Двое безбородых красивых юношей с булыжниками в руках плясали вокруг огня. Это длилось минут десять, затем пригласили жениха. Друзья окружили его, обвели разок вокруг костра и повели в дом. За ними потянулись и все остальные.
Уже все разошлись, когда в воротах показался Хайдаркул с Дилором на руках, перед ним с фонарем в руках шел Асо, а рядом Фируза, закутанная в паранджу. Навстречу им попался Абдулла, главный слуга в доме Гапи-джана. Увидев Асо, он велел ему отдать фонарь Фирузе и вернуться в дом — дело есть. Асо просил отпустить его, чтобы помочь отнести Дилором, но Абдулэта не позволил. Ничего не случится со старухой, сказал он, завтра встанет здоровехонька, а сейчас некогда за ней ухаживать.
Асо отдал фонарь Фирузе. Старуха проговорила хрипло.
— Иди, сынок, ничего, придешь попозже...
Асо вернулся в дом. Хайдаркул со старухой и Фируза пошли дальше.
...И вот Дилором-каниз лежит на своей постели, бледная-бледная, глаза у нее полузакрыты, нижняя губа закушена, волосы растрепаны, руки бессильно свесились, пальцы сжаты в кулаки. У изголовья плачет Фируза, в ногах сидит Хайдаркул, низко опустив голову. Крошечная лампа, в комнате полутемно, тихо, только слышатся всхлипывания Фирузы.
Время почти не движется. Хайдаркул, охваченный отчаянием, тяжело дышит, ему кажется, что злой дух повесил ему на шею жернов его тяжестью. Три месяца он ждал этого дня, готовился отомстить своему врагу. Жил только для этого. Каждую ночь являлись ему жена и дочь в окровавленной одежде, протягивали к нему свои слабые руки, до рассвета призывали отомстить за них. На заре видение исчезало, и Хайдаркул клялся, что не умрет, пока не успокоит души дорогих ему покойниц, не исполнит их требования. Одного их палача он уже казнил. Лицом к лицу стал перед ним, назвал себя и убил. В ту ночь опять явились перед ним его любимые, радовались... но все же из глаз их струились слезы,— они требовали поразить главного их врага, который наслаждался жизнью, забыв о своем преступлении.
Нынче вечером все было готово для мести. Враг его был весел и беспечен, приближался к преддверию своего счастья, и рука мстителя должна была поразить его. Но, видно, небесам не угодно было, чтобы Хайдаркул отомстил. Не мог же он оставить умирающую старуху. Да и будь он там, у ворот,— все равно дрогнула бы его рука, ведь мысли его были отвлечены другим...
Дилором вздохнула, подняла палец над головой и показала на что-то. Фируза плакала и не заметила этого. Хайдаркул тронул Фирузу за плечо и сказал:
— Бабушка что-то просит. Фируза посмотрела на Дилором.
— Лекарство свое просит.
Старуха кивнула. Фируза достала бутылочку и дала старухе выпить из нее. Немного погодя Дилором стало легче, она закрыла глаза, и дыхание сделалось ровнее.
Через некоторое время она очнулась и посмотрела на Хайдаркул а.
— Не удалось тебе? — спросила она хриплым шепотом. Хайдаркул покачал головой.
— Побереги себя,— молвила старуха и, подняв дрожащие руки, помолилась.— Дай бог тебе победы! Да сбережет тебя господь! Будь отцом моей сиротке...
Хаидаркул нагнулся и приложил руку старухи к своим глазам.
— Матушка, дорогая!— только и мог он сказать.
И снова в комнате тихо, лишь слышно, как плачет Фируза. Старуха погладила ее по голове.
— Не плачь, ягненочек, не плачь. Просто я устала на празднике, вот посплю ночь и завтра встану как ни в чем не бывало. Успокойся, пусть дядюшка Хаидаркул пойдет по своим делам и не беспокоится о нас.
— У меня больше нет никаких дел...— возразил Хаидаркул.
— Нет, есть дело! Асо сейчас там, о нем надо подумать. Будь ему защитником и покровителем!
О, если бы мне взять его в зятья и потом умереть... Ну ладно, иди собери тарелки и котлы да потребуй с хозяев свою плату!
Хаидаркул стоял в нерешительности, но, увидев ясный взгляд старухи и ее улыбку, опять нагнулся и приложил ее руку к глазам.
— Я вернусь!— сказал он, уходя.— Я скоро вернусь. И Асо приведу с собой.
Было прохладно, приятный свежий ветерок веял над городом. Кричали петухи.
А в доме Оллоёр-би праздник шел своим чередом. Женщины со свечами и руках, с громкими песнями, возглашая: «Тысяча приветов!», проводили невесту в большую комнату за свадебную занавеску. В главной уже съели плов и убрали дастарханы, и перед имамом местной мечети, который сидел на почетном месте, поставили чашу с водой. После опроса двух свидетелей назначили квартального аксакала поручителем невесты. Имам прочел молитву бракосочетания. Получив согласие поручителя невесты и согласие жениха, имам торжественно вручил судьбу Магфират Гани-джан-баю. Чаша с водой обошла всех, и каждый отпил из нее глоток, желая и себе такого счастья. После этого жениха потребовали в ичкари.
В этот вечер жених подстриг свои и без того красивые усы и бороду, надел жениховский наряд — шелковую рубашку и штаны, сапоги из цветной кожи и кауши, длинный камзол из японской чесучи, поверх него легкий, белый, без подкладки, шелковый халат, а на него халат из плотного каршинского шелка. На голове — чалма из тонкого шелка, повязанная свободно, карманы полны серебряных и золотых монет. Когда он выходил из мехманханы, Оллоёр-би высыпал ему на голову целую миску бухарских монет. Дети и слуги быстро их подобрали, расхватали. В крытом проходе, ведущем в ичкари, дядя невесты высыпал на жениха еще кошель серебра, его собирали уже служанки и девчонки с внутреннего двора. И снова бесконечные «салом», и ответные «тысяча приветов», и шум и гам такой, что весь дом дрожал...
У дверей большой комнаты, где ждала невеста, мать ее осыпала жениха золотыми. Женщины и девушки с криком и визгом бросались под ноги гостей, собирая монеты. Когда жениха наконец ввели в комнату, все молодые женщины и девушки с любопытством уставились на него, многие из них позавидовали Магфират.
По старинному обычаю бухарских таджиков, жених, как только зайдет за свадебную занавеску, старается ощупью найти ногу невесты и наступить на нее.
Невеста со своей стороны стремится сделать то же самое. Это примета: кто первый наступит на ногу супругу, тот будет главенствовать в семье. Гани-джан хотел наступить на ногу Магфират, но ему не удалось, как-то так вышло, что он почувствовал ногу невесты на своей ноге. Сваты тотчас это заметили, но родственники жениха подняли шум, чтобы заглушить радостные возгласы родных невесты. Принесли зеркало, и распорядительница свадьбы подержала его перед женихом и невестой. Гани-джан приподнял с лица невесты вуаль, шитую золотом, и оба увидели отражение друг друга в зеркале. Жениху понравилась невеста, на лице его появилась довольная улыбка. И невесте жених пришелся по сердцу, она так громко рассмеялась, что, услышав этот бесстыдный смех, гости в удивлении схватились за воротники, а женщины приложили два пальца к виску. Но и это понравилось жениху. Они с невестой уселись за занавеской, которую опустили перед ними. Новобрачным принесли угощение, а потом жених приказал не подымать занавеску, и ничего нельзя было увидеть, но говорили, что они там целовались и никак не могли нацеловаться. Откинули занавеску, только когда начались танцы, жених вышел, полюбовался женским праздником и ушел, унося с собой большой узел гостинцев в знак того, что он уже побывал за чимилеком.
В мехманхане оставались только близкие приятели жениха, они потихоньку, украдкой пили из чайников домашнее вино. Жених, пришедший со свадебным гостинцем невесты, еще больше развеселил их; выпивка продолжалась с таким азартом, что Абдулле пришлось приносить вино в огромных чайниках...
После полуночи жених еще раз входил к невесте за занавеску, а потом с пятью-шестью приятелями и несколькими слугами, среди которых был и Асо, ушел из дома Оллоёр-би и направился к себе. В эту ночь новобрачным не полагалось быть вместе, а рано утром невесту должны были посадить на лошадь позади какой-нибудь старухи и торжественно препроводить в дом жениха.
Гани-джан со своими подвыпившими спутниками шел по темным безлюдным улицам города, распевая песни. Сопровождавший его Абдулла был совсем пьян, Асо и еще кое-кто из трезвых слуг поддерживали его, он шел и шатался. За глинобитной стеной находилось кладбище, тянулись одна за другой могилы, при свете месяца, который был на ущербе, место это невольно вызывало дрожь. Но жених и его приятели беспечно шли мимо, ничто не смущало их.
Вдруг из-за стены выскочил кто-то и встал на пути. Приятели жениха остолбенели от удивления. А жених, который успел уже забыть об убийстве Саиба Пьяницы, мгновенно очнулся, хмель соскочил с него, и он увидел перед собой высокого мужчину с большой бородой. Не успел он шевельнуться, как страшный человек закричал:
— Готовься, сейчас ответишь за все свои злодейства!
— Кто ты такой? Что тебе от меня надо?
— Я мститель, я хочу твоей крови, я требую крови твоей!—отвечал человек.— Я Хайдаркул, помнишь меня? Я Хайдаркул!— И он так быстро бросился на бая, что никто не успел помешать ему.
Раздался отчаянный вопль бая — и человек исчез. Гани-джан лежал на земле, весь залитый кровью. Поднялся крик, и от Каракульских ворот появился, стуча в барабан, миршаб со стражей.
А Дилором-каниз умирала в этот час. Около нее никого не было, кто принял бы ее последний вздох, только юная Фируза, беспомощная, плачущая. Много раз Дилором говорила Фирузе, что, когда ей станет совсем плохо, надо дать ей несколько капель воды через ватку и напрячь слух, чтобы услышать последнюю волю. И потом не стонать и не плакать, чтобы душа ее отлетела с миром.
И вот бедная девочка видит, что бабушке совсем плохо, глаза, устремленные в пространство, тускнеют, вместо дыхания только хрип вырывается из груди, руки и ноги не двигаются и уже похолодели. Фируза вспомнила бабушкины наставления, перестала стонать и плакать, принесла в пиале холодной воды, смочила ватку и выжала в рот умирающей. Трепет прошел по телу старухи — и снова она неподвижна. Вдруг она открыла глаза, губы ее шевельнулись. Фируза приложила ухо к губам, и ей послышалось имя Асо и — «будьте счастливы», а потом уж ничего не было слышно. Глаза Дилором так и остановились на лице Фирузы, словно она не могла наглядеться на нее в последнюю минуту.
Фируза тихо позвала: «Бабушка!», дотронулась до плеча, увидела, что Дилором бездыханна. Тогда она закричала, бросилась на грудь умершей, зарыдала...
Тоненький серп месяца, появившийся на небе в конце ночи, бросил свой луч на домик Дилором-каниз. Огонек, освещавший бедную комнатку, погас, погасла здесь и свеча этой бедной жизни. За много лет впервые месяц увидел старуху Дилором-каниз неподвижно лежащей в постели, а ее внучку в слезах над ней...
Прошло несколько часов, и сияющее солнце высунуло голову из своей кельи на востоке и озарило Бухару радостными лучами. Запертые на ночь городские ворота открылись, оживились улицы, базары, мечети и медресе, началось движение. И жизнь, полная забот, тревог, радостей и невзгод, пошла своим чередом.
Часть вторая СКИТАНИЯ
Бухарская миршабхана находилась в квартале Арабон. У ее ворот постоянно вертелись стражники в ожидании приказов. То и дело туда приводили арестованных, среди них были картежники, реже воры, а чаще всего просто невинные люди. Всех без разбора сажали в большой подвал.
Миршаб Абдурахман в этот день был весьма разгневан. Не прошло и двух дней, как убили слугу Гани-джан-бая, а вчера ночью ранили ножом и самого бая. В полном смятении принял Абдурахман аксакала Абдулло-ходжу Нусратулло.
— Какое счастье, что у Гани-джан-бая на груди были завернутые в платок подарки. Нож соскользнул, чуть задев... А ведь разбойник метил прямо в сердце.
— В нашем квартале нет таких негодяев,— степенно ответил Нусратулло.— А все проклятый Хайдаркул наделал! Откуда он только взялся?! Ваши люди должны знать.
— Если б знали, то вы мне на что!—отрезал Абдурахман.— Кали Курбан пьянствует, проклятый. Не является вот уже несколько дней. Другие и того хуже. Просто не знаю, что делать с паршивцами! Кажется, захоти Хайдаркул — я бы взял его на работу, ловкача такого!.. Скажите, а может, причастен кто-нибудь из слуг бая?..
— Не-ет,— протянул Нусратулло,— у бая нет таких людей. Один из них с рождения живет в его доме, сын раба и сам преданный раб... Он на такое не способен. Абдулле все доверено, он чувствует себя хозяином Где еще найдет он такое место! А Саиба Пьяницу убили.
— И это все? Я видел во время праздника, какой-то незнакомый человек хлопотал у очага, кто он, не знаете?
— Не знаю, не думаю...— нерешительно произнес аксакал. - Он в ту же ночь собрал всю посуду, помыл, почистил. Я ему и за работу заплатил, а рано утром он ушел.
— Куда?
— Говорил, будто идет в Вангозе...
— Его надо найти! Не откладывая, расспросите людей, выясните, кто его знает, и доложите мне.
Аксакал сокрушенно покачал головой:
— Досадно, что нет уже той, которая его знала.
— Кто это?
— Дилором-каниз. Я встретил этого человека у нее в доме. Она говорила, что он родственник Фирузы.
— Ну вот у Фирузы и узнайте.
— Так и Фирузы нет.
— Что?— взревел миршаб.— Куда же она пропала?
— Мы занялись похоронами, а когда вернулись с кладбища, ее и след простыл... Стараюсь, всюду ищу.
Ведь согласно шариату...
Миршаб вскочил, кипя от ярости.
— Вот глупец бестолковый! В вашем квартале крадут у вас под носом, а вы ни черта не видите! Кто мог увести девушку?
Нусратулло совсем растерялся, он был поражен: почему так разгневан миршаб, ему-то что до Фирузы? Неужели он имеет на нее виды?
— Я расспросил кое-кого,— осторожно заметил он,— тех, кто мне показался подозрительным, их ближайших соседей, водоноса Ахмед-джа-на,— говорят, знать не знают, ведать не ведают Ахмед-джан сам ко мне явился с требованиями да расспросами...
— Да, старость вас уж совсем одолела, работа не по плечу,— сказал миршаб, сел на место и о чем-то крепко задумался, собрав в горсть бороду.
— Ваша правда!— чистосердечно воскликнул аксакал.— Работал бы я получше, не выпустил бы из рук такой жемчужины, да еще среди бела дня. Но я приложу все усилия, из-под земли найду Фирузу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56