Проходя на цыпочках под глубокую тень ветвей, он с опаской поглядывал вверх; можно было без труда представить альфар, чутко спавших там. Он ничего не увидел, но все еще колебался, охваченный сомнениями. Не торопится ли он, не рискует ли оскорбить хозяев, стремясь узнать то, что может быть показано ему в должное время? Разве нельзя подождать? Но Элоф не хотел подвергать опасности себя и своих друзей: он был обязан попробовать. Сделав глубокий вдох, он прижал ладони к стволу древнего дуба перед собой…
… И не почувствовал ничего, кроме прикосновения шишковатой коры. Элоф подождал, но по-прежнему не было ничего, даже ощущения, которое он помнил – как будто невидимое окно захлопнулось перед ним. Медленно, осторожно он начал воссоздавать четкое воспоминание о голосе, безмерном и повелительном, словно доносившемся с огромного расстояния с порывами ветра, однако звучавшем не в ушах, а скорее в его сознании. Он дал этому голосу имя, наделенное мощью и смыслом, и попробовал еще раз. Опять ничего. Наконец, раздосадованный и наблюдающий признаки близкого рассвета, он пожал плечами и отвернулся.
В следующее мгновение откуда-то сверху послышался негромкий шелест. Элоф схватился за меч, но чуть было не рассмеялся, когда маленькая зеленая птичка спорхнула на ветку на уровне его лица и уставилась на него яркими бесстрашными глазами. Вскоре к ней присоединились еще две и принялись распускать перья и прихорашиваться. Четвертая повисла вниз головой на соседней ветке и с сомнением посматривала на него, наклоняя головку то влево, то вправо с такой нелепой важностью, что Элоф невольно заулыбался. Он начал тихо насвистывать, отчего птички, все как одна, внезапно взлетели и запорхали вокруг его головы, оглашая двор громким щебетом. Элоф одновременно смеялся и проклинал себя: этот шум мог разбудить кого-нибудь. Он нетерпеливо посмотрел на сереющее небо. Придется подождать и попробовать еще раз, когда будет возможность. А может быть, постучать по дереву рукояткой меча?
В этом нет необходимости.
Элоф вздрогнул от неожиданности и резко обернулся. Голос исходил не из человеческой гортани, но и совсем не напоминал тот безмерный рокочущий глас или любой другой, какой он мог представить. Этот голос был необыкновенным, одновременно мелодичным и резким, холодным и ясным, как ключевая вода.
– Кто ты? – прошептал он. – Откуда ты знаешь мои мысли?
Разве ты не знаешь меня, Тот-кто-Один? Поистине, люди забывают обо всем слишком быстро и без моей помощи. Однако однажды я хорошо обошелся с тобой, когда ты был в моей власти, и даже оказал тебе некую услугу. Я слышал, она оказалась полезной.
– Т-тапиау? – пробормотал Элоф. – Да, она оказалась полезной, и я ничего не забыл. Но я… твой голос изменился…
Он не изменился. У меня нет голоса, но я распоряжаюсь всеми голосами в своих владениях. Когда мы встретились в прошлый раз, я говорил голосом, который был ближе всего ко мне, тайным голосом деревьев. Но есть много других, хотя не все могут слышать или понимать их. Однако ты попробовал на вкус кровь Червя. Посмотри вверх.
Элоф беспрекословно повиновался и встретился взглядом с глазами-бусинками одной из зеленых птичек, прыгающей и щебечущей среди ветвей прямо у него над головой. Ответный взгляд Элофа был недоверчивым; одна крошечная птаха никак не могла разговаривать с ним. Но тут защебетала другая, третья, и в изменчивой гармонии и дисгармонии их голосов зародилась мелодия высшего порядка – ясная звенящая нота, глубокая и выразительная, которая становилась все отчетливее по мере того, как к ней присоединялись новые птицы. Потом весь хор вдруг зазвучал в унисон и раздались слова:
Ты прикоснулся к дереву, как и раньше, и твои мысли сильны. Что ж, ты хочешь узнать больше?
По телу Элофа пробежала дрожь тревожного предчувствия: спящий гигант проснулся и обратил на него свой холодный взор. Наверное, будет лучше, если он не станет проявлять излишнего любопытства.
– Все что ты сочтешь нужным рассказать мне, Повелитель Леса…
Здесь нечего скрывать. Ты сомневаешься в искренности обитателей Лис Арвалена? Однако они действительно те, кем себя называют. Ты разговаривал с мужчинами и женщинами и женщинами из древнего царства Морван, бежавшими оттуда перед самым его падением, более тысячи зим назад.
Изумление Элофа граничило с его страхом и окутывало разум, как холодная пелена.
– Тогда, о Повелитель Деревьев, моим сомнениям пришел конец. Но как могло произойти это чудо?
По моей воле. Я обнаружил их, терпевших горькую нужду, на границе своих владений и дал им кров. Они чтят меня как Хранителя, и чтят по праву. Ибо из всех древних Сил один лишь я остался верен своему первейшему долгу. Я принимаю участие во всем, что живет; я часть самой Жизни. Для опустошающего Льда и предательских сил, чьей обителью и оружием он является, я самый старинный и заклятый враг. Поэтому уже давно я направил свои мысли на выживание человеческого рода и оградил эту землю как приют для людей. Здесь они могут найти надежное убежище не только от Льда, но и от хаоса, от болезней и даже от самой смерти. От всего, что могут принести с собой мимолетные годы. Здесь они могут жить так, как пожелают, и вольны делать все, что захотят, если это не вредит другим и не подвергает опасности их самих. Впрочем, немногие бывают склонны к этому, когда освобождаются от своих страхов и забот. Чего еще может желать человек, кроме этого?
Элоф покачал головой, почти не в силах осознать то, что он услышал.
– Повелитель Лесов, мне трудно представить…
Это не важно. Поручаю тебе передать все, что ты услышал, своему лорду и своим спутникам. Вы пришли искать новый дом для себя и своего народа, надежное пристанище и спасение от угрозы Льда, подступающей все ближе. Скажи им, что они нашли такое место! Скажи им, что не нужно продолжать поиски, и менее всего – на востоке, давно мертвом и безжизненном. В просторных владениях Леса, даже больших, чем ваши собственные земли, хватит места для всех. Я предлагаю вам остаться здесь, а в должное время, когда будут составлены планы и подготовлены пути, переселить сюда всех ваших сородичей. Скажи лорду Керморвану!
С этими словами голос исчез так же неожиданно, как и появился. Птички прыгали и чирикали с такой же живостью, как раньше, подобно живым изумрудам в листве – звонкие вестницы наступающего рассвета. Но единая нота, наполнявшая птичьи трели смыслом, больше не была слышна. Элоф, у которого кружилась голова от услышанного, присел на скамью под деревом. Некоторое время он наблюдал за стайкой птиц, любуясь их вольными играми. Когда он собрался встать, чтобы вернуться в свою спальню, то услышал шаги по каменным плитам и сразу же представил, как он выглядит со стороны: полуобнаженный, с мечом в ножнах, словно прячущийся разбойник. У него не оставалось иного выхода, как спрятаться за скамьей и низко пригнуться.
Две фигуры пересекли двор, тесно прижавшись друг к другу: высокий мужчина и женщина о чем-то разговаривали приглушенными голосами. Элоф не узнал их, хотя они вполне могли находиться в толпе встречающих. Серые силуэты в яснеющем сумраке, они остановились перед дверью, обнялись и поцеловались – кратко, но почти страстно. Женщина откинулась назад в мужских объятиях и подняла руки над головой. Он прикоснулся к ее кончикам пальцев своими и медленным движением провел вниз по ее рукам до плеч, закрытых легким платьем. Потом он спустил платье с ее плеч, обнажив груди, и нежно, почти не касаясь кожи, обозначил их контуры раскрытыми ладонями. Она повернулась, отворила дверь. На серые камни упала полоса золотистого света, а через несколько мгновений их обоих уже не было.
Итак, любовь сохранилась даже среди бессмертных! Элоф улыбнулся. Умом он сознавал, что должен испытывать стыд и смущение, подглядывая за ними, но почему-то этого не происходило. В объятии и мужской ласке было нечто столь отстраненное и формальное, что любовная игра казалась почти ритуальной, символической, бесконечно далекой от бурной страсти. Она была прекрасной, как сложный танец, но такой же строгой и сосредоточенной. Элоф не смог бы ласкать ни одну красивую женщину с такой отстраненностью, не говоря уже о той, которую он любил. Прикоснуться к Каре подобным образом… От этой мысли по жилам пробежало расплавленное серебро, дыхание участилось; она не отпускала Элофа, пока он устало поднимался по лестнице в свою комнату. Но по крайней мере его голова больше не кружилась от недавно услышанных чудес. Он уснул, едва опустившись на кровать, и, насколько мог вспомнить днем, спал глубоко и без сновидений.
Глава 6
СНЕГ В ЛЕСУ
Керморван с большим спокойствием выслушал рассказ Элофа.
– Иначе и быть не могло, – сказал он. – Я должен был верить тому, что говорило мне сердце. Они живы, они реальны, эти великие древние герои! – Его глаза сияли ярко и восторженно, как у ребенка. – И мне дано ходить среди них, разговаривать с ними, жить с ними…
Он покачал головой, как будто еще не в силах поверить своему счастью.
– Жить с ними… – тихо повторил Элоф. – Значит, ты веришь Тапиау? Ты собираешься выполнить его желание?
– Едва ли, – поспешно ответил Керморван. – Во всяком случае, не так скоро. Нужно еще ответить на много вопросов, но как я найду ответы, если не останусь здесь на время? Я не могу пренебречь такой возможностью, иначе подведу свой народ. И по правде говоря, это прекрасное место.
Глядя вокруг, Элоф был вынужден согласиться с ним. Был ранний вечер, так как все путешественники проспали еще долго после полудня, и он сам дольше всех. Теплое солнце разливало золотое сияние по каменным и деревянным стенам, и он не мог не восхищаться их благородной симметрией, изящными линиями кровель наверху, искусной резьбой и каменными барельефами, ранее скрытыми в темноте. Высоко над внешними стенами парили резные сплетения тонких ветвей, словно окаменевшие вьюнки, филигранные, но прочные, оплетавшие грациозных оленей, чьи поднятые головы тянулись к листьям, которые никогда не опадут. Вокруг спиральной лестницы в башне дракон разматывал витки своего хвоста и раскидывал кожистые крылья лишь для того, чтобы закинуть голову в агонии близ вершины, где меч воина пронзал его насквозь. Вокруг внутренних стен большого двора колыхались огромные волны, вырезанные в барельефе, а по ним скользили гордые корабли, целый флот, за раздутыми парусами которого восходило солнце. Но на задней стене бушевал шторм: волны бурлили и разбивались под свесом остроконечной крыши, а небо было затянуто облаками. Лишь один силуэт можно было различить посреди бушующего океана – высокая темная фигура, борющаяся с истрепанным парусом на борту маленькой лодки.
Элоф невольно проникся сочувствием к Керморвану. Действительно, трудно было подозревать злой умысел среди образцов столь великого мастерства и любви к прекрасным вещам. Его первоначальные страхи улеглись еще больше, когда несколько Стражей принесли еду. Они больше не казались зловещими и неестественными; их длинные конечности, кисти и ступни странной формы просто отличались от человеческих и были так же приспособлены к жизни на деревьях, как его орудия – к обработке металла. С таким же успехом можно страшиться гладкой тюленьей шерсти, сформированной морем, или больших глаз дьюргаров, привыкших к темноте.
Элоф был поражен, впервые увидев среди Стражей стариков и детей. Все они были красивы на свой манер: солнце окрашивало их волосы расплавленной бронзой, играло на веснушчатой коже и зажигало зеленые огоньки в их широких глазах. Дети и подростки были более оживленными, чем взрослые, и веселое слово часто вызывало у них застенчивую улыбку, в чем вскоре убедился Тенвар. В их присутствии даже взрослые отчасти утрачивали свою замкнутость и начинали говорить. Их детское простодушие, о котором говорил Корентин, больше напоминало Элофу бдительный, но неразвитый разум, граничащий с животным разумом в своем пренебрежении ко всему, кроме самых насущных и непосредственных нужд. Даже старики с морщинистыми лицами и седыми волосами выглядели такими же беспечными и беззаботными, как молодежь. Все их помыслы были о предстоящем празднестве, где они выступали одновременно в качестве слуг и гостей; и то, и другое доставляло им равное удовольствие.
Вскоре Элоф покинул их и отправился полежать в тени и привести в порядок свои спутанные мысли. То, что Стражи могут стариться и иметь детей, плохо сочеталось с его первыми безумными догадками насчет обитателей лесного замка и порождало новые сомнения.
Весь этот день путешественники отдыхали, ели и пили, когда им этого хотелось. Корентин пришел удостовериться, что у них есть все необходимое, но вскоре предоставил их самим себе. Они еще раз выспались, не заботясь о том, как рано нужно вставать на следующее утро. Стражи показали им источники и пруды с чистой водой на склоне холма под башней, где они могли искупаться. Хотя вода была холодной, как камни, из-под которых она вытекала, она смыла с них дорожную грязь и наполнила затекшие конечности новой жизнью и энергией. По возвращении они обнаружили, что их старая одежда отсутствует, а на ее месте лежат богатые одеяния того фасона, который носили обитатели лесного замка. Элоф был удивлен, увидев черные штаны и тунику кузнеца, тем более что она была богато расшита по вороту и обшлагам золотыми и серебряными нитями, образующими странно знакомый узор из знаков и символов. Лишь проведя рукой по переплетению витых нитей, он вспомнил и поспешно достал из своей котомки старинный бронзовый посох с загнутым концом. Сходство символов поразило его: они не только совпадали, но и были расположены в одинаковой последовательности. Узор, выложенный вокруг воротника, повторялся в виде двух половинок на запястьях.
Темное подозрение снова всколыхнулось в душе Элофа; разве он сам не заковал некоторые из этих символов в чародейский меч, поражающий на расстоянии, извратив свое врожденное мастерство кузнеца?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60