Казалось, все обошлось хорошо. Бай вызвал к себе Оймулло Танбур, предложил ей быть вместо матери Фирузе и приготовить все к тою.
Радость Асо и Фирузы была безгранична. Бедная маленькая лачужка казалась им райским садом, Оймулло сшила Фирузе шелковое и бархатное платья, повела ее в баню. От бая принесли в подарок мешок с рисом, сахар и живого барана. Его блеяние возвещало о приближении свадьбы — скоро, скоро наступит радостная жизнь с любимым человеком...
Кончилась трудная холодная зима, пришла весна. В ночь, о которой пойдет речь, на небе с самого раннего вечера стояла полная луна. Так и не смогла погасить ее черная пелена ночи. С минаретов прокричали уже призыв на последнюю молитву, а ребятишки все еще бегали и играли на улице. Заглянула луна и в темный домик покойной Дилором. В комнате горела десятилинейная лампа, освещая ее убранство; подаренные Фирузе учительницей и баем домотканые коврики, одеяла и курпачи, хоть и не новые, очень украсили скромное жилье.
Фируза поужинала с жившей у нее старой служанкой бая; потом они еще долго сидели, разговаривали, пока старуха не спохватилась:
— Спать надо ложиться, а завтра пораньше встать... Ведь через два дня свадьба, а столько еще работы!
Дни пролетят — и не заметишь...
Они легли и погасили лампу. Но Фирузе не спалось, одолевали противоречивые мысли, тревожили, волновали... Да, Асо хороший человек, он ей нравится, а уж он как ее любит!.. Вот через два дня они поженятся. Но если бы позволили поступить как ей хочется, то она еще ходила бы в школу, училась, читала книги, набиралась знаний... А сейчас иного пути нет... Асо к ней так ласков и добр... Господи, хоть бы коварный бай не придумал еще какую-нибудь гадость! И ведь после свадьбы опять придется на него работать! Нет, ни за что она больше не войдет в этот страшный дом! Может, удастся умолить бая, чтобы он послал ее работать в поле или в саду,— только не в дом, только не в дом... Конечно, придется возместить баю все расходы по свадьбе. У него все записано на нее и Асо. Может, всю жизнь придется отрабатывать... А если родится ребенок, и он станет рабом бая! Неужели так, из поколения в поколение, суждено им быть покорными рабами? За что, почему? Чем они отличаются от других людей?..
Запели петухи. Вот и ночная стража прошла, стуча в барабаны. Луна докатилась до забора их дома, зашла уже за него... Пение петухов послышалось отовсюду. Петухи... Петухи. Под их голоса Фируза забылась, а потом крепко уснула.
...В эту ночь бай решил выполнить давно задуманное. Он поручил Абдулле отвести Асо в баню, подольше держать его там, а затем под любым предлогом не выпускать из дома. Отдав эти распоряжения, бай позвал Асо.
— Ну, женишок, как поживаешь? Асо смутился, потупился.
Спасибо, хозяин!
Готовишься к свадьбе, на днях женишься, а ходишь в таком
виде! Посмотри на себя, руки грязные, кожа потрескалась, в мозолях вся... А волосы — не чесаны, длинные, как у странствующего дервиша!.. Ай-ай-ай, как нехорошо! Соберись, сегодня же пойдешь с Абдуллой в баню. Иди весело, напевай «Ер-ёр». Да получше вымойся. Если ближайшая баня закрыта, отправляйся в Кафтоляк или в ту, что под аркой Саррофон... Они до полуночи работают. Завтра побреешься у парикмахера, нарядишься в халат, который я тебе подарил. Так и быть, в день свадьбы я тебе еще другой подарю. Возьми вот на расходы.
Бай протянул Асо несколько серебряных монет бухарской чеканки. Асо удивлялся все больше и больше. Что э-го? Бай прямо как отец с ним разговаривает... Опять какая-нибудь хитрость? Но для чего? А заботится, как отец...
— Спасибо, спасибо вам!..— воскликнул растерянный Асо и ушел.
Вечером Абдулла повел юношу в дальнюю баню. Он был восхищен коварным замыслом бая и в душе злорадно смеялся над наивностью Асо.
— До свадьбы ты должен несколько раз сходить в баню, отмыть всю грязь,— говорил он по дороге.
А бай тем временем заканчивал свои вечерние дела, записал в книги все расходы и приходы, потом вынул из стенного шкафа бутылочку с коньяком, выпил две рюмки, закусил шоколадом и вышел из дома...
Полная луна заливала двор молочно-белым светом. Пели петухи...
...Чьи это крепкие, беспощадные руки сжимают Фирузу? Чьи горячие, пахнущие вином губы впились в ее рот? Фируза пробует крикнуть, шевельнуться, встать — напрасно! У нее не хватает дыхания, она почти лишилась чувств... Но вот ее отпустили, и, глубоко вздохнув, она увидела перед собой бая.
— Спасите! Помогите! — хотела крикнуть она, но в то же мгновение бай снова припал к ее лицу, зажимая рот.
— Фируза-джан, не кричи, все равно не поможет, никто тебя здесь не услышит. Лучше выслушай меня! Ты прекрасно понимаешь, что от меня не уйдешь... Я на все пошел, согласился, чтобы ты стала женой Асо, но прежде ты должна быть моей... Не противься, я тебя осыплю золотом... Ты будешь счастлива, как никто! Хочешь ты того или нет, я добьюсь своего! Тебе же будет лучше, если отдашься мне добровольнб... Фируза-джан!
Гнев, омерзение, боль, отчаяние охватили Фирузу. Девушка вся дрожала, пыталась высвободиться. Но она была очень слаба после болезни, и ей это не удавалось. Собрав последние остатки сил, она громко вскрикнула и потеряла сознание...
Старая служанка проснулась от крика Фирузы, вскочила, увидела рядом с ней бая и со страха забилась в угол.
Вдруг появился мужчина в черном, кинулся на бая, схватил его за ворот, оторвал от девушки, швырнул на пол, ударил по голове и пнул несколько раз ногой... Потом подошел к Фирузе и побрызгал ей в лицо водой. Она очнулась, застонала...
— Не бойся меня, Фируза,— сказал мужчина низким грубоватым голосом.— Это я, Хайдаркул. Успокойся, негодяй уже ничего тебе не сможет сделать! Эй, старая, дай свет!
Старуха все еще тряслась, зажигая дрожащими руками лампу. Яркий свет окончательно привел Фирузу в чувство, она открыла глаза, увидела Хайдаркула, вскрикнула: «Дядюшка!» — и прижалась к нему.
— Это ты открыла ворота баю? — гневно спросил Хайдаркул у служанки.
— Нет, нет, я не для него... Асо должен был прийти, потому только на задвижку...
— Вот видишь, а пришел сам бай. Ну, теперь тебе никто больше не причинит вреда, дочь моя! Будь спокойна, не бойся ничего!
Вдруг бай застонал и заерзал. Хайдаркул настороженно посмотрел в его сторону и обратился к служанке:
— Сейчас я унесу этого негодяя, а ты не гаси лампу, Фирузе при свете спокойнее. Уложи ее спать. Ворота запри на цепь! О том, что сюда приходил бай, смотри никому ни слова! Обо мне тоже и рта не раскрывай! Держи себя так, словно ничего не произошло... Больше никто вас не тронет. Ну, теперь все!
Хайдаркул вытащил из кармана тряпку, сделал из нее кляп и заткнул баю рот; потом взял мешок, лежавший у порога, засунул туда бая, завязал, закинул за плечо и двинулся к выходу. Фируза и служанка, изумленные, смотрели ему вслед.
Оставшись одни, они долго не могли вымолвить ни слова. Первой заговорила старая служанка:
— Что же это такое, доченька? Фируза заплакала.
В Кагане тем временем произошли перемены. Умар-джан женился и переехал к жене, а свой домик оставил Хайдаркулу и Амону.
Как-то в воскресенье Амон встал поздно, в этот день он был свободен и решил выспаться. Утро было теплое. Амон вышел во двор. Все было как обычно. Донесся пронзительный гудок паровоза, перегонявшего пустые вагоны с одной линии на другую. В депо били молотом по железу,— видно, несмотря на воскресенье, кому-то пришлось работать. Соседка Амона, русская женщина, поставила на железный треножник ведро с водой, подложила под него сухой валежник и навоз, подожгла и принялась стирать белье в жестяном тазу.
На пустыре перед домом собрались ребятишки, бегали, играли в мяч, крутили волчок...
Умывшись, Амон затопил в передней плиту, поставил на нее чайник и принялся убирать комнату. К этому времени подоспел Хайдаркул. Он снова обрел свой прежний вид. Ничто не напоминало безумца с косматой бородой и спутанными волосами. Голову он обрил и носил каракулевую шапку старинного бухарского покроя; одет был в черный сатиновый халат, на ногах сапоги.
Уже почти год, как Хайдаркул перешел в русское подданство, получил русский паспорт и работал в депо Правда, с бородой и длинными усами он все еще не мог расстаться, но они были всегда аккуратно расчесаны.
Пока не отомщу проклятому баю, не сниму ни бороды, ни усов! — творил он.
Работу свою он полюбил. Хайдаркул сбрасывал мешавший ему халат и так увлекался, что, несмотря на мороз, в одной карбасовой рубашке не чувствовал холода.
Узнав о том, что Фируза ранена и лежит больная, Хайдаркул не находил себе места. Особенно насторожил его слух о том, что бай дал согласие поженить наконец Фирузу и Асо, устроить той. Он понимал, что бай это делает неспроста. Он поведал о своих опасениях Николаю и Умар-джану и попросил отпустить его на несколько дней в Бухару.
Проникшись его беспокойством, друзья согласились. Пусть идет, они сами выполнят его работу, а начальнику депо скажут, что он заболел.
Хайдаркул ушел. Он отсутствовал несколько дней, а сейчас, возбужденный, веселый, переступил порог своего дома.
— Ну, братец,— воскликнул он,— поторопись, вода, наверное, уже горячая, сбрей-ка мне бороду и усы!.. Хочу снова стать молодым!
Амон смотрел на него как громом пораженный.
— Что ты стоишь словно вкопанный? Я не шучу. Веселое настроение Хайдаркула передалось Амону.
— Значит...— воскликнул он радостно,— враг...
— Его больше нет! — торжественно сказал Хайдаркул.
— Как хорошо! Поздравляю!
— Он в земле!
Произнеся эти слова с победным видом, Хайдаркул придвинул табурет поближе к окну, к свету, чтобы Амону было удобнее брить его.
Тут пришли Николай и Умар-джан. Увидев радостные, возбужденные лица, они забросали Хайдаркула вопросами:
— Что тут произошло? Когда вы вернулись? У вас какая-то радость?
— Я слыхал ваши слова: враг в земле. Правда? Когда это случилось?
— Два дня назад. Уже два дня, как нет этого изверга. Больше мне не о чем беспокоиться. Души моих дорогих покойниц на том свете радуются. Брей меня, Амон! Долой и усы и бороду! Верни мне мою молодость!
Вскоре все четверо сидели за столом и завтракали. Хайдаркула и впрямь нельзя было узнать, так он помолодел без бороды и усов. Ладно сидела на нем гимнастерка, суконные брюки. Из прежней одежды осталась только бухарская шапка.
— Пора вам уже фуражку надеть! — сказал Амон, оглядывая его.
— А что ты думаешь, и надену! Ведь говорится, идешь в страну одноглазых, сам одноглазым стань!
— Верно, верно,— подхватил Смирнов и тут же задумался. — А смерть бая не вызвала волнений? — заговорил он снова.— Бухарские власти не начали хватать людей, разыскивая виновника?
— Конечно, они подняли шум. Да только как им узнать, чьих рук это дело? Все сбиты с толку, следы запутаны, они совсем голову потеряли...
Смирнов продолжал задумчиво:
— Боюсь, что гибель одного скорпиона растревожила целый клубок змей... Они засуетятся, зашипят...
— А пусть их! — спокойно сказал Хайдаркул.— Нам-то с вами что за беда? Я теперь подданный белого царя, работаю в русском депо...
Смирнов усмехнулся:
— Э, никакой разницы — что белый царь, что черный царь!.. Вор вора узнает в темноте. А сейчас русский царь напуган, вот он и поддерживает вашего эмира, чтобы все власти были сплочены против народа. Ведь во всех городах рабочие зашевелились, и в Петербурге, и в Москве, и в Баку... Даже в Ташкенте и Самарканде выступают против хозяев... Вот смотри, что пишут в Самарканде...
Смирнов вытащил газету «Самарканд», полученную накануне, и прочел вслух заметку о том, что рабочие самаркандского депо отслужили панихиду в церкви при станции железной дороги по рабочим, павшим месяц тому назад, 9 января в Петербурге.
— Рабочие нашего депо тоже хотят откликнуться, собрать деньги для семей погибших,— закончил Смирнов.
Хайдаркул ничего не понял из этого разговора.
— Каких погибших? Отчего они погибли? — недоуменно спросил он.
— А, он ведь не был на нашем митинге! — воскликнул Амон. Умар-джан коротко рассказал Хайдаркулу о том, что произошло в
Петербурге в воскресенье 9 января, в воскресенье, с которым отныне было неразрывно связано грозное слово— «кровавое».
К концу своего рассказа Умар-джан разгорячился и закончил:
— Теперь ты понимаешь, почему мы должны собрать деньги?
— Конечно,— подхватил Амон,— мы дадим! Ведь рабочие в Петербурге не только для себя требовали, а для всех нас, рабочих людей...
Смирнов, видя, с каким интересом слушает Хайдаркул, стал рассказывать о революционных волнениях в России, как вдруг раздался громкий стук в дверь и чей-то грубый окрик:
— Эй, сарт, открой!
Амон побледнел. Хайдаркул ринулся к окну, но Смирнов его задержал.
— Бесполезно, всюду люди, облава! — сказал он спокойно.— Подождем, узнаем.
— Без паники, товарищи! — сказал Умар-джан.— Амон, открой-ка дверь!
В комнату шумно вошли три жандарма.
— Ого! — воскликнул один из них, видимо начальник. — Да здесь настоящий митинг! А ты, негодяй, что здесь делаешь? Проповедуешь сартам, мутишь!.. Погоди, погоди, и до тебя дойдет очередь!
— Прошу не грубить! Моя фамилия Смирнов, я мастер депо, а это мои рабочие.
— Знаем, знаем, какие тут рабочие... Кто из эгих сартов Хайдаркул? Мгновение все молчали. Амон хотел уже сказать: «Это я», как вышел вперед Хайдаркул:
— Я!
— Давай документ!
Хайдаркул протянул паспорт.
— Так! Правильно. Ну, шагай!
— Куда? За что?
— В полицию! Ты арестован! — сказал начальник и жестом дал понять, чтобы Хайдаркула вывели. Жандармы схватили его за руки, толкнули и повели.
Умар-джан загородил дорогу начальнику.
— За что? — спросил он.— В чем провинился?
— Там разберут!
— Какое право имеете вы нарушать законы? — сказал Смирнов, выйдя на улицу вслед за жандармами.— Почему подвергаете аресту ни в чем не повинного русского подданного?
— Ну, виновен он или нет, там разберутся,— ответил начальник. Жандармы вели Хаидаркула с шашками наголо, но он улыбался и,
оглянувшись на товарищей, весело сказал:
— Не волнуйтесь! Расспросят, выяснят и освободят. Есть ведь закон!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56