Принесите-ка чашу с водой, друг мой Гуломали.
Гуломали неуверенно пожал плечами и взглянул на Асо. Тот утвердительно кивнул головой. Гуломали поднялся и принес воду.
Хайдаркул поставил чашу около себя на видное место. Вынул из-за пазухи бумажный пакетик, взял оттуда щепотку красного порошка и бросил в воду.
— Это, братья мои, священный корень,— торжественно сказал Хайдаркул.— Пусть каждый из вас выпьет отсюда глоток воды, и через несколько минут у доносчика запылает лицо огнем и заболят все внутренности. Если он захочет после этого остаться в живых, пусть скорее признается в грехах своих и уходит от нас, а не то бог отнимет у него душу.
Все чувствовали себя очень неловко, выпивая таинственный глоток воды под внимательным взглядом Хайдаркула. В комнате стало тихо. Хайдаркул пристально вглядывался в лица сидящих: все молча смотрели друг на друга. Но при слабом свете десятилинейной лампы ничего нельзя было разобрать. Прошла минута, за ней — вторая. Молчание стало напряженным. И вдруг сидевший в углу комнаты ткач с длинными усами не выдержал.
— Господин хаджи, господин хаджи, грешен я, смилуйтесь надо мной! — отчаянно завопил он, бросаясь Хайдаркулу в ноги.
Хайдаркул поднял его и спокойно спросил:
— Ну, кто вам велел сюда прийти? Говорите правду, признание может спасти вашу жизнь.
— Мой хозяин, Абдуллобай... он раньше жил рядом с Гани-джан-баем... его Асо хорошо знает... Он приказал прийти сюда, а потом рассказать ему все, что я здесь услышу...
Он замолчал, схватившись за живот.
— Ну что же, брат мой, я верю, что ты раскаялся в своих злых намерениях и не поддашься больше на обман всяких абдуллобаев,— сказал Хайдаркул.— Пусть аллах простит тебе грехи твои, а мы их уже простили.
Хайдаркул вынул из-за пазухи тот же бумажный мешочек, бросил в воду другую щепотку и дал усачу выпить еще один глоток.
Ткач перестал держаться за живот, глаза у него посветлели.
— А теперь уходи,— строго сказал Хайдаркул.— И если Абдуллобай спросит тебя, отвечай, что из Мешхеда и Хиджаза прибыл Ходжибобо. Он призывал правоверных к молитвам и богоугодным делам.
— Все исполню,— поклонился Хайдаркулу в ноги мужчина.— Только вы уж простите мне грехи мои.
— Мы не злопамятны, иди с миром.
Доносчик ушел, сопровождаемый хозяином дома. Когда Гуломали вернулся, Хайдаркул велел Асо выйти и посмотреть, все ли спокойно вокруг.
— Видите, друзья мои, какие люди есть на свете! Надо быть очень осторожным.
— Как это все произошло? — спросил растерянный Гуломали.
— Сейчас я вам могу все рассказать, здесь остались только свои люди. Так вот, братья, никакой я не хаджи-паджи, не знаю я ни колдовства, ни молитв. Я такой же бедняк, как вы.
— Прости меня господи! — воскликнул Мадсолех.— А как же вы заставили сознаться этого дурака доносчика?
— А мне большевики помогли!
— Как большевики? — удивился хозяин.
— Да-да, большевики,— повторил Хайдаркул.— У них в этом большой опыт. Они мне сказали: Иди к Гуломали, но будь осторожен, постарайся сначала узнать, нет ли там доносчика. Как видите, мне удалось вывести его на чистую воду. Если бы он остался и передал о наших разговорах Абдуллобаю, было бы худо.
Долго разговаривали в ту ночь люди, собравшиеся в доме Гуломали... Возвращаясь после собрания к дому Оймулло Танбур, Асо восхищенно говорил Хайдаркулу:
— Ну и молодец же вы, дядя, ну и молодец! Где вы научились этому колдовству?
— Да это вовсе и не колдовство! — засмеялся Хайдаркул.— На, понюхай,— сказал он, протягивая Асо бумажный пакетик с таинственным снадобьем.— Не бойся, нюхай. Это просто толченый красный перец, который ты кладешь в плов.
— Так почему же Абдусалом признался?
— Плохо человеку, когда совесть у него нечиста,— засмеялся Хайдаркул.
В один из последних дней апреля 1917 года на площади Регистан царило необычное оживление.
В городе прошел слух, что его высочество эмир вчера вечером устраивал пиршество в нижней части города, а сегодня приказал готовить пир н мехманхане Рахим-хана.
Еще до восхода солнца водоносы щедро полили площадь Регистан, окрестные базары и торговые ряды, а подметальщики чисто вымели улицы. Ворота Арка в этот день были открыты рано, а стражники, войсковые начальники и прочие чины заняли места на суфах, расположенных у ворот.
У южной стороны дворцового подъезда, выходившего в сторону мехманханы, стояли истцы и ответчики с прошениями. Они надеялись, что эмир задержится и соблаговолит выслушать просителей.
По обеим сторонам Регистана, у стен мечети Поянда и медресе Дарушшифа, с утра засели любопытные бездельники, хотя никто из них толком не знал, что сегодня будет и чего они ждут.
Солнце стояло высоко, когда со стороны хауза показались водоносы, гнавшие ишаков, груженных бурдюками с водой. Они прошли через толпу зевак и дошли до места, откуда начинался круто поднимающийся въезд в Арк. Здесь водоносы заторопились, громко покрикивая и подгоняя палками ишаков. Стража знала водоносов и беспрепятственно пропустила их в ворота.
Джурабай, чего это здесь столько зевак собралось? Да посмотри, всяких начальников-мочальников тучи... что будет? — спросил молодой водонос старшего товарища.
— А бог знает,— ответил Джурабай.— Не иначе как какой-нибудь раб божий потеряет свою голову раньше срока.
— Беднягу принесут в жертву в честь приезда его высочества,— объяснил водонос, шедший позади.
Не успели они дойти до мечети, как навстречу им, к воротам Арка, заторопились стражники кушбеги.
Водоносы свернули на улицу гарема, прошли мимо стражи и ввели ишаков во внешний двор гарема. Там они разгрузили животных и поставили бурдюки на мраморную полукруглую суфу.
Через несколько минут туда пришли шесть молодых женщин. Каждая взвалила себе на спину бурдюк и понесла его в гарем.
Фируза вместе с Ходичой, которая была главной над всеми женщинами-водоносами, должны были обеспечивать водой кухню и гарем, называвшийся Баня. Там содержались женщины и девушки, предназначенные эмиру в подарок.
Сейчас они тащили воду на кухню, где стояло три хума, таких больших, что казалось, у них нет дна. Кроме этих хумов, надо было еще налить котел для плова и большущий самовар. Не меньше воды требовалось и в баню.
В Арке не было проточной воды, воду для трех тысяч человек возили в бурдюках. Водоносы с утра до позднего вечера подвозили воду, а женщины-водоносы разносили бурдюки по различным службам гарема.
...Вот уже неделя, как Фируза работает здесь. Хайдаркул одобрил ее решение, и Фируза согласилась таскать тяжеленные бурдюки. Она шутливо говорила Асо: А я теперь повыше тебя. Ты носишь воду в дома всяких простолюдинов, а я — в гарем самого эмира, его светлейшей матушке и ее приближенным.
Впрочем, тяжелая работа водоноса не слишком утомляла Фирузу, которая не была избалована. И тут она нашла себе подруг. Особенно хорошо к ней относилась Ходича, работавшая здесь больше шести лет, прекрасно изучившая тонкости и сложности жизни гарема. Фируза подружилась и со стряпухами, их помощницами и ученицами, ближе познакомилась с жизнью обитательниц гарема Баня, этих несчастных жертв животной похоти эмира. Она выслушивала их горестные рассказы и как могла пыталась утешить...
В этот день Фируза, немного отстав от своих подруг, медленно шла к главному зданию гарема. Ее обогнала какая-то женщина, с трудом передвигавшая свое грузное тело. Фируза узнала Мухарраму Гарч.
— Госпожа,— окликнула она Мухарраму,— что же вы даже не посмотрите в мою сторону?
— Это ты, Фируза-джан? — сразу обернулась к ней Мухаррама.— А ты, оказывается, на новой работе, поздравляю, поздравляю. И давно?
— С того дня, как Магфират выгнала меня из дому, а ее падчерица прогнала с работы.
— Вот видишь, правильно говорят: лишь бы аллах не обидел.
Ну хорошо, что ты меня окликнула... У меня к тебе разговор, доченька, я тебя повсюду искала. Но тебе, наверно, тяжело, спусти-ка на минуту бурдюк, разговор серьезный.
Мухаррама нагнулась к Фирузе и шепотом рассказала о том, что Замонбек решил захватить и уничтожить всех джадидов, а Магфират наговорила Замонбеку, будто Асо тоже джадид. Они хотят захватить его там же, в Зирабаде, на собрании джадидов, в воскресенье.
— Только смотри, девочка, не проговорись об этом никому, а то и меня и себя погубишь,— доверительно сказала Мухаррама.— Будь осторожней и скажи мужу, чтоб он завтра никуда не ходил. Твой Асо, конечно, не водится с этими джадидами. Но береженого и бог бережет.
— Вы говорите — Зирабад? — протянула Фируза.— А что им делать в Зирабаде?
— Не знаю, говорят, что они там будут сговариваться с русскими. Но помни, доченька, что я тебе сказала, никому ни слова, времена теперь тревожные... Будешь свободна, заходи ко мне в баню, там поговорим.
Мухаррама ушла, а Фируза стояла растерянная и расстроенная. Потом она взвалила на плечи бурдюк и тоже медленно побрела к гарему... Верно, Хайдаркул все время ездит в Каган и Зирабад, там собираются какие-то люди. Хайдаркул, правда, никогда не рассказывал ей, зачем он туда ездит... Но если Замонбек так точно назвал день и час, если он так твердо уверен, значит... Нет, нет! Этого допустить нельзя. Надо срочно сообщить обо всем Хайдаркулу. Но она не может бросить работу и уйти. Что же делать? Надо прийти как можно раньше домой и отправить Асо в Каган. Другого выхода нет...
— Что это ты еле ноги тянешь? Что-нибудь случилось? — прервал ее раздумья голос Ходичи.
— А что, я опоздала? — улыбнулась Фируза.— Да вот встретила I ут знакомую. Задержала меня немного, поговорили.
— Ладно, ладно. Я просто подумала, не устала ли ты, или, может, что болит. Вылей бурдюк на кухню и зайди во внешний двор, отдохни немного. Потом понесешь воду в Баню, а на кухню я к вечеру сама натаскаю. Гам, в Бане, прямо плачут, говорят, совсем без воды остались.
Хорошо,— сказала Фируза.
На кухне работа была в разгаре. Все были заняты: резали морковь, лук, репу и тыкву, перебирали рис, мыли котлы и блюда, подкладывали хворост в очаг. За всеми надзирала главная повариха — неповоротливая, тучная женщина. Громоподобный голос, круглое лицо, мясистые красные щеки, заплывшая шея, крошечные, бесцветные глаза — она наводила страх на всех, кто видел ее впервые. Но, несмотря на вечные крики и угрозы, это была женщина мягкая и справедливая.
— А вот и наша пери воды принесла,— сказала она, увидев Фирузу.— Что это ты запропастилась? Хумы совсем пустые. А может, ты проголодалась, покормить тебя?
— Нет, спасибо,— поблагодарила Фируза.— Вот если бы вы мне к вечеру немного шкварок дали, я бы за вас богу помолилась.
— А ты любишь шкварки?
— Очень.
— Ну что ж, приходи. Я тебе целую чашку наложу.
Фируза вылила воду и пошла во внешний двор. Приоткрыв ворота, она передала свой бурдюк водоносу и села на каменную суфу рядом с подругами.
Все женщины-водоносы, кроме Фирузы и Ходичи, жили в домах, расположенных ниже бани гарема. Их прислали сюда из туменов и вилайетов в подарок матери эмира, но они оказались недостаточно красивыми и не попали в гарем эмира, а остались в услужении. Горя и страданий в их жизни было больше, чем воды, которую они перетаскали.
Вот история одной из них — дочери писца каратегинского хакима. Девушка унаследовала от отца любовь к поэзии, сама писала стихи и у себя на родине славилась как поэтесса.
Ее звали Мавджигуль — волна роз. Но с тех пор как стала рабыней в гареме эмира, она потеряла свое имя, ее стали звать Каратегинка. Ее отец, Мирзо-Латиф, был писцом в канцелярии каратегинского хакима. Попал он туда не по собственной воле. Был он человек добрый и мягкий, обрабатывал свой маленький участок, а в свободное время сочинял вольнолюбивые стихи и песни.
Вот, например:
Тому, кто сеет зло, кто опьянился властью, Блаженства не достичь и не изведать счастья. На всех, кто бедняку обиду нанесет, Обрушится судьба жестокою напастью.
Я вышел из дому, беды не ожидая. Напала на меня собак судейских стая. Когда бы стрелы мне, когда б хороший лук, Сумел бы отомстить обидчикам тогда я!..
В Каратегине в те времена грамотных было мало, и хаким забрал Мирзо-Латифа в свою канцелярию. Тот долго сопротивлялся, но в конце концов согласился, надеясь, что ему, может быть, удастся хоть чем-нибудь помочь людям, обращающимся за помощью в канцелярию хакима. Он бесплатно писал беднякам прошения, старался помочь им, а в свободное время продолжал писать стихи, в которых порицал жестокость власть имущих, сочинял злые сатиры на судей и хакимов.
Дом Мирзо-Латифа стоял на берегу речки. Напротив, на другом берегу, стоял дом гончара. У гончара был сын, чуть старше Мавджигуль. Молодые люди любили друг друга. Юноша пользовался каждым удобным случаем, чтобы перебраться через реку и увидеть Мавджигуль. Он дарил ей красивые кувшины с изогнутыми носиками, кувшины для воды, пиалы. На каждом из подарков тонкой арабской вязью было выписано имя Мавджигуль. Девушка отвечала ему нежным взглядом, ласковой улыбкой, стихами и песнями.
Родители знали об этой любви и собирались сыграть свадьбу.
Но слава о грамотной девушке, пишущей стихи, дошла до ушей главного писаря, плохо относившегося к Мирзо-Латифу. Старик воспылал любовью к девушке и посватался к ней.
Мирзо-Латиф отказал ему.
Взбешенный отказом, главный писарь отправил сына гончара в солдаты в Бухару. Потом вторично послал в дом Мирзо-Латифа сватов. Мирзо-Латиф, возмущенный расправой над сыном гончара, не впустил сватов во двор и в ту же ночь сочинил на главного писаря сатиру, которая через день попала тому в руки:
В разгаре лета к нам зима пришла, И голова ее, что так бела, Внезапно поднялась из-за стола, На главного писца дохнув простудой.
Не зря дивится вся мирзахана.
Кто здесь и впрямь безумец — девона?..
В чьей бороде сверкает седина,
На главного писца дохнув простудой?..
Старик, о девушке хлопочешь ты?
Старухи больше знать не хочешь ты?
О юность, старика морочишь ты,
На главного писца дохнув простудой.
Безумец, твой приют — среди могил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56