Брута просто выглядел не смеющим вздохнуть, но так он выглядел всегда. Это было удивительно.
– Нет, господин, – сказал он.
– Почему нет?
– Квизиция защищает нас, господин. Это написано в книге Оссорий, глава 7, стих…
Ворбис склонил голову набок.
– Конечно. Но ты никогда не думал, что Квизиция может ошибаться?
– Нет, господин, – сказал Брута.
– Но почему нет?
– Я не знаю, почему, господин Ворбис. Просто никогда не думал.
Ворбис уселся за маленький письменный столик, не более одной доски, очищенной от коры.
– И ты прав, Брута, – сказал он. – Потому что Квизиция не может ошибаться. Все может быть лишь так, как того пожелает Бог. Невозможно думать, что мир может существовать как-то иначе, верно?
В голове Бруты на мгновение промелькнул образ одноглазой черепахи. Брута никогда не был хорошим лжецом. Правда и сама по себе всегда казалась такой непостижимой, что дальнейшее усложнение вещей было выше его понимания.
– Так нас учит Семикнижие, – сказал он.
– Где есть наказание, всегда есть вина, – сказал Ворбис. – Иногда вина следует за наказанием, что единственно служит доказательством прозорливости Великого Бога.
– Моя бабушка всегда так говорила, – автоматически сказал Брута.
– Действительно? Я хотел бы узнать побольше об этой выдающейся женщине.
– Каждое утро она задавала мне взбучку, потому, что за день я обязательно совершу что-то, чтобы заслужить ее, – сказал Брута.
– На редкость цельное понимание человеческой натуры, – сказал Ворбис, подперев щеку рукой. – Это звучит так, словно, если бы не неполноценность ее пола, из нее вышел бы отличный инквизитор.
Брута кивнул. «О, да. Да, разумеется».
– А сейчас, – сказал Ворбис не меняя тона, – расскажи мне, что ты видел в пустыне.
– А. Было шесть вспышек. Потом пауза примерно в пять ударов сердца. Потом восемь вспышек. И еще одна пауза. И две вспышки.
Ворбис задумчиво кивнул.
– Три четверти, – сказал он. – Благодарение Великому Богу. Он моя опора и проводник на трудных путях. Ты можешь идти.
Брута не ожидал, что ему объяснят, что значат вспышки и не собирался расспрашивать. Вопросы задает Квизиция. Этим она и славится.

* * *
На следующий день корабль обогнул мыс и перед ним раскинулось побережье Эфеба с белым пятном города на горизонте, которое под влиянием времени и расстояния превратилось в россыпь слепяще-белых домов на протяжении всего подъема в гору. Город вызвал большой интерес сержанта Симония. До того Брута не перемолвился с ним ни словом. Запанибратство между солдатами и духовенством не поощрялось; среди солдат наблюдалась явная склонность к нечестивости…
Брута, снова предоставленный самому себе, с тех пор как экипаж занялся подготовкой к входу в порт, внимательно рассматривал солдата. С точки зрения младшего духовенства, большинство солдат было неряшливо и, обычно, неотесанно. Симония таким не был. Уж не говоря обо всем остальном, он сверкал. Его нагрудник слепил глаза. Его кожа казалась отполированной щеткой. Сержант стоял на носу, пристально глядя на приближающийся город. Было необычно видеть его так далеко от Ворбиса. Где бы ни стоял Ворбис, там был сержант, рука на рукояти меча, глаза сверлят окружающих на предмет… зачем? И всегда безмолвный, разве что с ним заговаривали.
Брута попытался быть дружелюбным.
– Выглядит очень… белым, не правда ли? – сказал он. – Город. Очень белый. Сержант Симония?
Сержант медленно повернулся и взглянул на Бруту. Взор Ворбиса вгонял в ужас. Ворбис смотрел сквозь твою голову на грехи внутри, интересуясь человеком лишь как вместилищем прегрешений. А во взгляде Симонии была обычная, чистая ненависть. Брута попятился.
– Ох. Извините, – пробормотал он.
Он угрюмо вернулся на тупой конец и постарался не попадаться на пути солдата. В любом случае, скоро здесь будет много солдат…
Эфебцы ждали их. Их солдаты выстроились на набережной держа оружие так, словно их останавливало лишь отсутствие прямого оскорбления. И их было много. Брута тащился в хвосте. Голос черепахи проник в его сознание.
– Так эфебцы желают мира, да? – сказал Ом. – Не похоже. Не похоже, что мы прибыли дать закон побежденному врагу. Выглядит скорее так, будто нас побили, и мы не хотим этого еще раз. Словно мы просим мира. Вот на что это, по-моему, похоже.
– В Цитадели все говорили, что это была славная победа, – сказал Брута.
Он заметил, что теперь может говорить почти не шевеля губами; кажется, Ом мог разобрать слова как только они достигали голосовых связок. Перед ним Симония тенью следовал за дьяконом, подозрительно оглядывая каждого эфебского стражника.
– Интересное наблюдение, – сказал Ом. – Победители никогда не говорят о славных победах. Потому что именно они видят, на что потом похоже поле боя. Славные победы бывают лишь у проигравших.
Брута не знал, что и ответить.
– Это звучит очень не по-божески, – рискнул он.
– Это черепашьи мысли.
– Что?
– Ты ничего не знаешь? Тело – не только удобное вместилище разума. Форма влияет на то, как ты думаешь. Морфология всюду.
– Что?
Ом вздохнул.
– Если я не сосредотачиваюсь, я думаю, как черепаха.
– В смысле? Ты имеешь ввиду, медленно?
– Нет! Черепахи – циники. Они всегда ожидают худшего.
– Почему?
– Не знаю. Может, потому что это с ними часто случается.
Брута разглядывал Эфеб. Стражники в шлемах, увенчанных плюмажами, похожими на конские хвосты, продолжали злобно вышагивать по обе стороны колонны. Несколько эфебцев лениво наблюдали с обочины. Они выглядели удивительно похожими на людей у себя дома, а совсем не как двуногие демоны.
– Они люди, – сказал он.
– «Отлично» по сравнительной антропологии.
– Брат Намрод говорил, что эфебцы едят человеческую плоть, – сказал Брута. – Он бы не стал врать.
Маленький мальчик глубокомысленно рассматривал Бруту, что-то выкапывая из ноздри. Если это был демон в человечьем обличье, то он был фантастически хорошим актером. Вдоль всей дороги из доков на некотором расстоянии друг от друга стояли белокаменные статуи. Брута никогда прежде не видел статуй. За исключением статуй Семи Основателей, конечно, но это было совсем не то.
– Кто они?
– Ну, тот, бочкоподобный, в тоге, – Тавелпит, Бог Вина. В Цорте его называют Смимто. Широкозадая баба с прической – Астория, Богиня Любви. Полная дура. Тот урод – Оффер, Божественный крокодил. Это не просто местный божок. По происхождению, он из Клатча, но эфебцы, прослышав о нем, решили, что это хорошая идея. Обрати внимание на зубы. Хорошие зубы. Отменные зубы. Потом тот, с прической из змей…
– Ты говоришь о них, словно они существуют.
– Они и существуют.
– Нет бога, кроме тебя. Ты сказал это Оссорий.
– Ну… понимаешь… Я слегка преувеличил. Но они не так хороши. Один из них большую часть времени сидит сиднем играя на флейте или гоняется за молочницами. Я бы не сказал, что это очень божественное занятие. А по-твоему, божественное?
– Ну, я бы так не сказал.
Дорога, круто поднимаясь, вилась вокруг каменного холма. Большая часть города выглядела выстроенной на выступах или врезанной в саму гору так, что внутренний дворик одного дома являлся крышей другого. Дороги в действительности состояли из серий невысоких ступенек, удобных для людей и осликов, но повозка на ней немедленно переломала бы колеса. Эфеб был городом пешеходов. Большинство смотрело на них молча. Как и статуи богов. Богов в Эфеб было, как в других городах – крыс. Брута взглянул на лицо Ворбиса. Эксквизитор смотрел прямо перед собой. Бруте было интересно, что же этот человек видит. Все было так ново!
И дьявольски, конечно. Хотя боги на статуях не слишком напоминали демонов, но он словно наяву слышал голос Намрода, отмечавшего, что именно этот факт и делает их еще более демоническими. Грех подкрадывается к тебе, как волк в овечьей шкуре. Как заметил Брута, у одной из богинь были очень серьезные проблемы с одеждой; если бы здесь был Брат Намрод, ему пришлось бы спешно удалиться для нескольких очень серьезных простираний.
– Петулия, Богиня Продажной Любви, – сказал Ом. – Почитается ночными пташками и прочей фауной, если ты понял, о чем я.
– У них есть богиня для размалеванных распутниц?
– Почему бы и нет? В моем понимании, они очень религиозны. Они привыкли… они проводят очень много времени глядя на… Слушай, вера есть там, где ты ее находишь. Специализация. Это безопасно, видишь ли. Низкий риск, гарантированный доход. Где-то существует и Бог Салата. В смысле, не то, что бы кто-то другой годился стать Богом Салата. Просто находишь выращивающую салат общину и прицепляешься к ней. Боги Грома приходят и уходят, но именно к тебе обращаются всякий раз, когда нападает салатная мушка. Петулии надо отдать должное. Она нашла нишу на рынке и заполнила ее.
– А существует Бог Салата?
– Почему бы и нет? Если достаточно верующих, можно быть Богом чего угодно…
Ом остановился в ожидании, заметит ли что-нибудь Брута. Но, оказалось, Брута думал совсем о другом.
– Это не правильно. Так нельзя обходиться с людьми.
Он чуть не врезался в спину субдьякона. Делегация остановилась, отчасти от того, что остановился эфебский эскорт, но в основном потому, что вниз по дороге бежал человек. Он был весьма стар и во многом походил на довольно долго сушеную лягушку. Что-то в нем обычно заставляло людей вспомнить слово «проворный», но в данный момент, куда более вероятно, им пришли бы на ум слова «в чем мать родила» и, возможно, еще и «насквозь промокший»; и они соответствовали бы действительности на все сто. Однако, тут была борода. На такой бороде можно было спать.Человек скатился вниз по улице без каких-либо явных признаков рассудка и остановился возле магазина горшечника. Горшечник, казалось, не был слишком обеспокоен тем, что к нему обратился некто маленький, мокрый и голый. Вообще-то, никто на улице не удостоил его второго взгляда.
– Мне, пожалуйста, горшок Номер Девять и шнурок, – сказал старик.
– Да, г-н Легибус. – Горшечкик пошарил под прилавком и достал полотенце.
Голый рассеянно взял его. У Бруты было чувство, что все это уже случалось с ними обоими прежде.
– И еще, рычаг бесконечной длинны и, гм, неподвижное место опоры, – сказал Легибус вытираясь.
– То, что вы видите, это все, что у меня есть, господин. Посуда и основные бытовые принадлежности, но аксиоматических механизмов пока, увы нет…
– Ну а кусок мела у вас будет?
– Остался тут с прошлого раза, – сказал горшечник.
Маленький голый человек взял мел и принялся чертить треугольники на ближайшем участке стены. Потом он взглянул вниз.
– Почему на мне нет одежды? – сказал он.
– Мы снова купались, разве нет? – сказал горшечник.
– Я оставил одежду в ванной?
– По моему, вам вроде как пришла идея, пока вы были в ванной? – подсказал горшечник.
– Верно! Верно! Такая идея о передвижении мира! – сказал Легибус. – Простой принцип рычага. Должен отлично работать. Осталось разобраться в технических деталях.
– Прекрасно. Мы сможем передвинуться куда-нибудь потеплее на зиму, – сказал горшечник.
– Могу я позаимствовать полотенце?
– В любом случае, оно ваше, г-н Легибус.
– Действительно?
– Уверяю, вы его оставили здесь в прошлый раз. Помните? Когда вам в голову пришла идея маяка.
– Отлично. Отлично, – сказал Легибус, обертываясь полотенцем. Он начертил еще несколько линий на стене. – Отлично. Ладно. За стеной я пришлю кого-нибудь попозже.
Он повернулся и, казалось, лишь сейчас впервые заметил омнианцев. Он взглянул них и пожал плечами.
– Хм… – сказал он и зашагал прочь.
Брута подергал за плащ одного из эфебских солдат.
– Извините, а почему мы остановились? – спросил он.
– У философов есть право пути, – сказал солдат.
– А что такое философ? – сказал Брута.
– Тот, кто достаточно умен, чтобы найти себе работенку полегче, – сказал голос в его голове.
– Неверный, идущий к заслуженной гибели, которой ему не миновать, – сказал Ворбис. – Создатель заблуждений. Этот проклятый город притягивает их, как навозная куча мух.
– В действительности, все дело в климате, – сказал голос черепахи. – Подумай. Если ты склонен выскакивать из ванной и мчаться вниз по улице всякий раз, когда тебе кажется, что тебе пришла блестящая идея, ты не захочешь этого делать там, где холодно. Если же ты сделаешь это там, где холодно, ты дашь дуба. Это естественный отбор, вот что это такое. Эфеб славится своими философами. Это лучше театра.
– Что, толпа стариков, бегающих нагишом по улицам? – сказал Брута, пыхтя, так как они снова двинулись вперед.
– Более-менее. Когда большую часть времени проводишь размышляя о вселенной, менее важные ее части выскакивают из головы. Например, подштанники. И 99 из 100 идей, с которыми они носятся, совершенно бесполезны.
– Почему же тогда никто не запрет их в безопасном месте? По-моему, от них нет никакого толку, – сказал Брута.
– Потому что сотая идея – сказал Ом, – обычно бывает потрясающая.
– Что?
– Взгляни на самую высокую башню на скале.
Брута взглянул. На верхушке башни, удерживаемый металлическими обручами, находился большой диск, сверкавший в утреннем свете.
– Что это? – прошептал он.
– Причина, по которой у Омнии нет большей части флота, – сказал Ом. – Вот почему всегда стоит иметь несколько философов в округе. Некоторое время все это сводится к «Прекрасна ли Истина» и «Истинно ли Прекрасное», и «Издает ли падающее в лесу дерево звук, если рядом нет никого, кто мог бы услышать», а потом, когда начинаешь думать, что они собираются подраться, один из них говорит: «Кстати, установка тридцатифутового параболического рефлектора на высоком месте, чтобы посылать солнечные лучи во вражеские корабли, была бы интереснейшей демонстрацией оптических принципов».
Ом добавил:
– Всегда носятся с потрясающе новыми идеями, эти философы. Перед тем был замысловатый механизм, демонстрировавший принцип рычага неожиданным швырянием шаров горящего фосфора на две мили. А еще перед тем, по-моему, была какая-то подводная штуковина, стрелявшая заостренными бревнами в днища кораблей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37