Внешне все обстояло благополучно, она оказывала невестке внимание, была с ней лицемерно ласкова и во время приездов в Бухару давала два-три торжественных приема, стараясь поразить богатством. Сам Алимхан-тура, разъезжая по своим владениям, обычно возил с собой мать. В Бухаре он появлялся редко.
Проходя по террасе к большой гостиной, Мухаррама объясняла госпоже Танбур, чем вызвано сегодняшнее торжество.
— Сегодня, да благословит аллах, здесь будет весело! Мать эмира хочет показать невестке весь блеск своего двора. Потому-то и нам, преданным рабыням, оказана честь присутствовать на приеме.
У входа в гостиную их почтительно встретили слуги и пригласили войти.
— Милости просим, добро пожаловать,— обратилась к ним в комнате пожилая женщина, отдававшая слугам распоряжения.— Только что их милость Эшонбиби спрашивала о вас.
Посидите немного, отдохните, я пойду доложить.
Из соседней комнаты, куда ушла женщина, раздавались звуки музыки.
— Эта госпожа — домоправительница ее высочества,— пояснила Мухаррама.— Без ее приглашения никто не может подойти к ее высочеству. Все в ее руках. Слышите музыку и пение? Это голос Гули Сурх.
Оймулло кивнула головой — да, она знает ее, эту чудесную певицу, не раз беседовала с ней.
Оглядевшись, Оймулло увидела, что они находятся в передней, которую иные посчитали бы роскошной гостиной. Девять потолочных балок были разукрашены замечательной росписью и позолотой, цветная роспись на стенах, роспись на дверях, сделанных знаменитыми художниками, изображала весенний сад в цвету. С середины потолка свисала хрустальная люстра, какой не увидишь в доме самого богатого бухарского купца, ноги утопали в мягком красном ковре, а у стен были разложены тюфячки и пуховые одеяла.
В передней, кроме Танбур и Мухаррамы, находились еще несколько женщин, очевидно жены крупных чиновников, такое у них было надменное выражение лица. Лаже Мухаррама не знала, кто они. То и дело служанки вносили подносы со сластями и фруктами, чайники с чаем...
Ожидание длилось недолго. Музыканты кончили играть и, пятясь, вышли из гостиной, за ними появилась домоправительница и пригласила Мухарраму и Танбур к ее высочеству.
Танбур так смутилась и растерялась, что едва кивнула в ответ на приветствие певицы Гули Сурх. Роскошь гостиной подавляла ее. С высокого, сплошь позолоченного потолка спускались две хрустальные люстры. Четыре широкие двери вели на террасу, двери были украшены цветными стеклами. Краски на стенах, балках, потолке, дверях и окнах гармонично сочетались, в тон им во всю комнату был разостлан огромный ковер. На почетном месте возвышалось особое сиденье, убранное мягкими парчовыми тканями, златоткаными коврами и паласами. Там, у сандали, сидела ее высочество, опираясь на подушку из лебяжьего пуха. Перед ней стоял золотой поднос. Напротив восседала мать наследника. По обе стороны от них, на шелковых и бархатных тюфячках, сидели младшие жены эмира, другие его невестки, рядом с ними — жены сановников, крупных военачальников, духовных лиц. Перед всеми были расставлены подносы, полные яств. Комнату обогревало несколько шестиугольных раскаленных мангалов.
Оймулло прошла по дорожке, расстеленной посредине комнаты, к почетному месту, низко склонившись, поцеловала протянутую руку ее высочества и провела ею по своим глазам в знак особого почтения.
Решившись затем взглянуть на мать эмира, она увидела пожилую женщину с седыми волосами, огромными черными глазами, плоским смуглым лицом. Пышные одежды, горделивая посадка головы, надменное выражение лица придавали ей величавость, Оймулло она показалась даже красивой.
Закончив церемонию приветствия, Оймулло поклонилась в сторону матери наследника. И тут же раздался голос ее высочества:
— Мы много слышали о тебе, госпожа Танбур, но видим впервые. Сегодня по случаю прибытия ее высочества каршинской госпожи и ты пожаловала к нам, милости просим!
Оймулло снова поклонилась, промолчав.
— Говорят, ты и газели поешь, и на танбуре играешь?
— Да, ваше высочество.
— При нашем дворе была лишь одна танбуристка, и мы думали, что в Бухаре нет больше женщин, играющих на танбуре...
Все кругом защебетали: Верно, верно, правда, правда... Эшонбиби продолжала:
— Но о тебе мы знаем только по слухам, надо проверить. Сыграй-ка нам и спой свои газели!
— С радостью,— сказала Оймулло. Пятясь назад, подошла она к Мухарраме, взяла у нее из рук свой танбур и села на ковер.
Эшонбиби тем временем что-то шепнула распорядительнице, после чего та подошла к Оймулло и пригласила сесть поближе, против Эшонбиби и ее старшей невестки.
Госпожа Танбур в первое мгновение смутилась, но вскоре овладела собой, настроила свой инструмент и заиграла. Начала она с веселой мелодии, но постепенно перешла на грустную, носящую название Ирак.
Эшонбиби слушала рассеянно, зато ее невестка была увлечена и даже громко воскликнула: Да! — что означало высокое одобрение. Услышав это да из уст каршинской гостьи, Эшонбиби стала еще холоднее и равнодушнее, она даже задремала или сделала вид, что дремлет.
Окончив песню, госпожа Танбур пожшонилась высоким присутствовавшим. Эшонбиби открыла глаза и ограничилась легким кивком. Оймулло отошла в сторону и вместе с Мухаррамой покинула гостиную. Смешанные чувства боролись в ней, ей было обидно, что так пренебрегли ее искусством и талантом, и в то же время радостно при мысли, что неуспех у Эшонбиби освобождает ее от постоянного присутствия во дворце. А все-таки обидно! Ведь когда она поет и играет там, внизу, простым женщинам ее круга, чуть ли не на руках носят, а здесь ей не сказали ни одного доброго слова!
А в это время между невесткой и свекровью происходил такой разговор:
— У нее очень приятный голос! Мне нравится ее пение,— сказала невестка.
— О дочь моя, таких певиц у нас много,— ответила свекровь.
— Что, теперь госпожа Танбур будет удостоена постоянного присутствия на вечерах вашего высочества?
— Нет! Если мы станем приглашать во дворец всех впервые выступивших у нас певцов, мы разведем слишком много лентяев и тунеядцев.
Невестка прекрасно поняла, что Эшонбиби говорит так в пику ей. И холодно отнеслась к Танбур, тоже только чтобы сделать невестке назло. Такая мелочность ее рассмешила, но она и виду не подала, а про себя подумала: Погоди, погоди, не сегодня завтра мой сын станет эмиром, и тогда я сяду на твое место. В моей власти будет приглашать во дворец, кого мне угодно. И Оймулло я возьму к себе... Это даже лучше, что сейчас от нее отказались...
А вслух она сказала:
— Вы правы, ваше высочество!
Эшонбиби подозвала распорядительницу и приказала:
— Угости там, в передней, госпожу Танбур, да получше! И скажи, что каждый раз, как ее высочество пожалует из Карши, мы будем за ней посылать.
— Слушаюсь! — проговорила распорядительница и тут же добавила: — Пришла жена девонбеги, хочет о чем-то доложить вашему высочеству.
— А! — с интересом воскликнула Эшонбиби.— Наверное, о той негодной девчонке? Пусть войдет, зовите!
Распорядительница вышла в переднюю позвать жену чиновника, а Мухаррама рассказала Оймулло ее историю.
— Муж этой женщины живет здесь же, в крепости... По ту сторону у него домик. Это мужчина со свиноподобным лицом, да к тому же плешивый. Он обслуживает лично ее высочество. В его обязанности входит доставлять ей все необходимое — одежду, драгоценности, убранство дома. Как только что нужно, домоправительница посылает за ним какую-нибудь служанку. Была здесь среди слуг одна девушка-рабыня, ее привезли из Карши от ее высочества, в подарок Эшонбиби. Девушка отличалась тонкой, нежной красотой, и звали ее Нозгуль... Подходящее имя — нежный цветок. Но, увы, это был уже увядший цветок — ее подтачивало горе. Думаю, что она была из хорошего дома. Безжалостные работорговцы похитили и продали ее. Однажды домоправительница послала Нозгуль по какому-то делу к этому чиновнику. Он был дома один, пьяный, разнузданный... При виде девушки он потерял остатки разума, накинулся на нее, и не успела она закричать, как он уже сделал свое грязное дело. В эту минуту вошла жена со служанкой, застала его на месте преступления. Поднялся скандал. Муж вскочил и удрал, а женщины избили бедную девушку и с позором привели во дворец к Эшонбиби. Ее высочество разгневались и приказали бросить Нозгуль в подвал, посадить на хлеб и воду. А чиновник пришел к Эшонбиби просить прощения, преподнес ей золотое кольцо, осыпанное драгоценными камнями, при этом он сказал, что его черт попутал, что сама девушка приманивала, соблазняла. И женщины подтвердили, что только девушка виновата, если бы она не заманивала в свои сети, ничего бы не случилось. А сегодня жена чиновника пришла, желая выставить на позор перед каршинской госпожой подаренную ею служанку.
— А что чиновник?
— Работает по-прежнему, что ему сделается?
...Тем временем жена чиновника говорила матери эмира:
— Прошу правосудия! Надо наказать каршинскую девчонку, соблазнительницу! Хорошего, набожного человека, приближенного ее высочества в один миг свела с пути! Заморочила ему голову! А ведь он ваш преданный раб...
— В моей резиденции, благодарение богу, еще не бывало такого греха! — торжественно произнесла Эшонбиби.
— Это каршинка все напортила,— сказала одна из младших жен покойного эмира, бывшая когда-то соперницей Эшонбиби. Она тоже терпеть не могла мать наследника.
— Да, да, конечно, она! — подхватила другая.
Каршинская госпожа то бледнела, то краснела... На лбу выступила испарина, и она то и дело вытирала платком пот. Ох, была бы у нее в руках власть! Растерзала бы их всех, в первую очередь Эшонбиби, и противную клеветницу, жену чиновника, и всех подхалимок и подпевал изрубила бы на куски! Только тогда бы обрела ее душа покой. Но делать нечего, приходится терпеть, притворяться, что поешь с ними заодно, не замечать ядовитых уколов. Только так можно им досадить — пусть не радуются, не увидят ее разгневанной, опечаленной. Подумаешь, какая беда — жалкая рабыня страдает! А ей что?
В свою очередь, Эшонбиби была чрезвычайно обрадована разыгравшимся скандалом. Как все ловко вышло! И кто подстроил эту историю с каршинской девчонкой? Наверное, домоправительница. Молодец! Так или иначе, она оказалась очень и очень кстати. Уж каршинская госпожа вдоволь наслушается упреков и колкостей. Это ей послужит хорошим уроком! Поймет наконец, что не ей тягаться с Эшонбиби. Вот так, уважаемая госпожа! Не забывайтесь! Помните, что вы только мать наследника, каршинского правителя, вот и все! Обдумывайте ваши поступки, ваши слова и дела! День и ночь благодарите бога за то, что вашего сына сделали наследником бухарского престола... Так уж пришлось, другого выхода не было, а не то...
Присутствующие были прекрасно осведомлены о распре между свекровью и невесткой. Заискивая перед более сильной, они изо всех сил старались опорочить ни в чем не повинную девушку из Карши, думая этим доставить удовольствие матери эмира.
Служанки тем временем привели в переднюю Нозгуль. Руки у нее были связаны за спиной, волосы растрепаны, все лицо покрыто ссадинами, со лба стекала струйка крови. Одежда ее превратилась в лохмотья. Неподвижный взгляд был устремлен куда-то в пространство, она двигалась почти бессознательно, едва переставляя ноги. Служанка приказала ей сесть. Нозгуль повиновалась и удивленно осмотрелась. У нее был такой вид, словно она очнулась после глубокого сна. Страдальческий взгляд девушки произвел тягостное впечатление на госпожу Танбур. Бедная, бедная, такая молодая, беззащитная, ни в чем не повинная! За что ей эти муки?! Добрая женщина не могла сдержать слез при мысли о злосчастной судьбе Нозгуль. Хищницы проклятые! Перебили крылышки бедной птичке! Всевластная свекровь хочет унизить свою невестку, а жертвой становится невинная рабыня. Недаром говорится, что, когда два дракона дерутся, гибнут мирные зверьки.
— Что ждет эту несчастную? — тихо спросила Оймулло у Мухар-рамы.
— Не знаю,— пожала плечами та.— Должно быть, допрашивать станут, устроят очную ставку!
— Жаль бедняжку, беззащитную, одинокую,— с горячностью сказала Оймулло.— Она ни в чем не виновата, она ведь пострадавшая...
— Главное, она бедна,— мудро улыбаясь, ответила Мухаррама, в этой улыбке можно было прочесть: значит, ей и не на что рассчитывать.— Да что вы так тревожитесь,— продолжала она.— Бог с вами! Стоит ли так волноваться из-за всякой там... Ничего ей не будет, ну, проучат, побьют маленько — человеком станет! Все равно ведь сирота бездомная.
Пока Мухаррама успокаивала Оймулло, домоправительница приказала привести Нозгуль в гостиную к ее высочеству.
Служанки грубо сорвали девушку с места и потащили. Через несколько минут снова появилась домоправительница и отдала какое-то распоряжение одной из служанок, стоявшей в передней. Служанка, выбежав во двор, вернулась оттуда с мешком и пучком свежих прутьев. Все это она несла в гостиную.
— Ох! — вскрикнула Оймулло.— Что это? Что там будут делать с этим?
Мухаррама спокойно доедала лепешку с вареньем.
— Ничего особенного,— ответила она, жуя,— бросят девушку в мешок, завяжут его и станут сечь.
— Ох, ужас какой! — не сдержавшись, крикнула Оймулло.— Какая несправедливость!
— Тише! — многозначительно посмотрела на нее Мухаррама.— За стеной мыши, а у мышей уши!
Из гостиной доносился свист прутьев, удары по мешку и приглушенный крик девушки. Оймулло страдальчески вздрагивала при каждом стоне и вопле избиваемой, она зажимала уши и наконец, не выдержав, решила совсем уйти, но Мухаррама задержала ее:
— Куда вы? Без разрешения домоправительницы?!
Оймулло осталась на месте, но сердце ее отчаянно билось, смертельная бледность покрыла лицо. Как ей противна вся эта роскошь дворца Эшонбиби! За величием и пышностью скрывались подлость и гнусность мелких человеческих страстей. Оймулло казалось, что золоченая роспись люстр и резьба на стенах, дверях покрыты гноем и кровью, что из пушистых ковров и ярких паласов выползают скорпионы и змеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56