Трудно было лишь найти кров для ночлега, так как все придорожные гостиницы и постоялые дворы были опустошены эквешскими фуражирами, а жилища в окрестных землях – от крестьянских лачуг до некогда богатых поместий – находились в плачевном состоянии. Их мрачные останки вдоль дороги, похожие на торчащие черные зубы, обостряли бдительность путешественников; некоторые мародеры, захваченные врасплох внезапным бегством своих соратников, все еще могли рыскать в здешних местах. Жители, вернувшиеся обрабатывать свои поля, укрывались за наспех выставленными палисадами и встречали чужаков сердито и подозрительно. В сущности, они мало чем могли поделиться, даже если бы проявляли гостеприимство. За некоторыми воротами стояли виселицы, увешанные смуглыми телами, но никто не знал, кому принадлежали эти тела – эквешцам или северянам. Путники на Высокой Дороге вели себя еще более опасливо; многие спасались бегством еще до приближения отряда или завидев людей с бронзовым оттенком кожи. Общее настроение немного улучшилось, когда они повернули в глубь суши, еще не затронутой эквешскими набегами. У брода через реку Юрмелек, обозначавшую южный рубеж Нортмарша, они встретили сильный отряд охраны из гарнизона Стражей Границы, оставленный здесь Катэлом выслеживать мародеров.
Керморван полагал, что жители окраинных земель в военное время будут искать убежище именно в этих внутренних регионах Брайхейна, а не в переполненном городе, и Элоф понимал почему. Климат здесь был довольно теплый, а земля – плодородной и пока нетронутой войной. Некоторое время они путешествовали с большими удобствами, чем раньше, но наконец подошли к окончанию Высокой Дороги в верховых долинах Юрмелека. Торными тропами они прошли еще несколько лиг по крутым травянистым склонам, а после этого остались лишь тропинки, ведущие к маленьким фермам.
Но как-то жарким утром, когда они остановились пополнить запас провизии у одной из маленьких ферм, расположенной высоко над постепенно сужающимся ущельем Юрмелека, они не нашли пути дальше. Плотная лесная поросль покрывала склоны впереди, становясь все гуще и темнее, насколько хватало глаз. Они снова подошли к окраинам Айтеннека, или Малого Леса.
– Это верно, милорд, – проскрипел сгорбленный старик, наливший им эля из кувшина. Его речь была густо усеяна местными выражениями, малопонятными для северян. – Раньше, когда я был помоложе, здесь были другие тропы, но их давно нет. Заросли травой, как и огороды, куда они вели.
Он потянул Керморвана за рукав, приглашая всех пройти по растрескавшимся и заросшим сорняками каменным плитам на задний двор.
– И фермеры, и их дети давно ушли в Каэр Мор, ваш большой город. Я остался последний, совсем один, и за моей спиной нет ничего, кроме лесной глуши и пустых югел-драу.
– Он имеет в виду… – начал Керморван, но его голос пресекся. Действительно, позади дома не было ничего, кроме возвышенной равнины, целого моря колышущейся зеленой травы, а вдалеке виднелась размытая линия более темной зелени. Но выше, громоздясь на фоне дымчато-голубого неба, возносились серо-белые пики Менет-Скахаса, щита и границы царства Брайхейн и всех Западных Земель. Они простирались до самого южного горизонта цепью огромных зубчатых бастионов, противостоящих дикой глуши по другую сторону. Однако на севере они резко обрывались; от последнего пика тянулся короткий отрог, заканчивавшийся высокими крутыми холмами – серыми, мглистыми и почти безлесными, если не считать берегов речного ущелья. Но за ними возвышался другой хребет, откуда горы продолжали свое величавое шествие на север.
– Да, милорд, теперь это все, что здесь осталось. Великая Глушь. Иногда темной ночью или когда на улице метет метель, она приходит сюда и стучит, и скребется в мою дверь. А когда меня не станет, она войдет в мой дом и поселится здесь. Тогда последним будет старый Эдми, что живет внизу, в долине, но она заберет и его… – Он разразился кашляющим смехом. – А что потом? Кого она возьмет следующим, как вы думаете? Все дело только в том, сколько осталось ждать! Мы уходим, милорд, один за другим, а она расползается по свету.
Они попрощались со старым фермером и выехали на широкое предгорное плато. Высокая трава с тихим шелестом прикасалась к их ногам, когда они проезжали мимо, словно умоляя их отказаться от безрассудного предприятия и вернуться к обжитым местам. Даже пони как будто почувствовали перемену в воздухе на этой восточной оконечности известных земель. Их лагерь той ночью был неуютным и открытым всем ветрам; люди жались друг к другу у костра и пытались взбодрить друг друга веселыми историями.
На следующий день они достигли края плато. Пологий склон заканчивался у заболоченного русла реки, где было трудно найти переправу, а на другой стороне начинался еще более пологий подъем к холмам. Эта местность, поросшая короткой травой с разбросанными тут и там редкими кустами и деревьями, оказалась не более гостеприимной. Палатки из промасленной ткани защищали от весенних дождей, но ветер безжалостно выстуживал их; в последующие дни и горы, и небо слишком часто исчезали за пеленой моросящего дождя. В одно хмурое утро они увидели на вершине холма впереди громадную плиту из серовато-коричневого песчаника неправильной формы, заросшую кустарником у основания. Она имела зловещий вид, воздетая на фоне пасмурного неба, словно гигантская ладонь, выставленная жестом молчаливого запрета.
Элоф и Керморван, уверенные в том, что плита не может иметь естественное происхождение, выехали вперед, чтобы изучить ее. Еще до того, как приблизились клей, они увидели, что на камне была высечена некая надпись. Но время и дожди размыли символы, глубоко вырезанные в мягком песчанике, – превратив их в неразборчивую вязь пересекающихся бороздок. Разочарованный, Керморван подъехал к дальней стороне плиты и крикнул оттуда Элофу:
– Мы можем догадаться, о чем там было написано! Иди и посмотри!
За камнем склон холма круто обрывался; долина внизу, как и многие, которые они миновали до сих пор, была окутана дождливой мглой, и ее дальняя сторона оставалась невидимой. Или все-таки… Пока Элоф напрягал зрение, переменчивый ветер ненадолго разогнал пелену и явил взору то, что скрывалось за ней. Холмы заканчивались там, где стояли они с Керморваном; они миновали межгорный проход, и Элоф впервые увидел то, что видели немногие люди, живущие на западе, – восточные окраины Щитового хребта. Они изгибались в глубь Открытых Земель словно обнимающая рука, а за ними, насколько он мог видеть в обоих направлениях, тянулась голубовато-стальная лента, тут и там распадающаяся на тонкие нити или делающая широкие изгибы. Это мог быть только Вестфлад, с его многочисленными притоками и разливами.
Между горами и рекой, как и предсказывал Керморван, лежали Открытые Земли – пологие, кое-где покрытые перелесками и пятнами кустарника. Но взгляд Элофа был прикован к тому, что находилось на противоположном берегу реку. Об этом говорила надпись на камне! Там была чернота, целый океан черноты, простиравшийся до самого горизонта. Он хорошо знал, что это такое, но все равно напрягал зрение, тщетно пытаясь отыскать хотя бы какой-то проем, какую-то прореху в этой плотной массе. Повсюду на другой стороне реки безраздельно властвовал Великий Лес, Тапиау'ла-ан-Айтен.
Новый заряд дождя поглотил открывшееся расстояние. Керморван направил своего пони вперед, окликнув остальных и указав вниз по склону. Неподалеку находился единственный лесистый участок на протяжении нескольких лиг пути, где они могли найти укрытие.
– Мы должны попасть туда прежде, чем начнется гроза! Но, хотя это еще не Лес, будьте начеку!
Им было трудно последовать этому совету, подгоняя усталых животных вниз по крутому склону; пони то и дело спотыкались, их копыта скользили по мокрой траве. В конце концов путникам пришлось спешиться и вести в поводу несчастных лошадок, от которых валил пар. Дождь постепенно усиливался, и они совсем промокли, когда наконец вступили под первые древесные кроны. Но и здесь вода скатывалась по листьям и струилась вниз тонкими ручейками, загоняя их все глубже под лесную кровлю. Вокруг сгустились тяжелые сумерки.
– Я почти скучаю по доброму старому снегу в Норденее! – проворчал Рок и шумно чихнул.
Керморван сделал резкий жест, призывая к осторожности, и выслал на разведку Кассе и Эйсдана. Высокий широкоплечий северянин скользил между деревьями так же бесшумно, как и худой южанин; лишь тихий шорох выдавал их движение в плотном кустарнике, пока они кружили неподалеку, выискивая малейшие признаки опасности. Тем временем путники собрались тесной группой возле вьючных животных, стараясь забыть о голоде и усталости.
Внезапно за шиворот Элофу закапала вода. Он раздраженно посмотрел вверх; дождь падал из прогалины в листве, где виднелся кусочек серого неба. Какая-то большая птица плавно проскользнула там и сразу же исчезла. Элоф снял с седла свою вьючную суму и стал рыться там в поисках капюшона. За его спиной раздалось тихое потрескивание, в воздухе вдруг запахло дымом и послышался тонкий посвист пара, испускаемого сырым деревом при растопке. Обернувшись, Элоф обнаружил, что его спутники накладывают ветки на маленькие пляшущие язычки пламени. Тонкая струйка белого дыма уже поднималась наверх и разносилась ветром среди ветвей. Хольвар сидел на корточках и с довольным видом щелкал своим огнивом о кремень.
– Вы, трижды проклятые идиоты! – прорычал Элоф.
– Послушай, может быть, ты хочешь замерзнуть здесь до смерти, пока наш драгоценный лорд будет раздумывать, но мы не хотим! – раздраженно сказал Тенвар.
Элоф двинулся вперед, собираясь затоптать костер, но Тенвар и Бьюр преградили ему дорогу. Он оттолкнул их – не очень сильно, только для того, чтобы освободить проход. Хольвар встал перед костром в угрожающей позе, и Элоф, не желая вступать в драку, наклонился за пригоршней жухлых листьев, чтобы пригасить пламя. Что-то свистнуло у него над головой, и Хольвар внезапно издал приглушенный вскрик, закончившийся булькающим хрипом. У северянина подогнулись ноги, и он рухнул на колени; кровь хлынула у него изо рта, заливая одежду и древко стрелы, пронзившей его горло. Ее черно-белое оперение стало алым, и Хольвар упал лицом вниз в собственный костер.
Увидев стрелу, Элоф сразу же упал ничком, увлекая за собой Тенвара и Бьюра. Он прижался к земле, придавленный сверху тяжелой заплечной котомкой, и крикнул:
– Все в укрытие! Это эквешцы!
Зловещий ветер засвистел в ветвях; листья дергались и облетали, пронзаемые тонкими черными полосами. Но застигнутый врасплох отряд все же получил предупреждение, и прежде чем следующая стрела нашла свою цель, все попрыгали с седел в разные стороны, вслепую ныряя за деревья или в кусты, вопли и стоны смешивались с глухим стуком вонзающихся стрел. Жалобный крик заставил кровь застыть в жилах Элофа; один из вьючных пони попятился и упал, запутавшись в упряжи и отчаянно лягаясь. Остальные животные, охваченные ужасом от стрел, вонзавшихся в седла и вьючные сумы, испуганно ржали и плотной группой скакали вперед, не разбирая дороги. За деревьями началась суматоха; одетые в черное фигуры выбегали из укрытия и уворачивались от летящих копыт.
– Так вот где они рыщут! – прорычал Гизе и сделал два быстрых выстрела. Одна из черных фигур высоко подпрыгнула и упала. Сзади послышался треск, и охотник с проклятием обернулся, но это был Керморван – все еще в седле, он уклонялся от хлещущих ветвей и пришпоривал своего пони.
– Вставайте! – звонко крикнул он. – Вставайте и сражайтесь! Они идут! Морван морланхал!
Рок с Элофом вскочили и устремились следом. За ними бежали Тенвар и Бьюр. Их пепельно-серые лица были покрыты грязью и потом, но в глазах горел гневный огонь. Где-то сбоку ревел зычный голос Эрмахала, звавшего Мэйли и других корсаров. Впереди щелкнула отпущенная тетива арбалета Кассе. Судя по вскрику, стрела нашла цель, но потом сумрак наполнился неясными тенями и топотом. Внезапный удар чуть не сбил Элофа с ног и вышиб из него дух: он с размаху наткнулся на корягу, скрытую в кустах. Он схватился за меч, но оружие запуталось в колючих ветвях. Перед ним выросла фигура с копьем, наконечник которого грозно поблескивал за раскрашенным щитом. Элоф сорвал с плеча котомку с инструментами и швырнул ее вперед. Щит треснул, а копьеносец пошатнулся и отступил; в следующее мгновение серо-золотистый клинок обрушился на его голову, и он упал под копыта пони Керморвана. Пони споткнулся, чего не могло бы произойти с боевым конем, и Керморван вылетел из седла. Еще один меднокожий воин устремился вперед с копьем наперевес, но был сражен палицей Рока, ударившей его в лицо. Элоф наконец освободился и обратил внимание на тусклый блеск металла в раскрытой котомке у его ног. Это был большой кузнечный молот. Элоф не стал убирать его во вьючную суму вместе с другими инструментами; несмотря на то что молот был вымыт и отскоблен дочиста, ощущение смерти как будто пристало к нему, замутняя внутреннюю сущность, которую истинный кузнец должен чувствовать в своих инструментах, и Элоф опасался, что оно, подобно заразе, может распространиться и на другие орудия его труда. Теперь молот как будто засверкал у него перед глазами, являя свою разрушительную мощь.
– Да будет так! – вскричал он. – Больше ты не будешь ковать металл; иди сюда и усмиряй людей!
Молот словно прыгнул ему в руку, и как раз вовремя. Три фигуры надвинулись на Элофа и два копья устремились к нему. Он почувствовал, как острое жало обожгло ему ногу. Кровь бросилась ему в голову; с яростным криком он схватил молот обеими руками и описал им широкую дугу, закрутившись на месте от инерции тяжелого инструмента. Мир на мгновение превратился в мешанину размытых форм и невнятных воплей, а потом вокруг снова образовалось свободное пространство, и он попытался сориентироваться среди мелькания и лязга мелких стычек, возникавших то тут, то там в плотном кустарнике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60