– Верно, – сказал он. – Мы философы. Мы думаем, следовательно мы есмь.
– Мы есть, – автоматически сказал неудачливый конструктор парадоксов.
Ксено развернулся.
– Ну ты Ибид меня достал… – проревел он. Потом снова повернулся к Бруте.
– Мы есть, а следовательно мы есмь, – сообщил он доверительно. – Вот оно как.
Несколько философов с интересом взглянули друг на друга.
– Это действительно весьма интересно, – сказал один. – Свидетельством нашего существования является факт нашего существования, ты об этом?
– Заткнись, – сказал Ксено не оглядываясь.
– Вы дрались? – сказал Брута.
Присутствующие философы напустили на себя разнообразные выражения шока и ужаса.
– Дрались? Мы? Мы философы! – сказал шокированный Ибид.
– Верно, моя мысль, – сказал Ксено.
– Но вы…? – начал Брута.
Ксено махнул рукой.
– Уколы и выпады дебатов, – сказал он.
– Сложи тезис и антитезис – получишь гистерезис, – сказал Ибид. – Это – непреложное мерило вселенной. Молот интеллекта над наковальней фундаментальной истины…
– Заткнись, – сказал Ксено. – И чем мы можем вам служить, молодой человек?
– Спроси о богах, – подзуживал Ом.
– Ух, я хочу разузнать о богах, – сказал Брута.
Философы переглянулись.
– Боги? – сказал Ксено. – Мы не якшаемся с богами. Хах. Боги – это реликт устаревшей системы верований.
С ясного вечернего неба раздался раскат грома.
– За исключением Слепого Ио, Громовержца, – продолжал Ксено, не меняя тона.
Молния прорезала небо.
– И Кубала, Бога Огня, – сказал Ксено.
Порыв ветра ударил в окна.
– И с Флатулом, Богом Ветров, тоже все в порядке, – сказал Ксено.
В воздухе материализовался лук и поразил стол у руки Ксено.
– Фидик, Посланник Богов, один из величайших, – сказал Ксено.
У дверей появилась птица. По крайней мере, это отдаленно напоминало птицу. Она была около фута высотой, черно-белая, с изогнутым клювом и таким выражением, будто с ней уже случилось все то, чего она в жизни боялась.
– Что это? – сказал Брута.
– Пингвин, – сказал голос Ома внутри его головы.
– Патина, Богиня Мудрости? Одна из лучших, – сказал Ксено.
Пингвин закаркал на него и вперевалку ушел в темноту. Философы выглядели ошарашенными. Потом Ибид сказал:
– Фургов, Бог Лавин? Где снеговая линия?
– В двух сотнях миль отсюда, – сказал кто-то.
Они подождали. Ничего не случилось.
– Реликт устаревшей системы верований, – сказал Ксено.
Стена леденящей белой смерти нигде в Эфебе не объявилась.
– Лишь бездумная персонификация сил природы, – сказал один из философов, громче.
Казалось, все почувствовали себя лучше.
– Примитивное обожествление природы.
– Не стоит жертвовать ему даже двухпенсовика.
– Простая рационализация необъяснимого.
– Ха! Очевидная фикция, чучело для устрашения слабых и тупых!
Внутри Бруты подымались слова. Он не мог сдержаться.
– Здесь всегда так холодно? – сказал он. – По пути сюда было не так зябко.
Все философы отодвинулись от Ксено.
– Однако, если что и можно сказать о Фургале, – сказал Ксено, – так то, что он очень понятливый бог. Любит шутки, как тот… парень.
Он быстро взглянул в обоих направлениях. Через некоторое время философы расслабились, и, казалось, полностью забыли о Бруте. Лишь теперь у него появилось время осмотреться в комнате. Никогда прежде в своей жизни он не видел таверн, а эта была типичной. Бар тянулся вдоль одной из стен комнаты. Позади были типичные украшения эфебских баров: кучи винных кувшинов, полки амфор, веселые картинки весталок с пакетов соленых орешков и вяленой козлятины, пришпиленные в надежде, что в мире действительно существуют люди, готовые охапками скупать все новые и новые пакеты орешков, которых они не хотят, ради того, чтобы взглянуть на картонные груди.
– Что это такое? – спросил Брута.
– Откуда мне знать? – сказал Ом. – Вытащи меня отсюда, чтобы я смог увидеть.
Брута развязал коробку и вынул черепаху. Единственный слезящийся глаз осмотрелся вокруг.
– А… Типичная таверна, – сказал Ом. – Отлично. Добудь мне блюдечко, чего они там пьют.
– Таверна? Место, где пьют алкоголь?
– Да, очень надеюсь, что именно так.
– Но… Но… Семикнижие не менее 17 раз весьма настойчиво повелевает нам бежать…
– Убей, не представляю, почему, – сказал Ом. – Видишь того типа, чистящего кружки? Ты скажешь ему: «Дай мне…»
– Но оно затмевает разум человека, говорит Пророк Оссорий. И…
– Повторяю! Я не говорил этого! Обратись к нему!
На деле, мужчина сам обратился к Бруте. Он чудесным образом очутился по другую сторону бара, по-прежнему протирая кружку.
– Вечер, господин, – сказал он. – Что будем?
– Я хотел бы выпить воды, – сказал Брута очень неуверенно. – И что-нибудь для черепахи?
– Вина! – сказал голос Ома.
– Не знаю, – сказал Брута. – Что обычно пьют черепахи?
– Здешние обычно довольствуются каплей молока и чуточкой размоченного в нем хлеба, – сказал бармен.
– Здесь много черепах? – громко сказал Брута, пытаясь заглушить раздосадованные вопли Ома.
– А, очень полезное философское животное, средняя черепаха. Обгоняют метафорические стрелы, побеждают зайцев на гонках… очень ручные.
– Ух… У меня нет денег, – сказал Брута. Бармен наклонился к нему.
– Вот что я тебе скажу, – сказал он. – Декливит только что заплатил за всех, он не обидится.
– Хлеб с молоком?!
– Ох. Спасибо. Большое спасибо.
– А, у нас кого только нет, – сказал бармен, выпрямляясь. – Стоики, Циники. Горькие пьяницы эти циники. Эпикурейцы. Стохастики. Анамахандриты. Эпистемологисты. Перипатетики. Синоптики. Все что душе угодно. Я всегда так говорю. И что я всегда говорю, так… – он поднял еще одну кружку и начал вытирать ее насухо, – то, что из малого складывается великое…
– Хлеб с молоком! – кричал Ом. – Ну погоди, настигнет тебя гнев мой! А теперь спроси-ка его о богах!
– Скажите, сказал Брута, потягивая свою кружку воды, – кто-нибудь из них разбирается в богах?
– Для таких вопросов тебе стоило бы поискать священника, – сказал бармен.
– Нет, я имею в виду… что есть боги… как они начали существовать… такие вещи, – сказал Брута, пытаясь подстроиться к специфическому стилю ведения разговора бармена.
– Боги не любят этого, – сказал бармен. – Мы убеждались в этом несколько ночей, когда кто-то затрагивал такие темы. Общие рассуждения на тему существуют ли в действительности боги. Затем молния сквозь потолок с запиской, обернутой вокруг, гласящей: «да, существуем» и пара дымящихся сандалий. Вот так. Это уже за пределами метафизических дискуссий.
– Хлеб, и тот не свежий, – пробормотал Ом, держа нос глубоко в блюдечке.
– Нет, я знаю, что боги существуют, все в порядке, – быстро сказал Брута. – Я просто хочу побольше узнать о… них.
Бармен пожал плечами.
– Тогда я был бы тебе очень обязан, если бы ты не стоял около ценных вещей, – сказал он. – И все будет по-прежнему и через сотню лет.
Он поднял следующую кружку и начал протирать ее.
– Ты – философ? – сказал Брута.
– Это появляется через некоторое время, как ржавчина, – сказал бармен.
– Молоко прокисшее, – сказал Ом. – Говорят, Эфеб – демократическая страна. Этому молоку уже можно предоставить право голоса.
– Не думаю, – сказал осторожно Брута, – что я найду то, что хочу здесь. Гм, господин продавец напитков?
– Да?
– Что за птица вошла, когда Богиня, – он попробовал неизвестное слово, – Мудрость была упомянута?
– Да уж, незадача, – сказал бармен. – Сложности с ней, видишь ли.
– Извините?
– Это был пингвин, – сказал бармен.
– Это мудрая птица?
– Нет. Не слишком, – сказал бармен. – Не славится своей мудростью. Вторая среди самых курьезных птиц в мире. Говорят, летает только под водой.
– Тогда почему?
– Мы не любим об этом говорить, – сказал бармен. – Это расстраивает людей. Проклятый скульптор, – прибавил он на вдохе.
На другом конце бара философы снова подрались. Бармен наклонился вперед.
– Если у тебя нет денег, – сказал он, – я не думаю, что тебе сильно помогут. Разговоры тут стоят не дешево.
– Но они только… – начал Брута.
– Для начала траты на мыло и воду. Полотенца. Фланелевое белье. Мочалки. Пемза. Ванные соли. Это все учитывается.
Из блюдечка раздалось бульканье. Вымазанная в молоке голова Ома повернулась к Бруте.
– У тебя вообще нет денег? – сказал он.
– Нет, – сказал Брута.
– Однако мы должны раздобыть философа, – просто сказала черепаха.
– Я не могу придумать, и ты не знаешь, как. Нам нужен кто-то, кто занимается этим все время.
– Конечно, ты можешь поискать старину Дидактилоса, – сказал бармен. – Он дешев, насколько это вообще возможно.
– Не пользуется дорогим мылом? – сказал Брута.
– Думаю, можно сказать без боязни опровержения, – серьезно сказал бармен, – что он вообще никоим образом никогда не пользуется никаким мылом.
– А, хорошо. Спасибо, – сказал Брута.
– Спроси, где этот человек живет, – велел Ом.
– Где я могу найти М-ра Дидактилоса? – сказал Брута.
– Во дворцовом дворе. Рядом с Библиотекой. Не пропустишь. Просто иди по запаху.
– Мы как раз пришли… – сказал Брута, но его внутренний голос посоветовал ему не заканчивать предложения. – Тогда мы, пожалуй, пойдем.
– Не забудь свою черепаху, – сказал бармен. – Некоторые из них весьма вкусны.
– Что б все твое вино превратилось в воду! – взвизгнул Ом.
– Превратится? – сказал Брута, когда они вышли в ночь.
– Нет.
– Повтори мне. Почему именно мы ищем философа? – сказал Брута.
– Я хочу вернуть свою силу, – сказал Ом.
– Но в тебя все верят!
– Если бы они верили в меня, они могли бы обращаться ко мне. Я мог бы говорить с ними. Я не знаю, что стряслось. Никто не почитает других богов в Омнии, верно?
– Никому не позволяется, – сказал Брута. – За этим присматривает Квизиция.
– Да. Трудно быть коленопреклоненным, когда нет коленей.
Брута остановился на пустой улице.
– Я не понял…
– И не должен. Пути богов неисповедимы.
– Квизиция удерживает нас на пути истины! Квизиция трудится для вящей славы Церкви!
– И ты в это веришь, да? – сказала черепаха.
Брута посмотрел и понял, что самоочевидность пропала. Он открыл и закрыл рот, но сказать было нечего.
– Пойдем, – сказал Ом, так мягко, как только удалось. – Пойдем обратно.

* * *
Среди ночи Ом проснулся. С постели Бруты слышались звуки. Брута снова молился. Ом с любопытством прислушался. Он припоминал моления. Когда-то, однажды, их было множество. Так много, что он не мог бы выделить индивидуальной молитвы, даже если бы был расположен это сделать, но не это суть, ибо суть была в огромном космическом гуле тысяч молящихся, верующих разумов. В любом случае, слова не стоили того, чтобы их слушать. Люди! Они живут в мире, где трава продолжает зеленеть и солнце восходит каждый день, и цветы регулярно превращаются в плоды, и что же производит на них впечатление? Плачущие статуи. И вино, сделанное из воды! Обыкновенный эффект квантум-механического туннеля, проявившийся бы в любом случае, если вы готовы ждать зиллионы лет. Так, словно превращение солнечного света в вино посредством лоз, винограда, времени и ферментов не было бы в тысячу раз более впечатляющим, и не происходило бы постоянно… Да, сейчас он не мог совершить даже большую часть основных божеских трюков. Сложно поразить кого-нибудь молниями с эффектом искр с кошачьего меха. Он славно и крепко поражал в свое время. Сейчас его сил хватало лишь на хождение по воде и кормление Себя Единственного. Молитва Бруты флейтой звучала в мире тишины. Ом подождал, пока послушник снова успокоится, а потом высунул ноги и двинулся, раскачиваясь из стороны в сторону, в рассвет.

* * *
Эфебцы шагали по дворцовому двору, окружая омнианцев подобно, но не совершенно, как тюремный эскорт. Брута заметил, что Ворбис кипит от ярости. На краю лысого виска инквизитора билась маленькая жилка. Словно почувствовав на себе взгляд Бруты, Ворбис повернулся.
– Сегодня утром ты странно выглядишь, Брута, – сказал он.
– Простите, господин.
– Ты смотришь по всем углам. Что ты ищешь?
– Ну. Просто интересно, господин. Все ново.
– Вся так называемая мудрость Эфебы не стоит строчки из малейшего параграфа Семикнижия, – сказал Ворбис.
– Не должны ли мы изучать труды неверных, дабы бдительнее стеречь пути ереси?
– Ах. Убедительный аргумент, Брута, и один из тех, что инквизиторы слышали множество раз, только в большинстве случаев не совсем четко.
Ворбис сердито посмотрел в затылок Аристократеса, возглавлявшего шествие.
– Однако лишь маленький шаг отделяет слушание ереси от обсуждения непреложной истины, Брута. Ересь всегда притягательна. В этом ее опасность.
– Да, господин.
– Ха! Они не только создают запрещенные статуи, но даже не могут хорошо этого сделать!
Брута не был экспертом, но даже он должен был признать, что это было правдой. Сейчас, когда их новизна померкла, статуи, украшавшие каждую нишу во дворце, действительно выглядели дурно сделанными. Брута был совершенно уверен, что только что он миновал одну с двумя левыми руками. У другой уши были разной величины. Не то, что бы кто-то намеревался создать уродливых богов. Подразумевалось, что это будут весьма привлекательные статуи. Но скульптор не слишком преуспел в этом.
– Кажется, эта женщина держит пингвина, – сказал Ворбис.
– Патина, Богиня Мудрости, – автоматически сказал Брута, лишь потом сообразив, что это он сказал. – Я… э… слышал, как кто-то сказал это.
– Разумеется. Хороший же должен быть у тебя слух, – сказал Ворбис.
Аристократес остановился у внушительных дверей и кивнул делегации.
– Господа, – сказал он. – Вас сейчас примет Тиран.
– Запомнишь все, что скажут, – прошептал Ворбис.
Брута кивнул. Двери распахнулись.
По всему миру существуют правители с титулами вроде «благородный», «Верховный», «Владетельный Лорд Того или Иного». Лишь в одной маленькой стране существует правитель, избранный людьми, и они могут отстранить его, когда только пожелают, – и они называют его Тираном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37