо приближался. Сияние подступило к дамбе, остановилось, и Роланд напрягся, ожидая, что артиллеристы откроют огонь или же Палдан отдаст еще какой-нибудь приказ.
Сияние стало усиливаться, словно само солнце разгоралось там, и наконец яркие лучи света стали пробиваться сквозь дымку тумана. Роланд даже прикрыл глаза рукой. Туман озарился светом ярдов на сто во все стороны.
У въезда на дамбу обнаружился Радж Ахтен, восседавший на прекрасном сером скакуне, рядом — два пламяплета, сиявшие, как два столба живого огня, нагие, одетые только собственным пламенем.
На Радж Ахтене был простой шлем, черная чешуйчатая кольчуга и желтая шелковая накидка на плечах. Вид у него был усталый и мрачный.
Сердце у Роланда заколотилось, дыхание участилось. Он никогда в жизни не видел столь красивого человека, и это оказалось для него полной неожиданностью. Он-то думал, что Радж Ахтен безобразен лицом, ужасен и беспощаден.
Радж Ахтен же казался воплощением всех достоинств, какие только положено иметь лорду. Мужественный и властный, обладающий великим могуществом и способный на столь же великое милосердие.
Стоит ему только открыть рот — и стены Карриса рухнут, как стены многих других крепостей, низвергнутых им.
«Если мне предстоит умереть от его руки, — подумал Роланд, — пусть это случится поскорее».
Со стен не прозвучало ни одного выстрела.
Позади Радж Ахтена стояло его войско. Из тумана выступали передние ряды воинов. Роланд увидел две дюжины великанов Фрот, подобных живой стене, со страшными, беспощадными мордами. У ног их ярились огромные черные мастиффы в красных кожаных масках. Далее стояли Неодолимые в темных доспехах, с круглыми медными щитами, в которых, как в светящихся желтых глазах, отражался огонь пламяплетов.
Мгновение царила тишина. И первым сурово заговорил Паддан:
— Если хочешь сражаться — наступай! Но если надеешься обрести здесь пристанище, твои надежды напрасны. Мы не сдадимся.
Глава 33
Сны Земли
Добравшись в темноте до верхней ступеньки лестницы, Габорн споткнулся и упал.
Он никогда в жизни, сколько себя помнил, не спотыкался и не падал. Рожденный принцем среди Властителей Рун, еще в детстве он получил дар ловкости от танцора. К тому же он и сам обладал гибкостью и чувством равновесия. Откуда бы ни падал, всегда приземлялся на ноги. Он обладал дарами мускульной силы, жизнестойкости, что позволяло ему работать без устали и не спать по ночам, дарами зрения и ума, так что прекрасно видел в темноте и помнил каждую неровную ступеньку в каждом замке, где ему приходилось бывать.
С трудом поднявшись на ноги, он пошел к спальне, которую предоставил ему Гроверман. У дверей пожелал доброй ночи Хроно.
На полу под дверью лежал, свернувшись, какой-то мальчик. Габорн решил, что это один из пажей Гровермана, хотя и непонятно было, для чего мальчишке спать тут у порога. Пришлось осторожно перешагнуть через него.
К своему удивлению, в спальне он обнаружил спящую Иом. Рядом с нею в постели свернулись калачиками пять щенков. Один из них посмотрел на Габорна и недовольно тявкнул.
Возле умывального таза стояла зажженная свеча. В тазу плавали розовые лепестки. На спинке стула висели чистые дорожные костюмы. Приятно пахло жареным мясом, на столе поджидало серебряное блюдо с едой, словно кто-то из них мог проголодаться после праздничного пира. В очаге горел огонь.
Габорн при виде всего этого понял, что здесь уже побывал Джурим. Никто еще не прислуживал Габорну столь безупречно. Толстяк-камергер редко показывался на глаза, но всегда был под рукой.
Поговорить с Иом Габорн так и не успел. Она сказала, что вид у него измотанный, сама же выглядела измученной совершенно. Габорн был рад, что она спит. Им нужен отдых. Через два часа выезжать.
Он не стал снимать грязную кольчугу и одежду, лег рядом с нею.
Иом во сне повернулась к нему, обняла за шею и открыла глаза.
— Любовь моя, — сказала она, — что, пора?
— Нет еще. Спи, — сказал Габорн. — У нас есть два часа на отдых.
Но Иом проснулась окончательно. Приподнялась на локте, глядя на него. Лицо у нее было бледным и усталым. Он закрыл глаза.
— Я знаю, что случилось в Голубой Башне, — сказала Иом. — Ты не выспишься за два часа. Тебе нужно взять какие-нибудь дары.
Голос ее звучал неуверенно. Ведь Габорн не желал больше брать даров.
Он покачал головой и тяжело вздохнул.
— Я — Лорд, Связанный Обетом. Ведь я же дал тебе обет?
Вопрос был не совсем риторический. Он потерял нынче два дара ума и многое забыл. События жизни, свое обучение. Помнил, как стоял на башне замка Сильварреста и разглядывал войска Радж Ахтена на южных холмах. Но воспоминание о древней клятве Лордов, Связанных Обетом, почти изгладилось из памяти. Действительно ли он давал эту клятву?
Габорн даже боялся говорить с Иом. Боялся признаться, что не может вспомнить тот миг, когда просил ее выйти за него замуж, не может представить лицо собственной матери и вызвать в памяти тысячи других обстоятельств, которые наверняка должен знать.
— Да, конечно, — сказала она. — И я знаю все твои доводы против того, чтобы брать дары у людей. Но есть… есть одна причина, по которой ты все же примешь дар от другого человека. Я бы отдала тебе своих щенков, но они уже не успеют к тебе привязаться. Твоим подданным необходимо, чтобы ты сейчас был сильным.
Габорн смотрел на нее хмурясь.
— Любовь моя, ты должен взять дары, — сказала Иом. — Ты не можешь совсем отказаться от них.
Габорна еще в юности учили тому, что лорду нужна высокая жизнестойкость для неустанного служения своему народу. Как и сила нужна, чтобы сражаться за свой народ. В том, чтобы брать дары, нет ничего худого, если понимать, для чего это делается.
Но брать их для себя он больше не хотел.
Не хотел — отчасти потому, что считал неправильным подвергать опасности других людей. Ведь у тех, кто отдавал силу, например, могло остановиться сердце, слишком ослабевшее, чтобы продолжать работать. Те, кто отдавал разум, забывали даже, как ходят и едят. Отдав жизнестойкость, человек мог умереть от любой болезни. Только передача «малых» даров была безопасной, таких, как метаболизм, зрение, чутье, слух и осязание.
Не хотел он этого еще и потому, что люди, отдавшие дары, всегда рисковали тем, что на них нападут враги. Он видел в замке Сильварреста кровь Посвященных, пролитую Боринсоном.
Габорн чувствовал растерянность. Он вспомнил рисунки из книги туулистанского эмира, тайное учение Палаты Сновидений Дома Разумения.
Владения человека — его тело, его семья, его доброе имя. И хотя сила и разум не были названы в книге, они, несомненно, также являлись его владениями.
Брать у кого-то атрибут и не возвращать, пока оба — отдавший и принявший — живы, неизбежно являлось, по мнению Габорна, вторжением в сферу другого человека.
Это было злом — злом вне всякого сомнения.
И Габорн, хотя и не решался сказать об этом, чувствовал себя сейчас более спокойным, счастливым и честным, чем когда-либо раньше.
Впервые с тех пор, как он понял, что означает для человека отдать свой дар, он был свободен, совершенно свободен от вины.
Впервые в жизни он был просто самим собой. Только вот Посвященные его погибли, и чувства его омрачала глубокая печаль, ибо он знал, что погибли они из-за него, поскольку отдали ему свои атрибуты.
И все же — пусть слабый, усталый, больной — он не был больше ни перед кем виноват.
— Я надеялся обойтись без даров, — сказал Габорн. — Я — Король Земли, и этого должно быть достаточно.
— И было бы достаточно, будь ты один на свете, но остальным недостаточно, — возразила Иом. — Ведь, сражаясь, ты будешь рисковать не только одним собой. Ты будешь рисковать будущим всех нас.
— Знаю, — сказал Габорн.
— Форсибли и твои подданные — это сила, — продолжала Иом. — Сила творить добро. Или зло. Не возьмешь ты, ее возьмет Радж Ахтен.
— Я не хочу ее брать, — сказал Габорн.
— Ты должен, — сказала Иом. — Это вина, которую принимает на себя всякий вождь.
Она была права. Нельзя ему рисковать, идя в битву без даров.
— Перед отъездом, — продолжала Иом, — я возьму дары от щенков. Я так решила, и я не остановлюсь на этом. Будущее стремительно приближается, и мы должны быть ко всему готовы. Я возьму еще и дары метаболизма, чтобы лучше сражаться.
Мысль об этом причинила Габорну боль. Сражаться? Чтобы биться с Неодолимыми Радж Ахтена, Иом нужно взять, по меньшей мере, пять даров метаболизма. Имея столько, она состарится и умрет через десять-двадцать лет. Это все равно, что принять медленно действующий яд.
— Иом! — он не смог скрыть страха в голосе.
— Так не отставай же от меня! — сказала Иом. — Живи со мной! И состарься со мной!
Конечно, что еще она могла ответить? Она не хотела его покидать, не хотела стариться первой. Ведь обладателям даров метаболизма трудно было даже общаться с людьми, которые жили с обычной скоростью. Всех их преследовало чувство отделенности от остального человечества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78