Вот тогда-то Хайдаркул и решился впервые выйти из города и потихоньку двинуться в Каган. Туда можно добраться часа за два, но он пропутешествовал долго, дважды ночевал в пути, все время был начеку, проверял, не следует ли кто за ним.
В Кагане он не сразу нашел знакомого ему Умарджана. А когда они наконец встретились, то сразу подружились.
Сегодня Хайдаркул шел в Каган уже четвертый раз. Он не хотел задерживаться в придорожных кишлаках, спешил поскорее встретиться с Умар-джаном и Амоном. Необходимо было срочно посоветоваться с ними об одном деле. Амона он отвел в Каган из хибарки колодезного сторожа еще раньше, и Умар-джан помог устроиться ему на работу.
За Озером шакалов Хайдаркула обогнал пароконный фаэтон. В фаэтоне восседал управляющий русским банком, четверо русских солдат сопровождали его верхом. Хайдаркул отошел в сторонку, чтобы защититься от пыли, но она все-таки осыпала лицо, и ему пришлось несколько минут стоять с закрытыми глазами. Когда пыль улеглась, он подошел к ручью, умылся и прилег вздремнуть. В это время со стороны Бухары появилась кокандская арба. Впереди сидел важный и напыщенный приближенный казикалона. Два верховых стражника охраняли его особу. Увидев Хайдаркула на берегу ручья, один из стражников закричал:
— Эй, безумный Хочешь быть мне другом?! Что ты тут делаешь?
Хайдаркул подбежал:
— Иду в Каган! Пойду в Каган, помешаю поезду, не пущу поезд в Бухару, не дам, не дам ему туда пройти! Посади меня на свою арбу!
Помощник казикалона расхохотался:
— Ого, да у тебя, как вижу, важные дела! Ты сам хочешь остановить поезд? Да как ты справишься? Поезд задавит тебя!
— Посади сначала на арбу, тогда скажу,— настаивал Хайдаркул, шагая рядом.— Видишь, ноги мои распухли...
Распухли ноги у меня, А есть ли совесть у тебя, Жестокий арбакеш? Что делать мне, не знаю я, Жестокий арбакеш!
Песенка развеселила арбакеша, он остановил арбу и с разрешения хозяина сказал:
— Ну, залезай скорее, давай, давай, Хочешь быть мне другом?.
— Не хочу! — ответил Хайдаркул и легко прыгнул на арбу. Усевшись сзади, он увидел два новых кожаных сундука. Они были
заперты, и Хайдаркул собрался было сесть на один из них, но хозяин арбы прикрикнул на него, велел сесть подальше.
— Подумаешь, поставил кожаную скамеечку, а садиться нельзя. Кто же на нее сядет?
Все рассмеялись.
— Это не скамеечка, а сундук, сундук из кожи...
— А для кого кожа?
— Для русского консула! — уже громко смеясь, сказал помощник казикалона.
— Пусть консул кушает кожу, а я буду есть плов. Он — кожу, а я — плов. Консул кожу, а я плов!..
— Ну, хватит! — прервал помощник.— Скажи лучше, как ты остановишь поезд?
— А вот как!.. Огненная арба придет — фш-ш, фш-ш,—Хайдаркул запыхтел, как паровоз, выпускающий пар,— а я посмотрю ей прямо в глаза да как закричу пуф, она и останется — таракко-турук, таракко-турук... Меня научил сам казикалон! Его милость — мой хороший знакомый! Вот и эту арбу он для меня послал... Я в парке Кагана однажды ночевал, знаете, в Убачули... В саду пирушка была, и казикалон там пировал...
— Погоди, Хочешь быть мне другом?, как тебя по-настоящему-то зовут?
— Меня безумным все зовут, сам я равнодушен, а мой дом разрушен,— пробурчал Хайдаркул и захохотал.— Не-ет, я не женюсь, ни за что! Сколько ни просите! Сейчас мое имя спрашиваете, а потом и жените. Не выйдет!
Меня не проведете!
Помощник казикалона вытащил тыквенную табакерку с насом, положил себе немного под язык, потом предложил Хайдаркулу. Тот взял щепотку и уставился молча в одну точку.
— Да что с тобой? Почему молчишь?
Хайдаркул, держа нас во рту, отмахнулся. И вместе с ним все умолкли. Вдруг он резко выплюнул нас и пробормотал:
— Ух, истина или друг!
Помощник казикалона, задремавший было, от неожиданности вздрогнул.
— А, чтоб ты провалился! — крикнул он сердито.— Убирайся отсюда! Охранники рассмеялись, засмеялся и Хайдаркул. Он спрыгнул с арбы
и, бормоча себе что-то под нос, побежал в степь.
Уже приближаясь к депо в Кагане, Хайдаркул встретил русского чиновника, который спросил его:
— Эй, сарт, скажи, куда идешь? Хайдаркул дико вытаращил глаза.
— Меня послал казикалон Бухары к русскому консулу... А ты кто, чей сын и откуда идешь?
— Я не... не понимаю, что говоришь,— сказал чиновник, коверкая русский язык.
— Что не понимает, то болван знает...— При этом Хайдаркул показал пальцем на голову чиновника.— Ты шайтан и сын шайтана! Маники-саники знаешь? Эмира бухарского знаешь? Белого царя знаешь, черного царя знаешь? Маники, саники, урусчаники, сартичаники!..
Чиновник был ошеломлен потоком бессвязных слов, но, вглядевшись в заросшего, косматого Хайдаркула, понял в чем дело.
— А... саники... безумный! Иди, иди, сарт, ступай!
— Безумный? — Хайдаркул дико посмотрел на чиновника.— Бог, бог, бог! Саники-маники бог! Безумный саники, безумный маники, ха-ха-ха!
Чиновник, не на шутку испугавшись сумасшедшего, попятился назад, а увидев его дикий взгляд, бросился бежать, перепрыгнув арык.
Хайдаркул захохотал еще громче и бросился за ним, но тот бежал не оглядываясь, тогда Хайдаркул остановился, передохнул и пошел в депо.
Со времени создания депо в Кагане прошло десять лет. Там работали опытные русские железнодорожники, мастера и путейские рабочие. Они съехались из разных городов — Ташкента, Асхабада, Мары... Были здесь и ссыльные, так называемые политически неблагонадежные из Петербурга. Работали и местные жители — таджики, узбеки, попадались и татары.
Умар-джан был одним из первых местных жителей, пришедших в депо, он втянулся в это новое дело и работал очень хорошо.
Кто отец Хасан Али всю жизнь батрачил на баев в кишлаке Зирабад. Не нажил ни гроша, как говорится, из одной рубашки никак двух не мог имкроить. Мать Умар-джана умерла от голода в неурожайный год, оставив десятилетнего мальчика сиротой. Хасан Али бросил свой домишко и, забрав сына, пошел искать счастья на строительстве железной дороги по линии Кизилтеппе — Каган. И отец и сын хорошо справлялись с работой, рыли арыки, таскали кирпичи, да мало ли что еще приходилось им делать,— они все выполняли безотказно. Русские начальники были ими довольны, их кормили вполне прилично, они приоделись и вместе с русскими жили в красном вагоне.
Хасан Али остался и на строительстве депо, а потом, когда депо было выстроено, продолжал там работать вместе с Умар-джаном. Не гнушался черной работой, которую ему обычно поручали. Так и прижился и друзей приобрел: старого кузнеца, русского, по фамилии Матвеев, и молодого рабочего, тоже русского, Николая Смирнова.
— Мне, конечно, мастером уж не быть,— говорил старик,— но вот у Умар-джана голова светлая, всему научится. Учите его, век вам благодарен буду.
Умирая, он соединил руки Умар-джана и Николая. Последние слова его прозвучали как завещание:
— Не покидайте друг друга, я поручаю вас обоих богу.
Он умирал спокойно, веря, что сын его обрел верных друзей и не пропадет в этом мире.
Действительно, братская дружба связала молодых людей. Все свои знания, все свое умение Николай передавал Умар-джану, и он стал одним из лучших мастеров депо. Умар-джан изучил паровоз до тонкостей, отремонтированные им машины работали безотказно.
Умар-джан и Николай ремонтировали паровоз. Они не заметили Хайдаркула, и он, постояв немного молча, наконец воскликнул:
— Истина или друг?
Друзья мгновенно оглянулись и расхохотались. Умар-джан положил инструмент и быстро сошел с паровоза.
— Идем, идем,— сказал он, приветствуя Хайдаркула.— Амон дома... Шурпу собирался варить. Наверное, готова уже.
— А как же работа? — спросил Хайдаркул.
— Да я почти закончил, а что осталось, Николай доделает.
И Умар-джан решительно, крупным шагом пошел впереди. Подковки его сапог громко стучали по камням мостовой.
Это был смуглый, высокий, крепко сложенный двадцатитрехлетний мужчина. Большие черные глаза приветливо смотрели на людей, улыбка часто трогала губы под небольшими черными усиками. Голос у него был звучный, движения спокойные.
Жил Умар-джан недалеко от депо. Деревянный забор ограждал небольшой дворик, где стоял его маленький дом.
В крохотной передней находилась железная плитка, на которой варилась шурпа, из чугунного котелка вовсю шел пар, распространяя аппетитный запах. Тут же кипел чайник.
У плиты хозяйничал Амон. В первое мгновение Хайдаркул не узнал юношу, так он изменился после ухода из страшного убежища Ходжа-Убон. На нем синяя бумазеевая косоворотка с маленькими перламутровыми пуговицами, заправленная в черные брюки, вид у него очень бравый. На голове — черная бархатная тюбетейка, на ногах поношенные, но еще вполне приличные сапоги. Щеки пополнели и гладко выбриты, в глазах появился радостный блеск.
— Здравствуйте, дорогой Хайдаркул! - воскликнул юноша.—Пришли наконец!
Амон двинулся к нему навстречу, обнял Хайдаркула, как родного брата.
— Вот, оказывается, кто! А я думаю — что за русский в тюбетейке? Ну, как живете-можете? Забыли о своих горестях и печалях?
— Слава богу, слава богу! — радостно воскликнул Амон.— Сжалился бог надо мной. Но не ему — вам я обязан, вашей помощи... И вот брату моему, Умар-джану, приютил он меня, избавил от забот... Ни о воде, ни о дровах думать не приходится. Мне сейчас хорошо, очень хорошо... Работаю в депо. Вижу столько нового, интересного, что и во сне не снилось. Какие есть ученые, знающие люди, мне у них учиться надо!..
Умар-джан тем временем пригласил гостей в комнату. Все сели за стол. Амон принес чай, а Умар-джан, сказав, как полагается, добро пожаловать, тут же добавил:
— Простите, я в рабочей одежде к столу сел. Надо переодеться.
Он вышел в переднюю. И тут Хайдаркул сообщил Амону, что отец его внезапно умер. Все имущество, дом и землю помощник казия записал за своей дочерью, а в действительности прибрал к своим рукам.
— Если хотите, можете заявить протест и получить полагающееся вам по закону наследство,— закончил свой рассказ Хайдаркул.
— Нет, дядюшка,— отрезал Амон.-— Мне опротивел тот дом и те земли. Не нужно мне это наследство, оно мне все равно что головная боль. Даст бог здоровья и силы — мне больше ничего не надо! Разве у них что отберешь?! Они соломинку из рук своих не выпустят! Если затевать с ними дело, они еще пуще разъярятся, начнут преследовать,— чего доброго, опять в сумасшедший дом упекут! Нет уж, пропади оно пропадом, это наследство! Обойдусь!.. Я подал заявление, хочу в русское подданство перейти... В наш кишлак никогда не вернусь!
Хайдаркул задумчиво смотрел на Амона
— Знаешь,— сказал он, повременив, я думаю, что твой отец не своей смертью умер. Кое-кто у него же научился, как действовать...
Амон вспыхнул от гнева.
-- Ну и пусть их давят друг друга! Посмотрим, до/но ли это будет продолжаться. Ничего, настанет и их черед! Дождемся того дня, когда эти кровожадные шакалы будут уничтожены Мы отомстим, мы отомстим!
— Непременно! — подхватил слова Амона вошедший Умар-джан. Он переоделся в новенькую синюю сатиновую рубашку, серые форменные брюки и черные башмаки. — Не сомневаюсь, что их черед придет, непременно придет! Но этот день не придет сам собой, нет. Это мы, мы, которых угнетали, обманывали, преследовали, морили голодом, мы должны добиться своего, воздать им по заслугам!
— А что мы сейчас можем сделать? - нетерпеливо спросил Амон. Их всех надо поубивать, одного за другим,— яростно воскликнул
Хайдаркул. - Ох, попади только мне в руки Гани-джан-бай, я ему покажу, с такой музыкой отправлю в ад, что вы скажете: вот молодец!
Умар-джан спокойно выслушал горячую речь Хайдаркула и улыбнулся:
— Нет, я не скажу — вот молодец.
— Почему? Неужели тебе жалко бая?
— Что ты? Ни один баран не пожалеет волка, чего же мне-то жалеть бая? Но, убив одного бая, мы ничего не добьемся.
— Э, зато я отомщу этому извергу! Гани-джан-бай — самый опасный, самый лютый враг бедняков. Это не человек, змея, коварная змея! Он сумел обмануть, заморочить голову Асо, такому честному, доброму и разумному парню! Он так ловко действовал, что юноша поверил, будто бай женит его на Фирузе. Об этом я и пришел вам рассказать, посоветоваться, что делать.
И Хайдаркул подробно рассказал все, что ему удалось урывками узнать о Фирузе и Асо.
— Я думал, Асо лучше разбирается в людях,— закончил Хайдаркул свой рассказ.
— Любовь ослепила его,— задумчиво сказал Амон.
— Ничего, прозреет!—спокойно заключил Умар-джан.— Вы ему разъясните, поучите уму-разуму... Если слова не помогут, жизнь глаза раскроет!
— Это так, жизнь научит, но уж больно дороги ее уроки!.. Бывает, что и самой жизнью приходится заплатить.
Хайдаркул умолк и загрустил.
— Да, горька правда жизни, но уж ее человек никогда не забудет! — сказал Умар-джан и тут же перевел разговор на другое: — Хорошо мы гостя угощаем, Амон-джан! Как говорится, соловья баснями не кормят. Подавайте шурпу — наверное, уже готова.
Хозяева засуетились, один из них расстелил скатерть, другой начал разливать шурпу.
В дверь постучали, вошел Николай — высокий, голубоглазый.
Свежий цвет лица, зачесанные назад золотистые волосы молодили Николая, по первому впечатлению он выглядел двадцатипятилетним, лишь присмотревшись, можно было заметить морщинки на лбу и у глаз. Держался он уверенно и спокойно.
Все принялись за еду.
Когда убрали со стола, Николай стал расспрашивать Хайдаркула, а Умар-джан переводил.
— Какие новости в Бухаре?
— Да с виду тихо, спокойно... Правда, муллы подняли крик из-за железной дороги, которую будто бы собираются провести и Бухару. Но разнесся слух, что белый царь испугался мулл и будет строить станцию за городом.
Николай резко заговорил:
— Это все обман! Наверное, духовенство надеется извлечь пользу из этой заварухи, вот и подняли шум!
— Наверно, так! — поддержал Хайдаркул.— Казикалон устроил своего сына главным раисом Бухары. Но далеко не все этого хотели, например, кушбеги...
— Вот видите! Хотят пыль поднять, сквозь пыль-то не очень разглядишь, в чем дело... Пошумят, возбудят страсти, напугают эмира, это им только и нужно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56