Он почувствовал, как свело живот и потекло по ногам.
Блаженство чистой ненависти и справедливого возмездия было почти осязаемым, калека забыл о своем увечье. Он шагнул вперед для удара и упал.
Отбросив подушку, монсеньор выскочил из шатра.
– Караул! Убивают! – вопил он.
В палатке калека встал на колени; из озера его неизмеримой тоски хлынули слезы: сначала хромой урод, преступный трус, а теперь еще и жалкий неудачник. Когда в шатер ворвались крестоносцы, калека поднял взгляд к небесам, в чьих безмятежных объятиях пребывала, наверное, Сибила, и перерезал себе горло.
59, в которой человеколюбивый Дионисио ошибается
Совершенно голый дон Эммануэль сидел дома, напевая прелестную ирландскую мелодию мексиканцу-музыковеду, который, однажды ожегшись, уже с недоверием относился к источнику этих музыкальных подарков.
– Я запишу название, – говорил дон Эммануэль, – и ты сам проверишь. Называется «Лондонский дерьер», понятно?
– Лондон ведь находится в Англии, почему же мелодия ирландская? И потом, «дерьер» – «зад» по-французски.
– А по-английски – «ирландец», – нетерпеливо настаивал дон Эммануэль с притворным негодованием. – В Лондоне полно ирландцев. Они и построили город, если хочешь знать. И у всех англичан есть примесь ирландской крови. Что тут такого-то?
– Не верь ему, – посоветовал вошедший Мисаэль. – Он соврет – недорого возьмет. – И, обращаясь к дону Эммануэлю, обвел рукой гостей: – Нам нужен ваш совет.
Дон Эммануэль ухмыльнулся, поскреб рыжую бороду, потом почесал под животом и сказал:
– Я дам тебе совет, какой только пожелаешь, но сначала ты мне объясни: отчего это хренолюндии, которые Фелисидад выковыривает у меня из пупка, всегда покрыты каким-то синим пухом, а у меня такой одежды нет?
– Действительно, странно, – ответил Мисаэль. – Знаешь, со мной случалось нечто подобное. Это, наверное, по той же причине, почему всегда блюешь помидорными шкурками, даже если не ел помидоров.
Лицо дон Эммануэля просветлело, он поднял палец:
– Ты в самом деле невероятно мудр. Наверное, так оно и есть. Ну, какой совет вам нужен?
– Не подскажете ли, как подергать крестоносцев, пока обдумываем стратегию? – спросила Ремедиос.
– Лучший способ позлить того, кому сейчас скверно, – веселиться самому, – ответил дон Эммануэль. – Веселье всегда достает попов. Это кошмар для всех священников, кроме отца Гарсиа и дона Сальвадора. Нужно устроить праздник – это мой первый совет. Второй: возможно, следует прибегнуть к тактике, что мы применяли против солдат в Чиригуане. Каждую ночь Хекторо и Педро будут выходить из города и приканчивать часовых.
Хекторо и Педро испуганно переглянулись. Педро, беспокойно кашлянув в кулак, сказал:
– Прошу прощения, друзья, но мы оба не умеем плавать. Потонем во рве. Сказать по правде, единственное, чего я боюсь, так это воды. А то бы пошел и всех там прикончил.
– Во-во, – поддержал Хекторо. – Моя бабушка, мудрая женщина, говорила: «Остерегайся смерти от воды».
– Ну тогда, – сказал дон Эммануэль, – нужно их донимать. Прижмем их к земле: как кто-нибудь голову высунет, будем палить наобум. Разок в час, а то и в два, кто-то из вас поднимается на стену и палит. Чаще не нужно, а то они привыкнут и перестанут дергаться.
– Эх! – вздохнула Ремедиос. – Вот жалость, что Федерико умер! Он с такой дали в горных рейнджеров попадал!
– Так у нас Педро – лучший стрелок, – сказал Мисаэль.
– Лучшим стал бы я, да вот стреляю только из револьвера, – возразил Хекторо: его мужское самолюбие было задето.
– Из пистолета ты стреляешь лучше всех, – дипломатично ответил Педро. – Это всем известно, я сам сколько раз от людей слышал.
– У меня есть еще предложение, – сказал дон Эммануэль. – Вы же забыли про Дионисио! Сходите кто-нибудь за ним, а остальные пусть сгоняют на площадь всех городских ягуаров.
Поднялась веселая кутерьма: упрямых своенравных кошек тычками жердей сгоняли с крыш, вываливали из хозяйских гамаков, пробуждали ото сна, хлопая в ладоши над ухом, отрывали от мисок с шоколадом и желе из гуайявы, забирали у защитников-ребятишек и у взрослых, не чаявших в них души, – все за тем, чтобы собрать на площади, где к ним обратится Дионисио. Большинство громадных сластолюбивых зверюг сбилось в перепутанный клубок поблескивающего черного меха, улеглось и тотчас заснуло. Другие кошки ходили туда-сюда, будто в клетке, а третьи, подрагивая хвостами, сидели на задних лапах и зевали, раскрывая огромные розовые пасти с острыми, как сабли, клыками.
Из книжной лавки пришел Дионисио с двумя черными ягуарами; он понимал, что сегодня его легендарная способность мысленно общаться с животными будет впервые проверена на публике. Буквально весь город собрался послушать, что Дионисио скажет кошкам; одни говорили: «Он обратится к ним на кастильском, но поймут его только кошки», – а другие: «Он заговорит на никому не известном языке».
Но ожидавшие яркого и сверхъестественного зрелища были разочарованы. Дионисио встал там, где отец Гарсиа и липовый священник дон Сальвадор имели обыкновение читать проповеди о размножении и обновлении. Он закрыл глаза и напряженно воображал себя ягуаром. Наконец он уже не мог представить, как пересекает поляну, а от личинок овода зачесалась шкура. Внезапно он понял, что знает, как одной лапой прижать к земле черепаху и где прокусить круглую дырочку между пластин, чтобы другой лапой выковырять мясо. Внутренний взгляд перефокусировался, и зрачок из круглого, человеческого, превратился в узкую хищную прорезь. Он вдруг почувствовал, как больно колет, когда испражняешься чешуйками броненосца; Дионисио вело незамутненное острое чутье, а мысли освободились из призрачного замка слов и выражались утробным рыком. Заостренный язык стал длинным и шершавым, а зубы вспомнили, как радостно с хрустом раскусывать черепушку свиньи-пекари и со смаком вгрызаться в мозги. Золотистыми глазами он гипнотизировал обезьяну-ревуна, и та по веткам безвольно спускалась к нему с дерева. Он ощутил, как накатили гнев и враждебность, когда среди жирного, сырого зловония земли джунглей вдруг распознался едкий запах соперника-самца.
Часть Дионисио, еще бывшая человеком, подсказала, что нужно думать, как кошки Кочадебахо. Возникли снисходительность и леность, игривость и нежность. При мысли о шоколаде рот наполнился слюной; он стал неуязвим для человечьих пуль и ловушек, как подобает зверям, коль собираются уцелеть на этой земле.
– Кажись, не слушают кошки, – сказал старик Гомес, кивнув на ягуаров, которые, как обычно, возились друг с другом, спали или задумчиво глядели в никуда.
– Да нет, ты что? – возразил Педро. – Они всегда начеку. Хитрюги, дурачками любят прикидываться, это ж всем известно.
Дионисио внезапно понял, что проник в мир кошек, сам он исчез, а душа слилась с душами ягуаров, и теперь он точно знал, что делать, и понимал, что кошки тоже знают. Дионисио открыл глаза и сказал им:
– Пошли.
Лоснящиеся зверюги пружинисто поднялись и потянулись, оставляя в пыли следы когтей. Выжидающе посмотрели на Дионисио и пошли за ним к подъемному мосту. Два ягуара потерлись мордами о бедро Дионисио, как обычно, пометив свою собственность, мост опустили, и Дионисио во главе кошачьей армии двинулся на сраженье с крестоносцами.
– Дионисио, пожалуйста, не ходи, – раздался голос Летиции Арагон. В ее глазах, которые сегодня были лазуритными, застыл страх, волосы черной паутиной падали на лицо. – Хочешь, чтобы Парланчина осталась без отца? А ее ребенок – без дедушки? – Летиция показала на свой округлявшийся живот.
Дионисио обнял ее за шею и мягко улыбнулся:
– Летиция, ты же знаешь, так нужно.
– Настоящий мужик, – сказал Хекторо, когда Дионисио покинул город в море кошек, выдвигавшихся гуртом, как древние ратники.
– Я и не думал, что их у нас так много, – заметил Педро.
– Как здоровски они хвостами покачивают, – сказала Ремедиос.
Взглянув на долину, крестоносцы увидели, что она мерцает и шевелится. Казалось, все ее пространство превратилось в поле черной пшеницы, и по нему идет один-единственный жнец.
– Что происходит? – подходя к границе лагеря, спросил монсеньор Анкиляр; его удивила суета охранников, с оружием побежавших на позиции. Прикрыв глаза от ослепительного света гор, он воскликнул:
– Дьявол идет! На нас надвигается зверье адово!
Казалось, неумолимое движение не остановить беспрестанной пальбой, и никому не свалить огромного человека, что вышагивал в такт с черными тварями. Когда скопище кошек приблизилось на сотню метров и, повинуясь инстинкту, стало припадать на животы, когда не осталось сомнения, что сейчас они атакуют, охранники и священники, не выдержав ужасающего зрелища, побросали оружие и кинулись врассыпную.
Дионисио почувствовал, как все его первобытное кошачье существо требует, чтобы он преследовал добычу, прыгал на нее, раздирал, рвал, терзал и подчинял. Но он прекратил атаку и отозвал зверей.
– Почему ты остановился? – спрашивал потом генерал Фуэрте, все видевший в армейский бинокль, который теперь использовался для наблюдения за птицами. – Ты же мог разбить их наголову!
Попивая кофе, они сидели в доме Дионисио. Оба ягуара, задрав лапы, крепко спали на подстилке, и комнату заполнял их сладкий запах сена и клубники.
– Они и так разбиты, – ответил Дионисио. – Не было нужды устраивать кровопролитие. Сегодня мы устроим великий праздник.
И он удался на славу. Под аккомпанемент городского оркестра хор пять раз исполнил весь репертуар гадких английских песенок дона Эммануэля. Концерт под открытым небом продолжился танцами вальенато, бамбуко и сальса. Оркестр играл аргентинское танго и невероятно напыщенный и длинный национальный гимн, под который музыканты горланили веселые похабные стишки дона Эммануэля. Учитель Луис изловчился подключить к ветряку проигрыватель, и горожане вместе рыдали под чувствительные перуанские песенки про то, как он ее покинул и она преждевременно умерла, а он закончил дни в нищете. Донна Констанца до неприличия напилась, и Гонзаго с Томасом пришлось увести ее домой. Ремедиос с Глорией сидели на площади и предавались воспоминаниям о партизанских деньках. Липовый священник дон Сальвадор упал в борделе и расшиб коленки.
Отец Гарсиа отправился на стену подышать свежим воздухом и унять тошноту после писко; там он и нашел одинокого графа Помпейо Ксавьера де Эстремадуру.
– Ты что здесь делаешь, приятель? – спросил Гарсиа.
– Проклятые англичане вернулись, – ответил граф, дрожащим пальцем тыча в сторону долины.
У отца Гарсиа разъезжались глаза, но, с трудом проследив за гуляющим перстом графа, он увидел кружащие огни.
– Прислушайся, – сказал граф, и отец Гарсиа различил далекое звяканье медного колокольчика. Когда ветер переменился, Гарсиа услыхал монотонные заклинания священников и уловил сладкий запах ладана.
– Поют что-то на латыни, – сказал Гарсиа, в задумчивости шевеля заячьими бровями. – Что они там делают?
– Сам должен знать, – ответил граф, – ты же священник. Я раз видел такое в Валенсии, когда там случилось нашествие злых духов, которые по ночам к женщинам приставали. Они изгоняют нечистую силу.
– Да кого изгонять-то? Ничего не понимаю!
Но поутру, когда после веселья горожане проснулись поздно, все как один мучаясь похмельем и собираясь немедленно подлечиться, им не давало покоя ощущение, будто чего-то не хватает. Люди бродили по улицам, выискивая, что же пропало, и сами не понимая, чего ищут. Замешательство росло, а потом отчаяние и смятение захлестнуло души, когда они вдруг осознали, что из города исчезли все кошки.
60. липовый священник дон Сальвадор раскрывает секрет
Отец Гарсиа, который, как всегда, оторвался от земли и повис в воздухе, что происходило с ним при таинственном озарении или в пылу спора, исчезновение кошек объяснил так:
– Друзья мои! Да, нам было сказано: боги и святые не примут участия в этой войне, поскольку не могут в ней разобраться; но правда и то, что наших преданных и доверчивых кошек попы изгнали как нечистую силу – я видел это собственными глазами, когда был пьян, но соображать мог, что подтвердит граф Помпейо Ксавьер де Эстремадура. Как же это объяснить? Неужели святые наврали Парланчине, передавшей нам через Аурелио их послание? Или Парланчина не так их поняла? А может, под видом Парланчины скрывался бес?
Нет, и еще раз нет! Действительно, боги и святые не вмешиваются. Кто же тогда влез в это дело? Советую вспомнить мое учение, истинность которого эмпирически подтвердилась прошлой ночью. Как я не раз говорил, сей мир порочен, потому что Бог, сотворивший его, – само зло, или, другими словами, на самом деле Господь – это дьявол. Я многажды четко объяснил, что Бог, сотворивший дух, – не тот Бог, который создал материю. Из чего следует, что священники, расположившиеся за стеной, – невольные пособники сатаны, поскольку верят, что идут за Создателем Духа, тогда как в действительности они следуют за Творцом Мира, ниспославшим множество дурных указаний и вредных предписаний. Он поселил в их душах зло, сказав, что оно есть добро. Там, где всходило сострадание, сатана посеял жестокость. Где были праздничное веселье и радостное соитие, он сеял уныние, порицание и фригидность, поскольку желал опорочить любовь и запятнать радость. Он одел своих священников в черное, ибо черный – цвет траура, а души их запеленал каменным саваном, чтобы лед фанатизма выжег свет благоразумия и счастливую мудрость домысла. И тем самым он заменил скромность размышления железной клеткой определенности.
Все объясняется просто, друзья мои. Святые не захотели сражаться, ведь Создатель Духа не воюет, он выказывает свою Любовь, а не Силу. Но Творец Мира не отказался от войны, и после дьявольского обряда мы лишились кошек.
И прежде я говорил вам, что Духовный Создатель счел за благо начать в нас новое творение, а потому не следует падать духом. Мы не можем потерять наш Новый Мир сейчас, когда все только начинается, а потому должны смело идти дальше и верить, что все утраты будут восполнены нашим мужеством и предприимчивостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53